Сделайте погромче - Наталья Нестерова

– Не в этом дело. Папу оскорбило, что я выставила его слабым, неготовым разделить со мной возникшие проблемы и трудности.

– Сравнение со мной и Сергеем, – теперь Нина мотала головой, – некорректно. Вы были семьей, имели больного ребенка, то есть меня…

– Жили в коммуналке, – кивнула Эмма Леонидовна, – сырая девятиметровая комната и соседи алкоголики.

– Вот именно! А мы, я… Сергей…

– Ты же сама говорила, что восхищаешься его мужественностью.

– Восхищалась. Правильнее употребить прошедшее время. Ничего не понимаю! – в отчаянии проговорила Нина. – Это не представить! Где были мои глаза? И он не такой! Казался…

– Всякое в жизни случается. Ошибиться легко. У Ниночки отчим был подпольным валютчиком.

– При чем здесь отчим тети Нины?

– Говорил, что секретный конструктор, и все верили. Десять лет! Радовались, что хорошо зарабатывает. А потом его посадили. Есть какое-то стихотворение известное, про то, что людям нравится заблуждаться.

– Пушкин. «Ах, обмануть меня нетрудно! Я сам обманываться рад».

– Даже Пушкин не избежал. Ниночка, у одной моей приятельницы, коллеги по работе, зять вольный программист, то есть волен спать сколько хочет.

– Мама, ход твоих рассуждений мне непонятен.

– Нормальный ход, материнский. К тому веду, что никто вольного программиста в зятья не хочет. Но ведь главное, что дочь моей подруги мужа любит!

– И прекрасно.

– Вот именно. Все прекрасно, что хорошо человеку, а не его малочисленной родне.

– Мама, я опять теряюсь. Ты какая-то странная.

– Когда наступаешь на горло собственным мыслям… что усмехаешься? Так нельзя сказать?

– У мыслей горла не бывает, поэтому наступать не на что.

– Это филологически, а практически в жизни часто приходится. О чем мы говорили?

– Мне понять не удалось.

– О зятьях, программисте непутевом, но ведь тоже вдуматься… – Мысли Эммы Леонидовны путались, выхватывались из разновременных рассуждений. Ей казалось простым и логичным все, что она говорит. – Материнская участь заключается в жертвенности!

– Ты про то, что я своим будущим должна пожертвовать ради зародышей, которые во мне поселились?

– Совершенно не про то! Мы не о тебе говорили.

– Разве?

– Нет, по большому счету, конечно, про тебя. Но для примера – обо мне.

– В том смысле, что ради меня ты пожертвовала другими детьми?

– Какая глупость! Кто это сказал?

– Кажется, ты.

– Нина! Не приписывай мне того, чего я не говорила и не думала!

– А что ты думала?

– Сейчас вспомню… жертвенность… Вот! Мое отношение к твоему верхолазу не должно превалировать над твоими чувствами к нему!

«У мамы в голове неразбериха, – подумала Нина. – Ее обидит, если скажу, что в последнюю очередь брала во внимание ее отношение к Сергею».

Эмма Леонидовна, которая чувствовала, что мыслит здраво, а выражается коряво, поставила точки над «и».

– Настоятельно советую, обязательно рекомендую: поговори с Сергеем! Получи его ответ. Удостоверься в правильности решения.

– Мама, у него маленькие дети.

– Все равно!

– Хорошо!

Нина согласилась, но только чтобы закончить разговор. Следовать маминым советам не собиралась. От мысли, что придется объясняться с Сергеем, становилось тошно. Увидеть его корчи, бегающие глаза загнанного в угол осеменителя глупых девиц? Спасибо, не надо! Мы как-нибудь сами.

Эмма Леонидовна донесла, что хотела. Но ее мысли, облеченные в слова, не выглядели убедительно. Между тем, что мы думаем, и тем, как это проговариваем, лежит огромная дистанция. Поэтому Эмма Леонидовна попробовала уточнить:

– Ниночка! Пойми мою идею! Твои зародыши – только наполовину твои. Твоя ответственность – не абсолютная. Если ты хоть чуточку уважаешь Сергея, должна ему признаться.

– Ведь я согласилась, можешь не повторяться. Спасибо, мамочка, ты мне очень помогла. Отдохну, ладно? Глаза слипаются.

Мамины советы, как советы любого человека другому человеку, который выработал собственную позицию, были бесполезны. Но показывать неприятие чужих благих пожеланий – значит затягивать разговор, выслушивать пустые аргументы и доводы. Лучше притворно согласно покивать, слабо улыбнуться, сослаться на усталость, лицом уткнуться в подушку, обнять плюшевого мишку и сделать вид, что хочешь подремать.

