Охота на Герострата - Антон Первушин

Сифоров с непроницаемо-невозмутимым выражением лица начал допрос:

- Итак, все по порядку. Для чего вы спустились в подвал?

- Да'к это... - заплетающимся языком выговорил свидетель. - Я уж рассказывал вашим-то... товарищам... начальник. Всевсе рассказал, без утайки...

- Меня мало интересует, что вы рассказывали моим товарищам. Меня интересует, что вы расскажете мне.

- А-а-а, понял, начальник. Сравнить, небось, хошь, не вру ли? Счас, будь спок. Все обскажу, как было... Тебе и только тебе... по-новой...

- Я слушаю.

- Вот я и говорю, начальник. Вызвали меня эти... бабки. Я водопроводчик здесь, шурую помаленьку: то-се, прокладки там потекли... Короче, начальник, вызвали, мол, в квартиру на девятый этаж горячая вода не доходит... где-то это... на восьмом, понятно, этаже останавливается. Ну я подумал, прокладки, выходит, того... снова потекли. И это... пошел туда, чтоб их, значит, сменить...

- В какое время дня вы открыли подвал?

- Да'к с час уж прошло...

- Хорошо. Что было дальше?

- Дальше? А-а, ну... я только открыл... а там смотрю, ящики какие-то... Думаю, что, значит, за хренобель такая? Не было никогда тут ящиков... а тут, понятно, ящики... Я это и спустился. Думаю, надо'ть посмотреть-то, что там за хренобель...

- Кто располагает дубликатами ключей от подвала?

- Да'к и не знаю я, начальник. Откуда'ть мне-то?.. Ну у меня, сам собой, у начальника ЖЭКа должен тож, у кого ещето?

- Лузгин, - окликнул Сифоров знакомого мне лейтенанта. - Дубликаты ключей?

- Проверено, - доложил лаконичный Лузгин. - Пустой номер. Работали отмычкой.

- Ясно, - Сифоров задумался. - Продолжайте, - обратился он к свидетелю. - Я вас внимательно слушаю.

- Ну-у, ящик-то я открыл, а там... мертвяк, вишь ты... Лежит и на меня смотрит... Ох и бежал я оттуда, начальник, так бежал. Чуть шею себе не сломил. Выскакнул, отдышался, понятно, потом думаю, да'к и в других ящиках мертвяки, значит. Как в морге. Ну, думаю, дело-то уголовное. Звонить надо "02" - куда ж еще? Пошел к Мироновым: они на первом этаже. А баба ихняя: "ты - алкаш, допился до зеленых чертей". А ято, понятно, трезвый сегодня, вот только с утра пивка кружечку, да'к пиво счас, как вода - куда там... А она:" проспись сначала!". Плюнул я, пошел к Берковичам. Они хоть и евреи, но уважительно относятся, не как эти. Дозвонился. Те, понятно, группу прислали... а теперь вот ты, начальник, пожаловал...

- Дверь в подвал всегда на замке?

- Завсегда, начальник... Только когда если что... прокладки сменить... а так завсегда...

- И вы, конечно, ничего подозрительного в последние дни не видели?

- Да'к не видел... как на духу, начальник, не было ничего. Вот я и удивился: откуда ящики, какие ящики? А там мертвяк... лежит и смотрит...

- Спасибо, - оборвал пьяные излияния Сифоров. - Вы нам очень помогли.

- Завсегда готов, начальник... Прокладки ежели сменить...

Сифоров поманил меня пальцем.

- Пойдемте, Борис Анатольевич. Возможно, придется вам сегодня принять участие в опознании.

Я сглотнул, не без труда: мешал образовавшийся в горле комок. Я догадывался, что капитан имеет в виду, и это моментально выбило меня из колеи.

Первичная информация оказалась ошибочной. Это мы узнали еще в автомобиле по дороге сюда.

Здесь не было опорного пункта Своры. Просто, наш новый знакомец водопроводчик полез в подвал, а там штабелями стояли ящики, в которые Герострат упаковал тела специалистов, угнанных им из Центра прикладной психотроники, и, может быть, тела тех, кто занимался Геростратом в октябре прошлого года под руководством полковника Хватова. И теперь мне предстояла процедура опознания.

Тяжкая, страшная для меня процедура. Как бы я не относился нынче к Мишке Мартынову: за его предательство, за то, как он поступил со мной, подставив под пули ради успеха в сомнительной игре. Но ведь были когда-то дни, мы дрались плечом к плечу, на грани, на терминаторе между жизнью и смертью, а ничто так не объединяет людей, как вот эти мгновения - рядом под черным ледяным ветром. И если он окажется там в одном из грубо сколоченных ящиков: неподвижный, мертвый - НАВСЕГДА, что я скажу его Наташе, нежной милой его жене? Как посмотрю ей в глаза, хоть ни в чем я и не виноват, как? А ведь МНЕ придется сказать ей. И посмотреть в глаза. Больше некому: не поручишь же это дело Сифорову, которому наши судьбы, наше горе и боль, в общем-то, безразличны. Он - профессионал, а профессионалы, всем известно, делают свою работу так, "как считают нужным".

