Бродячие собаки - Жигалов Сергей Александрович

И прежде, чем Венька узнал ее, это «Спасибо, Слав!» царапнуло колюче больно.

«Вот тебе и пожар с дракой». Венька шагнул к женщине.

— С кем катаешься? — грубовато так спросил.

— А ты тут чего ночью делаешь? — Наталья знакомым движением мотнула головой, откидывая челку.

— Тебя жду. С кем мотаешься-то? — со злом, по-хозяйски спросил опять.

— Так подвезли. Кому я, Вень, нужна, старуха?

— Нашлась старуха, — захотелось сказать что-нибудь обидное, грубое. — Такая старуха еще… еще ого-го!

— Ты пьяный что-ли, Вень?

— Ничего я не пьяный. — Она стояла так близко, что он ощущал речной запах от ее волос.

На холмах за ее спиной все так же неустанно швыряли в тучи горящие головешки. Они на мгновения зависали во тьме багровыми размытыми пятнами и падали вниз. Но теперь уже ему не хотелось ни пожара, ни поножовщины.

— С горя, Наташ. Сына в больницу возил. Пять швов на щеку наложили. — Он взял ее за руки. — Отойдем?

— Постой, — мягко высвободилась она. — А что случилось?

— Эх, Наташ, если тебе все рассказать. Пойдем в скверике постоим, а?

Они вступили в тень аллеи и замерли, как тогда, много лет назад на пороге чужой квартиры. Венька взял ее за плечи, и она покорно качнулась. Вжалась горячим лбом ему в скулу. И как тогда, он запрокинул ей голову и стал целовать ее по-девчоночьи приоткрытый навстречу рот. На расстоянии соловьиного крыла он видел полукружья сожмуренных век, запрокинутое лицо в пятнах света от уличного фонаря, пробивавшегося сквозь листву.

Темень деревьев будто поглотила пространство и время между той давней ночью на чужой квартире и вот этой аллеей. Будто они так и простояли все эти годы, вжимаясь друг в друга и задыхаясь от счастья. Тогда в темноте потрескивала рассохшаяся мебель. Здесь под порывами ветра над головами лепетала тополиная листва и земля под ногами была белесой от тополиного пуха.

— Веньчик, хороший мой, постой, задохнулась. Поговори со мной. — Венька чувствовал, как часто, с замираниями колотится ее сердце.

«Как у зайчонка-листопадника, когда его в руки возьмешь». И от этого сравнения Веньку накрыло жалостью. Торопясь и сбиваясь, он рассказал ей, как нескладно живет с Танчурой. И как днем стрелял в Найду. Под вечер от бабки Клавы узнал, что Найда отогнала от Вовки свинью…

— Господи, так это была она бедная, — ойкнула Наталья.

— Где?

— После полдника во дворе гуляли. Мальчишки из старшей группы бегут ко мне: «Наталья Ивановна, там собака большая вся в крови…» Подошла, правда, лежит, такая серая, остромордая, на овчарку похожая. Глаза мутные. Голову поднимет и роняет. Мухота над ней столбом. Мы ее с Лидой, нашей медсестрой, на половик положили и в пристрой отнесли. Там пол земляной, прохладно. Воды налили…

— Наташ, Наташ, — трудно выговорил Венька. — Я тебя всегда, все… всегда люблю.

Наталья уткнулась ему лбом в ключицу:

— Это я, дрянь такая, все в грязь затоптала…

— Все равно тебя люблю, — мотнул головой Венька.

Они долго молчали, глядя, как завивается у ног тополиный пух.

— Би-бип! — Наталья пальцем нажала ему на кончик носа. — Би-ип!

— Не забыла?

— Я, Вень, каждую нашу с тобой секундочку помню. Как мы с тобой уху варили. Помнишь, лежали, плиту всю залило и газ потушило. А как утром синичка в форточку залетела…

— А как ты с дивана скатилась?

— … Ты мне пообещал тогда. Помнишь?

— Что?

— Эх ты забывака. Если рожу тебе двойню, купишь мне мутоновую шубу…

Они вышептывали друг другу то, что они думали друг про друга все эти годы. Подобно двум ручьям, все эти годы они текли то вдоль шоссейных дорог, то по огородам, через свалки, по забитым до мая снегом ложбинам, прыгали по камням, разливались в луговинах. Из них черпали воду для полива рассады. Шофера заливали мутноватую воду в закипевшие радиаторы. Из них лакали бродячие псы. Их затаптывали коровьи стада, переезжали на телегах и мотоциклах. Швыряли по течению пустые бутылки и мусор… Много чего случилось, осело мутью на дно памяти, прежде, чем они встретились. И опять засверкал, заискрился слившийся в одно чистый ручей любви, что никогда не пересыхает в наших душах.

