Паутина грез - Вирджиния Эндрюс

Я вытерла слезы и отважно посмотрела в зеркало. Довольно. Может быть, мы с папой поговорим еще, завтра например. Ведь до дома еще далеко. Или же ему трудно отважиться на такую беседу, и он старается уйти от нее. У отца и так забот хватает. Не стоит дергать его. Пожалуй, надо быть более терпимой и чуткой. И я выпрямилась, подняв голову.

«Никому не нужны жалкие и слабые люди, — говорила как-то мама. — Жалость вообще унизительна. И даже если ты страдаешь, не позволяй никому видеть это. Иначе тебя будут презирать».

— Хорошо, мамочка, — прошептала я, будто она была рядом. — Я сделаю так, как надо. Никто не узнает о моих печалях. Я сделаю это ради папы, ради тебя и ради себя самой.

Впереди был прощальный бал на всю ночь. Но я знала, что, когда веселье закончится, я вернусь сюда, в свою комнату, заберусь под одеяло и буду плакать в темноте, плакать, пока не погружусь в сон.

Обратное плавание показалось долгим, потому что я томилась ожиданием. Я ждала встречи с мамой и ее примирения с папой. Каждый вечер я молилась, чтобы они не держали обид друг на друга. Много читала, старательно занималась с учителем, играла в шахматы с Рэймондом и Фултоном, ходила с ними в кино и на концерты, развлекалась с сестрами Спенсер, но ни на секунду не забывала о родителях.

Отец работал больше, чем обычно. В последний день круиза я вообще не видела его. Он не показывался даже на ленче, и встретились мы только за ужином. Однако и тут он был «на службе»: то и дело к нему подходили пассажиры, благодарили за отличное путешествие, постоянно прибегали с вопросами члены экипажа.

Вечером, накануне входа в Бостонский порт, меня по очереди навестили Фултон и Рэймонд. Мы договорились переписываться, перезваниваться, даже встречаться, если будет возможность. Мне было очень приятно их внимание. Рэймонд даже пытался поцеловать меня, правда, довольно робко и неуклюже. Однако это было впервые, когда меня поцеловал парень. Поэтому смутилась и я. Фултон был сдержаннее, он только долго пожимал мне руку и глядел во все глаза, будто хотел навсегда запомнить мое лицо.

Наконец я осталась одна. Пора было собирать вещи. Папа велел с вечера упаковать чемоданы и оставить их в каюте, чтобы по прибытии носильщики могли сразу забрать багаж. По расписанию швартовка ожидалась после завтрака. Возбуждение мое нарастало. Я долго не могла заснуть, все писала и писала в дневник, пока глаза сами не закрылись. Но, по-моему, я и во сне продолжала думать о предстоящем разговоре с мамой.

С утра, чуть свет, я вскочила с постели, быстро приняла душ и начала одеваться. Мне хотелось позавтракать как можно раньше, чтобы не пропустить вход в порт. Я уже причесывалась, как вдруг раздался стук в дверь. Это был папа.

Он был одет в официальный темный костюм, но в облике его появилось нечто необычное для меня. Он выглядел так, будто не ложился всю ночь или одевался в темноте. Галстук повязан кое-как, пиджак измят, волосы взъерошены.

— Доброе утро, принцесса, — негромко произнес он, и сердце екнуло у меня в груди. В папиных глазах я увидела тоску. Его лицо, так же как и волосы, приобрело какой-то тускло-серый цвет.

— Здравствуй, папа. Идем по расписанию? — Ужасные предчувствия уже охватили меня, но я пыталась убедить себя, что все дело в каких-то технических неполадках, которые могут отложить швартовку.

— Да, конечно, — рассеянно отозвался отец и закрыл за собой дверь. — Скоро подходим. Вот я и пришел поговорить, пока ты на завтрак не убежала.

Я повернулась к нему и оцепенела. А папа беспокойно потоптался по каюте, будто не решаясь сесть. Потом все-таки устроился на краешке кровати, сцепил руки и наклонился вперед. Его что-то жутко мучило. Я видела это по натянутой на скулах коже, по судорожно сжатым губам, по бьющейся на виске жилке. Несколько долгих минут отец ничего не говорил, и я готова была уже закричать, но лишь чуть слышно спросила:

— Что, папа?

— Ли, — начал он, — я до самого последнего момента откладывал нашу встречу. Я хотел по возможности дольше скрывать от тебя некоторые печальные обстоятельства.

— Печальные…

Мои руки непроизвольно метнулись к горлу, где, казалось, сейчас остановится дыхание. Сердце бухало как молот. Неожиданно я ощутила покачивание судна на волнах, услышала приглушенные звуки: возбужденные, веселые голоса пассажиров, восклицания матросов, команды офицеров, детский смех. Путешествие заканчивалось. Вокруг царило оживленное волнение. Мир был полон привычных шумов. Тем страшнее казалась тишина в нашей каюте. Я будто заледенела, в мгновение превратившись из живой девочки в Снегурочку.

— Возможно, ты помнишь, как после отъезда твоей мамы с Ямайки я сказал, что ей нужно время подумать, — снова заговорил отец.

— Да… — Мой голосок звучал затравленно и слабо.

— Я сказал, что в последнее время маму огорчали наши с ней отношения. — Папа судорожно сглотнул. Я молча кивнула, чтобы он продолжал, хотя это ему давалось с трудом. — В общем, несколько дней назад, Ли, на борт пришла телеграмма. Телеграмма от твоей мамы, где она сообщает, что сделала свой выбор.

— Какой выбор? Что она сделала?

— Из Майами она вылетела не в Бостон, а в Мехико, где и возбудила дело о разводе, — торопливо сказал отец, как, наверное, говорит врач, сообщая больному неутешительный диагноз. Но как бы ни спешил отец произнести страшные слова, они были произнесены. И будто повисли в тягостном безмолвии. Сердце было готово выскочить из груди. Онемели пальцы — так сильно сжала я ладони.

— Развод? — глухо повторила я это чужое, если не запрещенное, слово. Я читала о разводах кинозвезд и знаменитостей, но для них это казалось естественным, чуть ли не обязательным. Однако среди моих знакомых не было девочек, чьи бы родители развелись. Более того, в школе к детям из таких семей мы относились настороженно, как к прокаженным.

— Вообще-то я испытываю почти облегчение. — Отец прерывисто вздохнул. — Уже несколько месяцев я ждал, когда упадет последняя капля. Дня не проходило, чтобы твоя мама не сокрушалась о своей несчастливой жизни, чтобы мы не бросали друг другу горьких упреков. Я изо всех сил скрывал это от тебя. Впрочем, и она тоже. Сознательно загружал себя работой, чтобы не заклиниваться на семейных неурядицах. В какой-то степени мне «повезло» — начался кризис в бизнесе, и я с головой окунулся в проблемы. И сумел отвлечься от супружеских разногласий.

Папа выдавил из себя улыбку, грустную и кривую. Скорее, это была тень улыбки, которая продлилась от силы секунду-другую. Ради отца я отставила в сторону свои страдания и решила хотя бы поговорить с ним.