Я шел за Сифоровым, но не замечал ничего вокруг, потому что в реальности внезапно образовалась брешь, и оттуда, расщепляясь на скручивающихся чернеющих лохмотьях в семицветные лучики, пробился, ослепил меня свет жаркого солнца, и я увидел тот исполком, колонны в псевдоантичном стиле и нас двоих: меня и Мишку, устроившихся в тени на верхней ступеньке: Мишка прислонился спиной, автомат - на коленях, мой тоже под рукой, хотя и в том и другом - пустые рожки: нам не выдали патронов; я пытаюсь раскурить "приму" - жалкая сигаретина рассыпается в руках, но выбросить ее жалко: не всегда теперь можно приемлимое курево купить; а Мишка смеется и в стотысячный, должно быть, уже раз советует "завязать". И нет пока страха, хоть и чужая земля вокруг, хоть и не понимаем мы, зачем приходится нам сидеть, потеть без единого патрона в обойме; ради чего, ради каких таких невнятных "национальных интересов". Страха все-таки нет, потому что рядом земляк (это очень важно, что мы оба из Питера: только в армии понимаешь, что это значит на самом деле), мы вместе, а потому не пропадем, хоть вы тут всем населением на уши встаньте. И так нам легко и спокойно, что не обращаем мы внимания на пылящий по дороге "газик", а когда все-таки обращаем, то оказывается чуть ли не поздно...

"Газик" останавливается, из него высовываются две небритые черные от загара рожи; на мгновение мир застывает: марево, стена пыли над дорогой, низкие домики поселка, сиреневые горы на горизонте - а потом взрывается длинными очередями. Нам кажется, мы двигаемся медленно, как во сне, медленнее черепах, но на самом деле мы быстрее пуль, потому что ни одна из них не успевает найти нас там, где мы только что сидели, а из ступенек вылетает брызгами каменное крошево. Бренча, вниз на асфальтовый пятачок площади падает Мишкина каска, а сами мы уже сидим за колоннами, сжимая между колен бесполезные автоматы, таращась друг на друга дикими глазами, и стрельба продолжается; очереди полосуют фасад исполкома; а Мишка зачем-то медленным движением вытаскивает из чехла штык-нож. Я сразу понимаю, зачем, и делаю то же самое, хотя если эти двое небритых и загорелых выйдут из машины и обойдут нас справа или слева, то нам - хана, никаких шансов: ножики против автоматов. И Мишка что-то шепчет, я читаю по губам (в подобные минуты и не такому научиться можно) и тоже начинаю вслед за ним шептать, повторять, как молитву, как заклинание: "Господи, не дай им выйти из машины! Господи, не дай им выйти из машины!".

Они не вышли. То ли действительно есть на белом свете Господь Бог, и внял-таки он неумелой молитве двух салаг: молитве салаги-лейтенанта и молитве салаги-рядового - полагавших себя минуту назад в полной безопасности; то ли эти, небритые и загорелые, и не имели каких-либо особенных планов, а просто так решили попугать. От нечего делать или по пьянке. Потом уже, когда высадив по рожку, стрелки уехали восвояси и все закончилось, мы на подгибающихся ногах спустились на площадь и нашли там пустую бутылку из-под итальянского мартини. Мишка потряс ее горлышком вниз над ладонью, растер капли, понюхал. И, прищурясь, сказал очень серьезно: "На сегодня прием посуды закончен. Тары больше нет." И мы захохотали, засмеялись: громко, заливисто, изгоняя из себя липкий темный страх - страх смерти...

Да, вот такие минуты сближают. На всю оставшуюся жизнь. А теперь человек, с которым я когда-то был породнен этим страхом, ушел, умер. И значит, моя собственная жизнь в чем-то опустела.

- Разрешите. Доложить. Товарищ капитан? - подскочил к Сифорову Лузгин, возгласом своим вернув меня в реальность.

- Докладывайте.

- Всего обнаружено двенадцать тел.

Во мне всколыхнулась надежда: двенадцать! Не четырнадцать. А Герострат, так, кажется, говорил Сифоров, увел за собой из Центра двенадцать специалистов. Плюс Мишка Мартынов и полковник Хватов получается - четырнадцать заложников. Мишка жив?..

Нет, нельзя так... Всегда нужно предполагать самое худшее. Иначе... Господи, пусть он будет жив. Пусть только он будет жив.

Мы осторожно спустились в подвал. Он ничем не напоминал тот, в котором мы побывали днем раньше. Пример необустроенности; образчик того, как выглядели питерские подвалы до вступления в нашу жизнь законов рыночной экономики: темно, сыро, переплетения труб, местами холодно, местами - жарко, только что крыс не видно для полноты картины. Впрочем, это не означает, что их здесь нет вовсе: попрятались, скорее всего.