Срочный фрахт - Борис Лавренёв

Совесть коменданта уснула, равновесие было установлено. Леша начал обслуживать коменданта. Он был единственным шофером в Бердянске, и ему кланялись самые почтенные граждане. Даже соборный протопоп, встречая несущийся «бенц», кивал бородой.

Но при всем этом внешнем благополучии везение, неразлучный спутник Леши с первых дней жизни, вдруг покинуло его в Бердянске. Покинуло внезапно и коварно.

Началось с того, что в комендантском общежитии, где поместился Леша, его бесстыдно и безжалостно обокрали в первую же ночь. Из сундучка было вытащено все, что представляло хоть малейшую ценность, а с запястья срезали часы, купленные на Обводной барахолке.

Леша загрустил. Развозя на следующий день коменданта по служебным надобностям и горестно размышляя о человеческой подлости, Леша заполучил свою первую аварию, опрокинув водопроводную колонку на перекрестке. У автомобиля лопнула тяга левого колеса, из свороченной колонки упругим фонтаном рванулась вода, смыв коменданта с сиденья. Комендант озверел, и Леша получил пятнадцать суток ареста с исполнением служебных обязанностей.

Но это были мелкие невзгоды. Они не стоили внимания в сравнении с сердечной катастрофой, постигшей Лешу на его бердянском поприще. Отсидев положенный срок, разозленный Леша, плюнув на общежитие, уехал на частную квартиру к вокзальному сторожу. Квартиру эту сосватал ему делопроизводитель комендатуры, которого Леша обещал подучить искусству вождения машины. Первый шаг, сделанный Лешей в домике сторожа у вокзала, выбил его из колеи, потому что при этом шаге Леша наткнулся на восемнадцатилетнюю хозяйскую дочь Иришу. У нее были глубокие, затуманенные глаза, в которых хотелось утонуть, и веселый маленький рот.

Леша проводил ее взглядом, пока она переходила дворик легким шажком, стиснул в кулаке кожаную фуражку и шумно задышал.

Но коса нашла на камень.

Ириша решительно не хотела замечать великолепного комендантского шофера, которому кланялся сам протопоп. На Лешины разговорчики, на зубоскальство она лишь небрежно вздергивала круглое крепкое плечико.

Однажды Леша принес Ирише громадный букет пионов, нарезанных в комендантском саду. Он нашел Иришу в деревянном сарайчике, где она доила корову, и вручил девушке букет, наговорив при этом много жарких и путаных слов. Ириша букет взяла, даже сказала «спасибо», но тотчас же протянула цветы корове.

— Погляди, Милочка, какой у нас квартирант добренький. Цветочков принес.

Корова равнодушно вытянула мягкую черную, поросшую волосом губу и с хрустом сжевала свежие, обрызганные росой лепестки. Оскорбление пронзило Лешу, и, побледнев, он выбежал из сарайчика. Полный ярости и мести, он прошел к себе в комнату, достал из сундучка не тронутую ворами коробку довоенного гуталина и долго бешено начищал сапоги, пока в голенищах не стало отражаться лицо со всеми подробностями, даже с шелухой на носике.

В сияющих сапогах он вышел на улицу, гоголем прошел мимо Ириши, мазавшей известью яблоневые стволы в садике, не удостоив ее взглядом, и отправился на бульвар, где по вечерам играла духовая музыка. На бульваре он встретил машинистку комендантского управления, даму томную и страстную, с пышным бюстом и обильными бедрами и перетянутой осиной талией. Муж ее, владелец лесопилки, удрал с белыми. Дама осталась и пошла служить к большевикам. Носила она всегда несказуемой яркости шелковые кофточки, такие узкие в проймах, что ей приходилось держать руки на отлете, как будто она все время собиралась кого-то обнять.

Леша смело подошел к машинистке, шаркнув начищенными сапогами. Дама встретила его благосклонно. Комендантский шофер мог считаться человеком «из общества», и, помимо того, дама не могла долго жить в одиночестве. Леша прогулял с ней до полночи по пыльной аллее. Начищенные его сапоги потускнели.

Провожая машинистку домой, Леша набрался смелости и пригласил ее к себе на следующий вечер, приврав, что именинник. Дама, пожеманясь немного, приняла приглашение.

Никаких чувств к машинистке Леша не питал. Он вообще не любил таких больших, как лошади, жарких и неуютных женщин. Пригласил он ее из тонко обдуманного расчета: насолить Ирише и показать этой девчонке, что им, Лешей, могут интересоваться даже дамы высшего полета и что он не позволит над собой издеваться.

Ириша сидела на скамеечке, когда Леша на закате солнца торжественно проследовал домой, имея под одним локтем даму в бордовой кофточке, а под другим — бутылку разливного рислинга, добытую из-под полы на базаре. Он победоносно посмотрел на Иришу, но она даже не подняла головы от книжки.

