Пятый ребенок - Дорис Лессинг

Но у него не выходило. Мелодия ему нравилась, но выдать он мог только грубый немузыкальный рев.

Гарриет узнала, что Пол дразнит Бена: просит его напеть мелодию, а потом насмехается над ним. Она увидела, как ярость полыхает в глазах Бена, и велела Полу больше никогда не дразнить его.

— А почему? — закричал Пол. — Почему нет? Все время: Бен, Бен, Бен…

Он замахал на Бена руками. Глаза Бена сверкнули. Вот-вот бросится на Пола…

— Бен, — остерегла его Гарриет.

Ей казалось, что ее старания очеловечить Бена уводят его в глубь самого себя, где он… он что? — вспоминал? — мечтал? — о своем родном племени.

Раз, зная, что он где-то в доме, и нигде не находя его, она шла по комнатам, поднимаясь с этажа на этаж. Второй этаж еще жилой — здесь Дэвид и сама Гарриет, Бен и Пол, хотя три комнаты пустуют, кровати там приготовлены, со свежими подушками и стираными пуховыми одеялами. На третьем этаже пустые чистые комнаты. Четвертый этаж: давно ли детские голоса и смех наполняли его и лились в открытые окна, разносясь над садом? Но Бена не было ни в одной из комнат. Гарриет тихонько поднялась на чердак.

Дверь была открыта. Из высокого слухового окна падал неровный прямоугольник света, и в нем стоял Бен, таращась вверх на тусклый солнечный луч. Гарриет не могла сообразить, чего он хочет, что он чувствует… Он услыхал ее, и тут она увидела Бена, свободного от уз домашней обыденности: одним прыжком он оказался в темноте в углу под кровлей и исчез. Ей был виден только сумрак чердака, казавшегося бесконечным. Не слышно ни звука. Где-то там скорчился Бен и смотрит на нее… Она почувствовала, что волосы на голове зашевелились, ее пробрала дрожь — инстинктивная, ведь умом она не боялась его. Гарриет замерла от страха.

— Бен, — позвала она мягко, хотя голос дрожал, — Бен… — вложив в это слово свою человеческую власть над ним и над этим диким, опасным чердаком, где Бен возвращался в давно минувшее прошлое, которое не знало рода человеческого.

Без ответа. Тишина. Клякса тени на миг затмила жидкий грязный свет под слуховым окном — мелькнула птица, перелетая с дерева на дерево.

Гарриет спустилась и сидела, озябшая и одинокая, на кухне, пила горячий чай.

Перед тем как Бен поступил в местную практическую школу[3] — разумеется, единственную, куда бы его взяли, — летние каникулы были почти как те, прежние. Люди писали друг другу, созванивались: «Эти бедняжки, давай съездим к ним, хоть на неделю… Бедный Дэвид…» Всегда так, она это знала. Иногда, редко: «Бедная Гарриет…» Чаще — безответственная Гарриет, эгоистичная Гарриет, чокнутая Гарриет…

Гарриет, которая не дала убить Бена, — горячо защищалась она в мыслях, но никогда вслух. Все, что люди — общество, которому она принадлежит, — отстаивают, во что верят, не оставляло для нее иного выхода, кроме как забрать Бена из того места. Но тем, что она забрала его, спасла от убийц, Гарриет разрушила собственную семью. Испортила себе жизнь… И Дэвиду… И Люку, Хелен, Джейн… и Полу. Полу сильнее всех.

В этой колее текли ее мысли.

Дэвид по-прежнему говорил, что ей просто не нужно было ездить туда… Но как она могла не поехать, оставаясь Гарриет? А не поехала бы она, поехал бы Дэвид, это точно.

Козел отпущения. Она стала козлом отпущения — Гарриет, разрушительница их семьи.

Но еще один пласт мыслей или переживаний пролегал глубже. Она сказала Дэвиду:

— Мы наказаны, вот в чем дело.

— За что? — спросил он, заранее насторожившись, потому что в ее голосе звучали ноты, которые он терпеть не мог.

— За самонадеянность. За то, что думали, что сможем быть счастливыми. Счастливыми только потому, что мы так решили сами.

— Чушь, — сказал он.

Сердитый: такая Гарриет злила его.

— Это случай. Бен мог родиться у кого угодно. Это был шальной ген, вот и все.

— Не думаю. — Гарриет упрямо гнула свое. — Мы собирались быть счастливыми! Никто никогда не был, или я таких не видела, а мы собирались. Ну вот и грянула гроза.

— Прекрати, Гарриет! Будто ты не знаешь, куда заводят такие мысли? Погромы и казни, охота на ведьм и гнев богов!..

Дэвид орал на нее.

— И козлов отпущения, — сказала Гарриет. — Ты забыл козлов отпущения.

— Мстительные боги из тысячелетнего прошлого, — горячо спорил он, возмущенный до глубины души — она это видела. — Карающие боги, раздающие наказания за непослушание…

— Но кто мы, чтобы решать, что будем такими или другими?