В это время листву над их головами рассекло явственное в пыльном воздухе лезвие света. Лезвие то двигалось медленно, то вдруг начинало полосовать темноту нервными взмахами. Будто кто-то слепой на ощупь искал их, чтобы рассечь, расчленить опять на две отдельные половинки.

Из сквера они пошли к детсаду. Одноэтажное белого кирпича здание тускло взблескивало черными окнами. Через калитку-вертушку они вошли во двор. С дерева над их головами с шумом взметнулась невидимая в темноте птица. Наталья, ойкнув, посунулась к Веньке. И они опять надолго застыли, прижимаясь друг к другу. И он чувствовал, как часто-часто колотится сердце зайчонка-листопадника, когда она мелко целовала его в шею.

— Я так хочу тебя. — Она, подрагивая, отстранилась и всхлипнула. — Бессовестная я, Вень?

— Так что… За чем же дело, — растерялся егерь. — Прямо тут?

— Дурачок ты. Пойдем собаку твою посмотрим. — Из-под крыльца Наталья достала ключ от входной двери.

Щелкнула выключателем, налево от входа в садик белела еще одна дверь, закрытая на цепочку. Наталья открыла ее. В режущем свете на черном земляном полу в углу у газового котла егерь увидел темный ком на подстилке. За мгновение до того, как вскинулась голова с острыми ушками, он успел испугаться, что собака истекла кровью и застыла.

Но она вскинула голову и застучала хвостом по земляному полу. Когда подошел, лизнула пальцы. Он испытал чувство, что, должно быть, испытывает убийца, которому жертва целует руку.

— Найда, Найдушка. — Венька присел на корточки и погладил ее, собака тонко взвизгнула, он отдернул руку. — Найда, Найдочка, где у тебя болит?

— Хвостом виляет, а днем голову не держала, — прошептала за спиной Наталья. — Воду досуха выпила.

Пока егерь ощупывал ее, Найда пугала рыком, щерила клыки. Одна дробина прошла навылет, пробив шкуру на шее. Другая картечина перебила выше сустава левую переднюю лапу. Сохлой кровью топорщилась шерсть на боку.

Наталья принесла воды. Собака, держа на весу раненую лапу, шлепала языком по воде.

Венька оглянулся. Наталья стояла, расставив ноги в белых пропыленных тапочках, руки висели вдоль бедер. Чуть ссутуленные плечи и округло проступающие под сарафаном груди делали ее похожей на школьницу, если бы не жадные бабьи глаза из-под низкой челки.

Венька крепко взял ее за руку повыше кисти и завел в темный коридор, другой рукой задвинул засов. Выключил свет. Потянул в белевшую кроватями комнату.

— Не туда, Вень, — хрипло хохотнула она. — Идем в дежурку, где мы… — Она задохнулась.

Он сцепил зубы, подхватил ее под колени, вскинул на руки и понес по коридору. Она обхватила его за шею и все целовала, целовала. В белой комнатенке поставил ее на пол и тоже стал целовать волосы, шею, плечи, бретельки сарафана. Она запрокидывала лицо и тихонько пристанывала. Он почувствовал кончиками пальцев, как ее плечи и спина покрываются мурашками, грубо смял в горсти подол сарафана, потянул вверх.

— Вень, я сама. Дай, я сама тебя раздену…

Когда они будто искупанные, лежали разметав простыни, лежали, не касаясь друг друга, в окно вдруг ударило лезвие света. Будто тот самый слепец, запутавшийся там, в парке, в вершинах тополей все-таки выследил их. В луче света взблеснули их мокрые нагие тела. Наталья ойкнула, прикрылась простыней. Лезвие фар проползло по окну, заскользило по стене и пропало.

Венька лежал на пахнущей хлоркой простыне и слушал, как будто отсеченная этим светом его половинка шлепает по линолеуму босыми ногами.

Он еще чувствовал ее тепло, ее запах, но это шлепанье босых ног и плеск воды уже отдавались в душе эхом разлуки.

Наталья быстро вернулась, прохладная и мокрая.

— Вень, я тебя так люблю. Ты такой нежный, ласковый. Спасибо тебе.

Проснулись они от того, что кто-то шевелился за окном. Венька вскинулся от подушки и уронил голову. Шуршал дождь. Серело.