Это странное волшебство - Мэри Стюарт
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В конце концов мальчик закончил, увидел мою пустую тарелку. «Еще хотите? Или сыра?»
«Спасибо. Это было прекрасно».
«Еще кофе, может?»
«А есть?»
«Конечно. – Макс налил, подвинул сахар поближе. – Сигарету?»
«Нет, спасибо».
Он засовывал пачку в карман, когда Адони, который убирал мою тарелку, произнес что-то по-гречески, и Макс протянул ему пачку. Мальчик вытащил три сигареты, улыбнулся, сказал что-то Максу, добавил: «Спокойной ночи, мисс Люси», – и ушел через дверь, которой я раньше и не заметила, в дальнем углу кухни.
Макс сказал просто: «Прости за тайну. Мы укладывали отца спать».
«Ему уже лучше?»
«Будет. Ты, надо полагать, знала про его… трудности?»
«Нет, откуда? Не представляла».
«Но ты в том же бизнесе… Наверное, должны были распространиться слухи».
«До меня не дошли. Скорее всего, были, но я знала только, что с ним что-то не в порядке. Я предполагала, сердце или что-то еще. И, честное слово, никто здесь… По крайней мере Фил не говорила, а она бы все первая услышала. Она знала только то, что ты сказал Лео – что он был болен и в больнице. Это с ним часто?»
«Если бы ты спросила вчера, сказал бы, что, вероятно, не случится больше никогда».
«Он заговорил?»
«Слегка».
«Сказал, кто это был?»
«Да».
«И о чем они говорили?»
«Вот это нет. Он просто повторял, что из него ничего не выудили. С вариациями. Больше всего был доволен собой. А потом заснул».
«Знаешь, по-моему, не надо беспокоиться. Готова спорить, что он ничего не сказал».
Он посмотрел удивленно. До сих пор не замечала, что у него такие темные глаза. «Почему ты так уверена?»
«Ну… Ты был расстроен, а мне ничего не оставалось, как наблюдать. Вот что я заметила. Он был определенно пьян, но сосредоточился не выдать что-то, что знает. Забыл почему, просто знал, что нужно. Он не должен никому говорить о… о том, что делали вы с Адони. Он так опьянел, что не мог понять, кто безопасен, а кто нет, но не выдавал ничего. Он даже вам с Адони не отвечал из-за меня, и даже на неважные вопросы, например, что случилось с Михаилом. А как он читал стихи и тянулся к магнитофону… Что ли скажешь, что он имеет обыкновение давать шекспировские концерты у себя дома? Актеры этого не делают. Слушай, не сердишься, что я это говорю? Может, я лучше…
«Нет. Продолжай».
«Я поняла, что он читает стихи потому, что в этом случае он может продолжать бесконечно без риска сказать что-то не то. И поэтому же он заводил магнитофон».
«Да, это могло помочь. И я уверен, что встреча в гараже была случайной. Если бы нас с Адони подозревали, следили бы за нами, а может, и перехватили бы по дороге домой».
«Ну и вот. Если бы твой отец проболтался или даже намекнул, где вы, была бы масса времени вызвать полицию или… что-нибудь».
«Конечно», – он посмотрел немного странно.
«Но перестать беспокоиться о твоем отце… не знаю. Не разбираюсь в этом. Вдруг он начнет пить опять?»
«Заранее не скажешь. Он не алкоголик, даже не приближался к этому состоянию, просто периодически начинал пить, чтобы выйти из приступов депрессии. Можно только ждать».
Я больше ничего не сказала, подвинула стул к огню и устроилась допивать кофе. Бревна потрескивали, из них пузырями выходила смола, маленькими опаловыми шариками подпрыгивала на углях. Комнату заполняли звуки ночи – огонь, хруст древних полов, успокаивающихся после дневной нагрузки, звуки старой системы отопления. Я протянула ноги к огню, неожиданно совсем рядом громко запел сверчок, я подпрыгнула, посмотрела на Макса, и мы улыбнулись друг другу. Молчали и не двигались, но вроде и разговаривали без слов, меня переполняло необыкновенное счастье, будто солнце встало утром в мой день рождения в мне подарили весь белый свет.
Глядя в огонь, он вдруг заговорил, будто продолжая непрерывавшийся разговор. «Это началось четыре года назад. Отец репетировал странную вещь, которую написал для него Хэйворд, – „Тигр, тигр“. Ты, наверное, помнишь. За восемь дней до премьеры мои мать и сестра погибли в дорожной катастрофе. Сестра была за рулем, она не виновата, но от этого не легче. Мама умерла сразу, сестра прожила день, достаточно долго, чтобы понять, что случилось, хотя от нее и пытались скрывать. Я в это время был в Штатах, да к тому же лежал в больнице с аппендицитом, так что приехать не мог. Так вот, было восемь дней до премьеры, и она состоялась. Ни к чему рассказывать, что такая ситуация может сделать с человеком. Отец почти погиб».