— Кто? Мы решили. Гарриет и Дэвид. Мы взяли на себя заботу о том, во что верили, и воплощали нашу веру. И вот — не повезло. Вот и все. У нас вполне могло получиться. Восемь детей в этом доме, и все счастливы… Ну, насколько возможно.

— А кто платил за это? Джеймс. И Дороти — по-своему… Нет, Дэвид, я просто объявляю факты, не упрекаю тебя.

Но это давно уже не было для Дэвида больным местом. Он сказал:

— У Джеймса и Джессики столько денег, что они и в три раза больше отдадут, не поморщившись. В любом случае они это делали с удовольствием. А Дороти — она плакалась, что мы ею пользуемся, но, когда ей надоело жить у нас, она стала нянькой Эми.

— Ведь мы хотели быть лучше всех, вот и все. Нам казалось, что так и есть.

— Нет, ты теперь все выворачиваешь наизнанку. Мы хотели одного — быть собой.

— О, всего-то, — сказала Гарриет беззаботно, язвительно, — всего-то.

— Да. Не надо, Гарриет, перестань… Или, если не можешь, если тебе так нужно, избавь от этого меня. Я не хочу, чтобы меня тащили обратно в Средневековье.

— Да кто тебя тащит?

Приехали Молли и Фредерик, привезли Хелен. Они не простили Гарриет и не простили бы ее никогда, но нужно было считаться с Хелен. У нее хорошо шли дела в школе, к шестнадцати она стала привлекательной самостоятельной девушкой. Но отстраненной, чужой.

С Джеймсом приехал восемнадцатилетний Люк, красивый парень, спокойный, уравновешенный и надежный. Люк собирался, как дед, строить корабли. Как отец, он был наблюдателен и проницателен.

Дороти привезла четырнадцатилетнюю Джейн. Она не отличница, но «и ничего тут плохого», настаивала Дороти. «Я не могла сдать ни одного экзамена». «И что с того?» — оставалось невысказанным; но Дороти бросала им всем вызов одним своим присутствием. Которое было уже не таким значительным, как прежде. Дороти заметно похудела и часто сидела сложа руки. Одиннадцатилетний Пол, истеричный и жеманный, постоянно требовал внимания. Он много рассказывал о своей новой школе, дневной, что ему ужасно не нравилось. Он спрашивал, почему ему нельзя, как всем остальным, в школу-пансион. Дэвид сказал, упреждая Джеймса гордым взглядом, что оплатит пансион.

— Теперь-то вам пора продать этот дом, — сказала Молли, а для ее эгоистичной невестки это было как: «И мой сын перестанет гробить здоровье, работая на тебя, как каторжный».

Дэвид поспешил прийти на помощь жене:

— Я согласен с Гарриет, дом продавать пока не надо.

— Ну а что, по-твоему, тут может поменяться? — холодно спросила Молли. — Уж точно не Бен.

Но, оставшись наедине с женой, Дэвид сказал другое. Он хотел бы продать дом.

— Но поселиться в маленьком домике с Беном, только подумай об этом, — сказала Гарриет.

— Не надо в маленьком. Но и не размером с отель.

Дэвид знал, что хотя это и глупо, но Гарриет все еще не перестала мечтать, что прежняя жизнь вернется.

Потом каникулы закончились. В целом удачно, ведь каждый постарался на совесть. Кроме Молли — так виделось Гарриет. Но для обоих родителей это были грустные каникулы. Им пришлось сидеть и слушать разговоры о людях, которых они никогда не видели и знали только понаслышке. Люк и Хелен ездили в гости к школьным друзьям, чьи семьи никак невозможно было пригласить сюда.

В сентябре Бену исполнилось одиннадцать, он пошел в среднюю школу. Был 1986 год.

Гарриет готовилась к неизбежному телефонному звонку от директора школы. Он позвонит, думала Гарриет, ближе к концу первого триместра. В новую школу придет характеристика на Бена от директрисы, которая так упорно отказывалась заметить в нем хоть что-то необычное.

— Бен Ловатт не блестящий ученик, но…

— Но что?

— Он очень старается.

Будет ли и теперь так же? Но Бен давно перестал пытаться понять, чему его учат, едва ли смог бы прочесть или написать что-нибудь, кроме своего имени. Он все же старался приспособиться, копировать других.

Не было ни звонка, ни письма. Бен, которого Гарриет осматривала на предмет синяков каждый вечер, когда он приходил домой, казалось, без тревог влился в грубый и порой жестокий мир средней школы.

— Бен, тебе нравится эта школа?

— Да.

— Лучше, чем та?

— Да.

Как всем известно, в таких школах есть прослойка — вроде осадка — необучаемых, невоспитуемых, безнадежных, которые все годы переходят из класса в класс, дожидаясь счастливого мига, когда смогут выйти на волю. И чаще всего они прогульщики, к облегчению учителей. Бен сразу же стал одним из таких.