Вертолетчик - Игорь Фролов

Вот такой выдержанный офицер руководил сбором ягод. Он был спокоен, несмотря ни на что. На пятый внеплановый день солдаты поняли, что дело не в погоде, что, скорее всего, их просто потеряли, ищут в другом месте. С утра на вершине сопки разводили костер, питали его смолистыми стланиковыми лапами, и сопка с высоты была похожа на курящийся вулкан. Но за три дня до прилета 22-го борта командир брусничного взвода лейтенант Ишбулатов приказал больше сигнальный костер не жечь.

— И зачем? — удивился борттехник Ф. — Мы, между прочим, не сразу твою сопку нашли, тут речка между такими же петляет. Был бы дым…

Оказывается, перебрав все три варианта, лейтенант Ишбулатов нашел, что наиболее правдоподобен самый неправдоподобный. Началась война с Китаем, — решил он. Как им говорил замполит, спецподразделения китайцев, обутые в кеды, бегом преодолеют те сорок километров от границы за четыре часа, — налетят как саранча…

— Я подумал, — говорил лейтенант Ишбулатов, что-то рисуя в воздухе согнутым пальцем, — что полк перелетел на запасной аэродром в глубь страны. Если будем дымить, нас найдут враги…

— И чего тогда вы еще три дня тут сидели? — спросил борттехник Ф.

— Думали… — сказал лейтенант Ишбулатов.

После командировки борттехник Ф. собрался в отпуск. Как раз всех его друзей, которым предстояло лететь в Афганистан, на две недели отправили в профилакторий под Хабаровском — в рамках все той же подготовки набраться сил и пройти курс самообороны без оружия. Пути расходились окончательно. Борттехник Ф. надеялся, что, когда он вернется из своего почти двухмесячного отпуска, «афганцы» будут, наконец, в Афганистане и перестанут маячить живым укором перед его глазами. Будет стоять глубокая осень, потом настанет зима, и все пойдет по плану, утвержденному весной. Он будет летать над збелой землей, писать роман, играть в шахматы. Да, играть в шахматы, а не просто разбирать партии двух «К». На смену борттехнику Мухаметшину, с которым борттехник Ф. коротал вечера за доской, пришел борттехник нового призыва. Он был женат, поселился с женой в общежитии, и первым делом обошел соседние комнаты в поисках любителей шахмат. Увидев на столе у двухгодичников не только шахматную доску с фигурами, но и шахматные часы — белые, с черными кнопками и красными флажками, — он разволновался. Борттехник Ф. снисходительно-добродушно согласился сыграть партейку. Привыкший всегда выигрывать, фигуры двигал быстро, думал рассеянно, и уже в дебюте попал в трудное положение. Спохватился, начал думать, боролся изобретательно, и все же проиграл. Потом он проиграл еще две партии, потом выиграл одну и одну с трудом свел вничью.

Новый борттехник оказался перворазрядником, а то и кандидатом в мастера спорта (автор уже не помнит, склоняясь ко второму, потому что перворазряднику проигрывать все же несолидно), и все книги, вставшие у него в комнате на полке, были шахматными. Борттехник Ф. вдруг осознал, что его знание нескольких дебютов по пять ходов в каждом, в данном случае равно полному незнанию. Он проигрывал один к пяти каждый день, и единственное отдохновение находил в пяти- или одноминутном блице, где борттехник — тут счет был обратный. Но теперь он знал, что зима дана ему еще и для полной победы над кандидатом в мастера спорта по шахматам.

В отпуске он говорил друзьям, что в Афган не идет, потому что отправляют в Чернобыль. В ответ на уговоры отказаться во что бы то ни стало, пожимал плечами. У лейтенанта ВВС было много денег, он поил друзей водкой, возил их на такси, покупал девушкам большие букеты красных роз. Однажды вечером он увидел в программе «Время» репортаж Михаила Лещинского, в котором мельком показали строй вновьприбывших вертолетчиков. Кадр был секундный, но отпускник успел узнать лицо борттехникаМухаметшин! Потом он начал думать, что мог обознаться, но сходство было слишком велико, чтобы сомневаться. «Теперь все…» — подумал борттехник Ф. с грустным облегчением.

Он вернулся в часть в середине ноября и, к своему разочарованию, увидел, что «афганцы» по-прежнему были в Магдагачи.

— Я вас скоро сам убью, — сказал он злобно.

— Успокойся, через неделю уходим, — сказал борттехник Мухаметшин.

