Подконвойный мир - Александр Варди

— Работайте! Кто вам мешает? — злобно огрызнулся капитан. — Работайте и не занимайтесь контрреволюцией. Вы хотите рассиживаться за столом, манипулировать рейсшиной и логарифмической линейкой, легко жить. Много вас таких охотников. А вы поработайте руками, до мозолей, до упаду, до поту цыганского.

— Охоту работать вы отбили. Хорошего из-под палки не добудете. Глупо заставлять кур доиться, а коров нести яйца. Каждый человек хорош на своем месте, на том, для которого он генетически и психически запрограммирован. Там он полезнее всего, где всеми своими физическими и душевными качествами, воспитанием, наследственностью, склонностью наиболее соответствует особенностям трудовой обстановки.

— Вы не лезьте в интеллигенты, в руководители, в политику, — продолжает внушать капитан. — Ведь вы по природе ревизионисты, фрондеры, критиканы. Всюду создаете вокруг себя как бы силовое поле. Все беспокойства от вас. Всегда и всем вы недовольны, никак не остепенитесь, не остановитесь. В политике у вас всегда особое мнение.

— Политику стал презирать, — прервал капитана Шубин. — Я убежден, что не политика, не расчет и выгода должны царить в общественных отношениях, а совесть, общечеловеческая гуманистическая мораль. Только осуществляя эту идею, люди создадут строй справедливости, добра, любви и счастья для всех. У вас мораль готтентотов, законы джунглей, право силы, культ ненависти к другим культурам и народам. У нас с детяслей вдалбливают, что французы и англичане — бяка, Америка — кака, а русские — цаца. Вы дальше всех от общества справедливости. Только Гитлер был дальше вас.

— Вы знаете, что все ваши слова записаны на пленку? — ехидно осклабился капитан: — Теперь не отопрётесь.

— Все мне стало безразлично, — с горечью ответил Шубин. — Думал, что кроме рехнувшейся Лубянки есть периферия, миллионы работников с народным здравым смыслом. Оказывается, все вы взбесились как воры.

— Прекратите декламацию! — кричит капитан. — Будете рассказывать о заговоре?! Кто, кроме вас, в центральном комитете?! Кто из вольных осуществлял радиосвязь?! Говорите, пока не поздно! Все равно расскажете. Вы ведь не новичок, понимаете, что у нас все рассказывают. Заставим. Очень вам плохо будет, Шубин.

— Неужели вы верите в то, что говорите? — отчаивался Шубин. — Если решили меня уничтожить, так сделайте это без садизма.

— Расколешься, Шубин. Я видел, как московские врачи-отравители, шпионы раскололись. Признаешь все. И сам еще добавлять будешь. Не упорствуй. Сам знаешь — применим особые методы.

Капитан нажал кнопку звонка. В кабинет вошел Хоружий.

— Я поеду сейчас, майор. Отправьте Шубина. Пусть подумает. Приготовьте к завтрашним допросам комплекс А-8. Ясно?

Майор послушно кивнул головой, посмотрел на часы.

— Через двадцать семь минут отправлю его, товарищ капитан.

Шубин понял, что майор хочет задержать его до подъёма, чтобы люди заметили, где он был ночью.

— Маскируют своего осведомителя, — догадался Шубин. — Хотят, чтобы считали меня провокатором. Обычный прием, не понятный, однако, массам.

Вошел надзиратель. Хоружий передал ему лист бумаги.

— Заберите сейчас, — распорядился Хоружий, — до подъёма. Рассадите по одиночкам. Это — подследственные.

— Ну так как, вражина? — обратился Хоружий к Шубину. — Будешь давать показания? Что молчишь? Знаешь, ведь: раз попал сюда — хана. Через кого поддерживали связь с московскими врачами-шпионами? Кого намечали здесь укокошить? Меня первого? Говори!

Шубин молчал. Он сидел согнувшись, охватив руками грудь и живот в ожидании побоев. Однако Хоружий спокойно вышагивал рядом, не проявляя раздражения.

— Может не будет бить, — подумал Шубин. — В начале допроса он, вероятно, следовал заранее намеченному плану: сначала буря и натиск — затем — послабление. Сейчас, видимо, допрос окончен. Мурыжит время.

— Гражданин майор, вы ведь умный человек. Поймите: вас кто-то ввел в заблуждение. Бессовестные люди выдумывают часто заговоры, подготовки восстаний, связи, шифры, коды, чтобы раздуть значение своей информации, выслужиться, чтобы все валили друг на дружку — Ванька на Кирюшку.

— Не бреши, — наставительно скрипит Хоружий. — Все вы виноваты, порочны. Руководить вами нужно твердой рукой, иначе вдаритесь в измы, пойдет разброд, шатание, а нам нужно мировую победу ковать. Если мы не сломим капитализм — то они сломят нас. Отнимут у нас безбрежные наши земли, отрежут нам десять голодных губерний вокруг Москвы и — живи как хочешь. А в этих-то русских губерниях ничего, кроме людей, не родится. А нам нужно все: каучук и хлопок, уран и нефть, никель и уголь, шерсть и железо и все это на перифериях страны находится. Мы обороняем нажитое, а лучшая оборона — это наступление. Если бы ты был хоть на грош советским патриотом, то понял бы это.

— Пойми, чудак, — продолжал Хоружий. — В нашей стране без диктатуры не обойтись. Слышал, небось, какая политическая чехарда охватила Русь до революции: сотни сект, десятки пророков, партий без счета и конца, и после: тысячи банд, батек, учений. Каждая нация в свою сторону гнёт, каждая отделиться хочет, своего президента выбирать, а в стране сотни наций и всюду свои национализмы. Только твердой беспощадной рукой — держать и двигать к нашей цели, ко всемогуществу в мировом масштабе. Ясно?

Казалось Шубину, что говорит Хоружий только для себя, подбадривает себя, а на него — Шубина, смотрит как на пустое место.

Зазвенел сигнал подъёма. Через пять минут Хоружий отпустил Шубина. В бараке Шубин никого из своих соседей и друзей не застал. Четверть часа тому назад всех их увели в карцер.

— Рассчитался, гад, с наивняками, — сипло бросил со вторых нар Бендера, — продал за чечевичную похлёбку.

Шубин в изнеможении опустился на нары. Решил не выйти на работу, надеясь, что его посадят за это в карцер, присоединят к друзьям.

Однако этому намерению не суждено было сбыться. Сначала прибежал за Шубиным бригадир, потом нарядчик, и, наконец, трое вышибал с нарядчиком. Подчиняясь приказу Хоружего, они выволокли Шубина силком на вахту и выпихнули в колонну за ворота.

Весть об аресте девяти человек в двадцать девятом бараке и о том, что Шубин замечен был выходящим из кабинета оперуполномоченного успела облететь колонну. Знакомые сторонились Шубина. Он шел в колонне среди наиболее наглых, задиристых, оподлевших людей, наступавших ему на пятки, наскакивавших сзади, сучивших в бока.

Попытки Шубина говорить, объяснить, грубо пресекались. Шубин чувствовал, что окружающим наплевать на правоту иль вину его. Они рвались отвести душу на ком только можно.