Иван Кондарев - Эмилиян Станев

Весть об ограблении банка взволновала Анастасия, лишний раз напомнила, что сам он пока не может похвастаться ничем значительным, и воскресила старую мечту — издавать в городе литературный журнал. «Люди совершают героические подвиги, а я никак не ухвачусь за какое-нибудь стоящее дело. До каких пор это будет продолжаться?» — вопрошал он, презирая себя и свою деятельность.

Несмотря на большое самомнение — он считал себя теоретиком анархизма, — Анастасий в душе был недоволен собой. Он жил в ожидании решающего дня, когда события потребуют от него подвига во благо народа, убежденный, что рано или поздно народ восстанет и сметет всякую власть, «потому что народ ненавидит государство и анархичен в силу своей глубокой этичности». Когда настанет этот день — никто не знал, но Анастасий верил в его приход и готовился к великому событию, как верующий к чуду. Смысл жизни он видел в служении «высшей этичности народа», которая, по его мнению, вполне соответствовала сущности анархизма. Повседневная жизнь казалась ему бессмысленной и серой. Что это за жизнь? Анастасий, двадцатипятилетний верзила, изнывая от скуки, слонялся по городу, наводя страх на полицию и власть имущих. Когда ему становилось тошно от ссор со стариком отцом, бывшим телеграфистом, он отправлялся бродяжничать — шел из города в город, чтобы как-то рассеять смутную тоску. Его собственная жизнь и жизнь окружающих в сравнении с будущим «естественным и нравственным обществом» выглядела жалкой и ничтожной. До заветного общества далеко, а пока надо жить и что-то делать для достижения идеала. Сделано же было до смешного мало. Правда, в городе были сильны анархистские настроения, особенно среди молодежи, и это Анастасий считал своей заслугой. Его боялись богачи и власть имущие; благодаря ему анархисты обзавелись своим клубом, во дворе которого висел колокол, ежедневно возвещавший в шесть часов всем хозяевам, что рабочий день окончен и пора распускать рабочих. По его инициативе прошлой зимой была брошена бомба во двор полицейского пристава Пармакова и совершено несколько мелких экспроприаций в пользу бедствующих товарищей. Но по сравнению с подвигом террориста, с которым он был знаком, все его дела казались пустячными.

Опостылевшая монотонность жизни, страстное желание совершить подвиг не давали Анастасию покоя, и он часто пускался в длительные путешествия, преодолевал пешком большие расстояния, чтобы встретиться с товарищами. Эти скитания еще более усиливали в нем жажду новой жизни и разжигали злобу. Чем яснее рисовал он в своем воображении новое общество, тем гнуснее казалось ему существующее и тем сильнее крепло желание разрушить его. Как всякий убежденный анархист, Анастасий сознавал, что должен на деле показать личный пример, иначе не создать «всенародного движения», но все еще не решался примкнуть к «нелегальным экспроприаторам», ждал своего часа.

Весть об ограблении банка воскресила прежние мечты: основать за городом общежитие, как в Русе, провести крупный «экс» и раздать деньги бедным, наладить издание местного анархистского журнала и тому подобное. Обдумав все это и убедившись, что растратил много времени по пустякам, он решил, не мешкая, съездить в Софию, связаться с К ал инковым и попросить у того денег на журнал. Он верил, что его не выпроводят с пустыми руками, тем более что цели ограбления банка были вроде бы благовидные.

Он поделился своими планами с товарищами, взял у них денег на дорогу и, ничего не сказав домашним, отправился на вокзал, не обращая внимания на ливший как из ведра дождь. В половине одиинадцатого вечера он приехал в Софию. Здесь дождя не было, и Анастасий, по примеру библейских апостолов, пустился пешком по улицам столицы. Он шел с портфелем в руках, в черной пелерине, одолженной у книготорговца Сандева.

Сняв номер в гостинице «Бельвю», где останавливался и раньше, он поужинал в ресторанчике на бульваре Марии — Луизы. Потом долго с завистью оглядывал огромный, только что отстроенный дом коммунистической партии. Дурное настроение еще более ухудшилось, когда он вернулся в свою убогую гостиницу, насквозь пропитанную тяжелым, застоявшимся запахом уборной. Уверенность, что ему удастся раздобыть денег, стала покидать его.

«Рвемся в столицу, а как попадаем сюда, она становится нам ненавистной», — размышлял он, глядя, как пляшут на потолке зеленоватые тени деревьев бульвара. «Чужой для нас этот город… Здесь мне всегда не по себе. Как ни приеду, тотчас охватывает отвращение; все кажется грязным: и постель, и одеяло, и чугунная раковина умывальника, к которой противно прикоснуться. Если завтра дадут деньги, сразу же уеду отсюда… Но могут и не дать ни гроша. Кто знает, как сейчас задрали нос…» — злился Анастасий, беспокойно ворочаясь в постели. Он забылся сном лишь после полуночи, когда на бульваре умолк грохот трамваев и дробный перестук экипажей.