Они сдавали свои борта. Наступали холода. Трава на стоянке была седой, земля — твердой как бетон. С хмурого неба медленно сыпал мерзлый туман, временами превращаясь в снег. Борттехник Ф. делал перевод своей машины на зимние, менее вязкие масла. Он бродил по пустынной стоянке то с ведром, то со стремянкой, напевая под нос: «осень, ты на грусть мою похожа, осень, вместе будем до зимы…», разжигал в патронном цинке керосин, бросив в него кусок ветоши, — греть руки, когда они замерзнут, — расконтривал, откручивал, заливал, закручивал, законтривал… И когда он, стоя на стремянке, заправлял маслом шарниры хвостового винта, мимо сквозил как всегда стремительный инженер эскадрильи. Он пробежал, остановился, вернулся, посмотрел поверх очков на борттехника, словно что-то вспоминая, и сказал:

— Ты фото на паспорт сдал?

— Какой паспорт? — удивился борттехник.

— Дурака выключи! Служебный, какой еще! Ты же в отпуске был, когда все «афганцы» сдали, а завтра последний день! Хули телишься-то?

Борттехник стоял, боясь сказать слово, чтобы не спугнуть. Но сказал:

— Завтра сдам…

— Борт Чакиру передавай! — убегая, крикнул инженер.

Борттехник пальцами вкрутил пробки шарниров ХВ, спустился по стремянке и помчался фотографироваться. Китель он пошить так и не успел, пришлось взять у лейтенанта Мухаметшина Дело было к вечеру, фотоателье в поселке уже закрылось, но это не могло остановить борттехника Ф. Он понял, что там, наверху, решили дать ему шанс, — инженер, судя по очумелому виду, не понимал, что говорил. Да и он ли вообще говорил его устами?

У борттехника Ф. был фотоаппарат ФЭД-5, бачок для проявки пленки и отцовский увеличитель УПА. На фоне простыни, при свете электрической лампочки, за неимением вспышки используя большую выдержку и не шевелясь, чтобы не смазать, в кителе, который сидел на плечах, как бурка Чапая, борттехник Ф. отснялся на всю пленку, проявил ее, просушил, и уже ночью отпечатал фотографии — темный, опухший лик меж погон, приподнявшихся, как крылья настороженного орла.

Утром он отнес шесть карточек с уголком в строевой отдел и осторожно вышел, тихо прикрыв за собой дверь, чтобы там не опомнились и не крикнули в спину — погоди-ка, тебя же нет в списках!

Несколько дней он ждал отбоя на каждом построении. Лишь когда получил на руки синий заграничный паспорт со своей самопальной фотографией, когда сдал свой борт Љ 22 старшему лейтенанту Чакиру, а зимний шлемофон и унты, упакованные в мешок, — на вещевой склад, когда, наконец, им сообщили, что завтра они убывают в Возжаевку, а оттуда — в Узбекистан, — только тогда борттехник Ф. успокоился. Вечером он сыграл несколько партий с кандидатом в мастера, две проиграл, поставил часы на блиц, выиграл две и встал.

— Ну, — сказал он, — спасибо за игру, но мне пора.

— Да поиграйте еще, — предложила радушная жена кандидата.

— Ребята завтра в Афган! — сказал муж с суровой скорбью. — Им не до игр сейчас…

Поздним вечером к ним из верхнего городка пришли лейтенанты Ишбулатов и Саеткулов Они были не по-хорошему оживлены, и принесли с собой бутылку самогона.

— Мы пить не будем! — решительно пресек лейтенант Мухаметшин, который укладывал сумку, и никак не мог втиснуть шахматные часы.

— Эх, — сказал лейтенант Саеткулов, снимая фуражку и садясь на кровать. — Если бы не мое зрение…

— А у меня нос… — сказал лейтенант Ишбулатов и постучал себя двумя пальцами по лбу.

— Да ну вас, — сказал борттехник Ф. — Все нормально, каждому свое…

Гости попросили стаканы, выпили вдвоем, чокнувшись и пожелав, чтобы количество посадок равнялось количеству взлетов.

— Не завидую я вам, — сказал на прощанье лейтенант Ишбулатов — Говорят, там появились ракеты, от которых не уйдешь. Стрингеры…

— «Стингеры», Видас, — сказал лейтенант Мухаметшин — Ничего, уйдем как-нибудь потихоньку…

Борттехник Ф. смотрел в окно, как они уходят. На улице было темно и моросило. Асфальт у КПП искрился под фонарем.

Утром, перед вылетом в Возжаевку, построились на мокром аэродроме. Вертолеты стояли в тумане. А вечером, когда улетали из Возжаевки, повалил густой снег.

Очень кончилась.

Это не история, а всего лишь выдержка из брошюры, которую раздали участникам предстоящего похода на Юг.

Назывался документ «Памятка советскому воину-интернационалисту». Привести несколько слов из нее необходимо, зотя бы для того, чтобы свет идеальных задач, поставленных перед личным составом, оттенил и придал объем той простой военной жизни, на пороге которой и стоят сейчас наши герои.