– Выключу свет, отдохни, – выходя из комнаты, сказала Эмма Леонидовна. – А потом поужинаем. Приготовлю твои любимые куриные котлетки. И кусочек именинного торта я припрятала, думала, Ниночка с Ваней придут. Мы с тобой вдвоем попируем. Все-таки день рождения. Как папа счастлив был бы увидеть тебя в двадцать шесть лет, красавицу, преподавателя университета и…

«И беременную», – мысленно договорила Нина вслед маминому бормотанию.

Как рассудил бы папа эту ситуацию, совершенно непредставляемо. Он остался в памяти замечательным папой при маленькой доченьке. Хотя умер, когда Нина университет заканчивала. Родные и близкие, необходимые до спазма сердца, почему-то уходят, когда они тебе еще очень нужны. Если бы сейчас не было мамы (невзирая на ее советы, которым следовать глупо), Нина рехнулась бы, наверное, от горя.

И в чем-то мама безусловно права. Например, в рассуждениях о женской готовности верить желаемому хорошему.

Еще месяц назад. Проснулась утром в объятиях Сергея. За окном веселый шум. Казалось – шаловливый ветерок играет с осенними листочками на деревьях. Хочет их оторвать, но листочки сопротивляются. Открыла глаза: хмурое небо, сыплет мелкий нудный дождь. Ошибка слуха. И другая ошибка, почти роковая: думала, что проснулась на плече лучшего из мужчин. А плечо принадлежало многоопытному бабнику.

Любовь нельзя моментально уничтожить, загасить, растоптать и забыть. Как нельзя выключить дневной свет, погасить солнце. Ты можешь задернуть шторы, накрыть голову одеялом, зажмурить глаза. Но стоит открыть глаза, сбросить одеяло – в комнате полумрак, а за окном яркое солнце. Единственный выход – дождаться вечера, ночи. Единственное лекарство от любви – время.

Нина приказывала себе не думать о Сергее, не вспоминать, как хорошо было с ним, не посылать ему проклятия, не обвинять, не клеймить – постараться вычеркнуть, вырезать, выбросить. Не получалось. Он поселился в ее сознании, которое отказывалось признать, что такой удивительный человек может быть обманщиком и негодяем. Сознание, чуть ослабь запрет на воспоминания, растерянно хныкало: как же так? разве Сереженька не восхитителен? а если прекрасен, то не может быть подлым!

Их отношения Нина оборвала в телефонном разговоре.

– Нинон, здравствуй! Не могу тебе дозвониться на сотовый, и эсэмэски не проходят.

– Все правильно. Я поставила запрет на твой номер.

– Что? Не понял! Почему?

Он еще спрашивает! Хочет удостовериться, что Нина открыла правду. Услышать, что она знает про жену и детей. В ответ (как удобно по телефону!) заявить что-нибудь вроде: извините, девушка, не думал, что вы такая щепетильная, чао-гуд бай! Этого удовольствия – пожать плечами, развести руки в стороны, мол, сама виновата – я тебе не доставлю!

– Нина? Почему ты молчишь? Что случилось?

– Первое! – сжав зубы, проговорила Нина. – Забудь мой телефон и не звони. Второе. Навсегда забудь мой телефон и никогда не звони! Третье…

– Подожди! Объясни! Что произошло?

– Третье! Никогда! Слышишь? Никогда не попадайся мне на глаза!

– Нинон! Нина? Ты с кем-то… у тебя кто-то появился?

– Совершенно верно. Даже сразу два.

«Благодаря тебе!» – чуть не вырвалось у Нины.

Она почти физически ощущала, что на том конце повисло молчание и растерянность – вязкие, тугие, смолянистые. Все-таки Сергей ее любил. Пусть не на полную мощь, но какой-то частью своей подлой душонки. Так притворяться, как у них было, не смог бы никакой артист.

– Надеюсь, ты меня понял, – проговорила Нина в смоляную тишину. – Береги семью и детей!

Последних слов Сергей не услышал, потому что Нина, не заметив, нажала «отбой» раньше.

Сегодня к двенадцати нужно было ехать в частный медицинский центр на аборт. Проснулась ни свет ни заря от липкого кошмара – ночная рубашка на груди, волосы, подушка были влажными. Снились исторические триллеры-ужастики: мужчины в бедуинских хламидах, женщины в кринолинах, эскимосы, ковбои, фашисты, советские солдаты, крестьяне, бояре, американские поселенцы, сибирские староверы, еврейские ростовщики… и еще масса странных костюмированных субъектов. Все они почему-то претендовали на кровную связь с Ниной и требовали, требовали от нее сделать ради них… Что сделать – так и осталось неясным, мучительным, вызывающим нервное потение. Приснится же! Надо меньше голливудских фильмов смотреть!

Нина долго принимала душ. Тщательно убрала в своей комнате. Заварила чай, но вспомнила, что велено не питаться перед операцией. Семь утра. Что делать?