«Представляю». Я заодно представляла самого Макса, прикованного к больничной койке, получающего все по телефону, телеграфом, почтой…
«Тогда он начал пить. Пока я попал домой, прошло почти два месяца, произошло уже много плохого. Я, конечно, понимал, какой это для него удар, но шок был, когда я приехал и понял… ты тоже можешь представить. Дом пустой и заброшенный, будто там пыль не вытирали много недель, хотя это чушь, конечно, вытирала. Но ощущение пустыни, почти с эхом. Салли, сестра, всегда была будто заряжена электричеством. А тут отец, худой, как телеграфный столб, голова почти совсем седая, бродит по этому проклятому месту, как сухой лист в дырявом сарае. Не спит и пьет.
Но это только начало. Шок со временем проходит, и се мной, дома, он пил уже меньше. Но периодически, когда уставал, перенапрягался или впадал в глубокую депрессию, что свойственно людям его типа, – это реально, как корь, да ты знаешь, наверное, – пил до полного ослепления, «только еще одну». К несчастью, не так уж много для этого нужно. Пьеса шла долго, он играл в ней восемнадцать месяцев. За все это время я смог увезти его только на три недели, а потом отец вернулся в Лондон, и дом раздавил его. Снова началось «только еще одну», и он опять напивался».
«Ты не мог его заставить продать дом и уехать?»
«Нет. Он там родился, и его отец. Он об этом даже думать не соглашался. Через несколько лет будто несся с обрыва вниз. Начались „срывы“, хотя, благодаря друзьям, их относили на счет напряжения и излишней работы. Он осознавал, что происходит, и имел достаточно гордости, чтобы уйти, пока легенда не разрушилась. Сделал, что смог… Отправился в больницу лечиться. Потом я привез его сюда, чтобы убедиться, что он в порядке, и чтобы он отдохнул. Теперь он рвется обратно, но не поедет, пока есть какой-то риск, что это начнется вновь. Я думал уже все, а теперь не представляю. Знаешь, это не вопрос силы воли. Не презирай его».
«Знаю. И как я могу его презирать? Я его люблю».
«Только от Люси Веринг. Выдается без оглядки и по неизвестным причинам. Нет, не смеюсь, Бог мне не позволит… Скажи одну вещь».
«Какую?»
«Ты что имела в виду на берегу?»
«На берегу? Когда? Что я сказала?»
«Очевидно, не должен был этого слышать. Когда мы заходили на ступеньки».
«Умеешь задавать вопросы, да?»
«Извини, не прав. Забудь». Он наклонился, начал кочергой передвигать поленья в камине. Я так засмущалась, что не могла бы ничего сказать, даже если бы захотела. Язык пламени выметнулся и зажег новое полено. Огонь осветил лицо Макса, подчеркнул следы боли и напряжения, брови, почти как у отца, восхитительно четкую линию щеки, рот. И этот же свет дал мне кое-что понять. Это я не права. Раз задают вопрос, хотят знать ответ. Почему он должен ждать, пока наступит момент, подходящий для меня? И я заговорила без малейшего усилия.
«Если бы ты спросил три часа назад, я бы ответила, что ты мне даже не нравишься, и… По-моему, я в это верила. А теперь ты сидишь, смотришь на меня, и все, что ты делаешь, это выглядишь… так, как выглядишь, а все мои кости текут водой, и это нечестно. Со мной такого никогда не случалось. И я сделаю для тебя все, что угодно в мире, и ты знаешь, а если не знаешь, то должен… Послушай, я не имела в виду… Ты спросил…»
Поцелуй на этот раз получился лучше, такой же захватывающий дух, но мы были сухие и теплые и знали друг друга почти на два часа дольше… Откуда-то из темноты раздался громкий щелчок и жужжание. Немедленно мы отпрыгнули друг от друга. Тоненький голосок сказал: «Ку-ку» ку-ку, ку-ку, ку-ку», – и растаял в тишине.
«Проклятые часы, – взорвался Макс и тут же рассмеялся. – Они всегда пугают меня до полусмерти, будто кто-то забрался сюда с пистолетом. Извини, я тебя не уронил?»
«Прямо на землю. Четыре часа, мне пора».
«Подожди еще чуть-чуть? Послушай, ты должна кое-что узнать, я попытаюсь недолго, если ты опять сядешь… Не обращай внимания на эти часы, они всегда спешат. Ты что так на меня смотришь?»
«Как правило, мужчины не подскакивают до небес, когда слышат звук, будто взводят курок. Только если они этого ждут. Ждал?»
«Возможно», – ответил он весело.
«Боже мой! Тогда я, конечно, останусь, чтобы все услышать. Приступай».
«Минуточку, положу еще одно полено в огонь. Тепло?»
«Да, спасибо».
«Не будешь курить? Никогда не куришь? Мудрая девушка. —Он уперся локтями в колени и уставился в огонь. —Не представляю, как начать, но постараюсь короче. Детали потом, те, которых сама не знаешь. Расскажу, что случилось сегодня и, особенно, что произойдет завтра, то есть сегодня, потому что хочу, чтобы ты мне помогла, если согласишься. Пожалуй, начну с Янни Зуласа».