Ее равнодушие сразу же лишило — всякой прелести дьявольский план Лешиной мести.

Леша мрачно подливал машинистке рислинг, сидя рядом с ней на продавленной кушетке. Гостья пила охотно, и глаза у нее мутнели, как у засыпающей трески. Она много и бестолково говорила, потом начала петь. Голос у нее был низкий, похожий на паровозный гудок. И пела она какие-то странные песни, которых Леша не понимал: «Мой тигренок», «Ключик» и другие.

После каждого номера она брала Лешину ладонь и прикладывала к своей бордовой кофточке, показывая, как у нее тревожится сердце. Леша послушно и печально чувствовал под ладошкой пухлый бюст гостьи и тосковал. Из мести ничего не вышло, а дама была чужда и почти противна. Выпив весь рислинг, она стала прощаться, уверяя, что не может так долго оставаться наедине с холостым мужчиной. Мутный взор ее говорил обратное, но Леша охотно сделал вид, что верит в непоколебимую порядочность дамы, и отвел ее домой. Ему стало невыносимо скучно. Захотелось увидеть Иришу сейчас же, услышать ее капризный голосок. Он бежал по темным улицам, но Ириша уже ушла к себе. Леша выбросил в окно пустую бутылку и угрюмо лег спать.

Утром, когда он выходил, направляясь в комендатуру; Ириша стояла у калитки, залитая розовым светом восхода, розовая и чистая, как солнце. На ее маленьких губах дрожала опасная улыбочка, которой Леша боялся Она предвещала недоброе. Леша сжался и, козырнув, хотел молча проскочить на улицу. Но Ириша спросила едким, врастяжку, тоном:

— Как выспались, Алексей Васильич? Кстати, батька велел спросить, чи вы не купите наш старый самовар?

Леша ошеломленно заморгал светлыми ресницами.

— Чего? — спросил он недоуменно. — Откуда ваш папаша взял, что я самоварами интересуюсь?

— А что ж! Разве ж он безглазый чи дурной? Он же видел, как вы вчера до себя с самоваром под ручку прошли, аж пар шел.

И Ириша отвела локти на отлет, издевательски передразнив повадку машинистки.

Леша рванул на нос фуражку, сплюнул и торопливо пошел по улице, спасаясь от летящего вслед звонкого хохота.

В этот день, закончив разъезды с комендантом, он не пошел домой. Его страшила возможность снова натолкнуться на Иришу и получить новое оскорбление. Поставив «бенц» в гараж и отмыв руки от тавота, Леша побрел в порт. Ему захотелось побродить у моря, поглазеть на теплую синюю даль, успокоить сердце беспредельной широтой, простором, зеленым шелестом волны.

Он вошел в ворота порта и вышел на пирс. Порт был пуст. Гражданская война вымела его начисто. В ковше гавани не было ни одного парохода. Уныло тянулись ободранные стены опустошенных пакгаузов. У самого берега лежала на боку облезлая, рассохшаяся шхуна со сбитым такелажем. По краю мола сидели, поджав ноги, как буддийские божки, мальчишки и старики с удочками. Рыбная ловля в Бердянске была в тот год не развлечением любителей, а профессией…

Леша присел на тумбу и бездумно смотрел на знакомый пейзаж. За черными бревнами мола мягкой шелковой голубизной, пронизанной золотыми блестками, трепетало, и дышало море. Оттуда веяло свежестью, солью, йодом, неуловимым ароматом морского простора, и Леша медленно, глубокими вздохами втягивал в легкие животворный запах. Вдруг он услышал совсем близко несколько резких хлопков запущенного мотора, перешедших немедленно в ровный необычайной мощи гул. Гул шел из-под стенки брекватера. Над ней закурился сероватый дымок отработанного бензина.

Леша приподнялся, заинтересованный могучим гулом. Явно, поблизости работал мотор, но мотор неимоверной силы. Откуда о мог появиться? Необыкновенную силу мотора Леша определил по звуку и по тому. что даже почва набережной мелко вибрировала от этого вихревого гула. Леша быстро обогнул груду изломанных упаковочных ящиков и, выйдя к краю, увидал на воде незнакомые суда, ошвартованные у высокой стенки. Они были очень длинные, очень узкие, темно-серой мышиной окраски. На каждой спереди торчал тонкий ствол пушки, укутанный брезентом, сзади щерилось тупое рыльце пулемета.

На чисто промытых маленьких палубах, просеченных черными линеечками пазов, возились моряки в тельняшках, а кто и просто голый до пояса. Слабый бриз едва шевелил стрижиные хвосты шелковых лент на бескозырках.