Наутро он отправился на розыски человека, который, как он надеялся, сможет связать его с Калинковым. То был содержатель ларька на улице Царя Симеона, торговавший семечками и арахисом. Анастасий не раз обращался к нему за помощью, но на этот раз не был уверен, что Евтим — так звали человека — сведет его с Калинковым.

За прилавком зеленого ларька, прижавшегося к постоялому двору, он увидел бледное еврейское лицо Евтима с оттопыренными ушами и горбатым носом. Евтим внимательно выслушал его со своей обычной усмешкой, показывающей, что ему все ясно с полуслова, и, к большому удивлению Анастасия, с готовностью согласился устроить ему требуемое свидание.

— Сегодня нельзя. Самое раннее — завтра. Но ты должен убраться из гостиницы, — сказал Евтим с таким выражением серых насмешливых глаз, словно говорил: «Это не так просто, как ты думаешь».

— У меня записаны адреса двух студентов из К. Это свои ребята. На ночь попробую устроиться у них. Они такие: если увидят — не отпустят. — Анастасий вынул записную книжку и прочитал улицу и номер дома, где жили студенты.

Евтим повертел в худых пальцах стаканчик, которым отмеривал семечки.

— Ну, если эти товарищи твои земляки, ступай к ним. Свободной квартиры сейчас не найти. Из-за наводнения в Конювице много народу оказалось на улице. Хорошо бы тебе остановиться у студентов. Если же не удастся, заходи ко мне, я пристрою тебя где-нибудь. Непременно подстригись и сними эту блузу.

— Я хочу, чтобы ты связал меня с самим Калинковым.

— Ты сиди и жди у студентов. Дай-ка я запишу себе адрес. Если что выйдет, я пошлю за тобой. Но блузу и волосы сейчас же ликвидируй. Не маленький — сам должен понимать, — перебил его Евтим. — А теперь давай насыплю тебе жареного гороха и сматывайся поживее!

Анастасий подставил карман и тут же ушел, хотя ему очень хотелось порасспросить Евтима. Он радовался, что так быстро договорился. Снова появилась надежда получить деньги. Он вернулся на свой бульвар, решил сразу же подстричься и заменить блузу рубашкой. Рубашек он не носил, придется купить какую-нибудь дешевенькую, но с волосами расставаться было жаль. Только ради встречи с Калинковым стоило пойти на такую жертву. Он подстригся, побрился, купил рубашку и зашел в гостиницу, чтобы взять портфель и пелерину. Переодевшись, освеженный, как после бани, он отправился искать студентов.

До обеда оставалось еще много времени, но Анастасий отказался от прогулки по городу, особенно по улицам, где могли встретиться знакомые. Он считал, что в интересах дела следует избегать всяких встреч, пока не увидится с Калинковым. Поэтому свернул в сквер перед банями и пошел по Торговской улице.

Он и раньше приезжал в Софию, но каждый раз возвращался недовольный. Теперь же он надеялся не только получить деньги, но и разузнать у самого Калинкова некоторые тайны дела. «Ежели Калинков возглавляет террористическую группу и запросто грабит банк, то он наверняка знает все», — рассуждал Анастасий, шагая по широкой, мощенной желтыми плитками улице.

Мимо шикарных баров, витрин ювелиров, магазинов дорогих и модных товаров фланировали молодые мужчины, женщины, врангелевские офицеры в белых кителях и черкесках, совершая предобеденный моцион. Анастасий старался не глядеть ни на людей, ни на полосатые тенты над витринами, бросающие короткие тени на тротуары, ни на выставленные модные товары, ни на экипажи на шинах, потому что этот богатый, довольный и счастливый мир напоминал ему о другой стороне жизни, противной его идеалу. Эти холеные люди, роскошные витрины, казалось, твердили, что мечты его никогда не сбудутся, а все окружающее незыблемо и постоянно. Неужели останутся навечно эти красивые костюмы, автомобили и экипажи, духи и безделушки, капризы человеческого тщеславия? Разве не мешают они созданию нового общества? Неужели и там будут красиво одетые женщины, роскошные экипажи и автомобили, драгоценности и прочая мишура. Нет, вряд ли — ведь все мы будем жить как братья, с открытой душой, без фальши; будем обрабатывать землю (в этом главное и воспитующее назначение человека!), и так как уровень сознания у людей будет иной, никто не станет стремиться к таким глупостям. Совсем иными станут критерии жизни… А тут полностью отсутствует человеческая солидарность и умственная культура, заключил он, торопясь выбраться из этой части города. Время от времени он оглядывался, не следит ли кто за ним, опасаясь, что полиция установила наблюдение за ларьком Евтима.