Век Екатерины - Казовский Михаил Григорьевич

— Вот потеха!

Не успел приглядеться к фланирующим дамам в масках, как услышал знакомый голос:

— Я узнал тебя, папенька.

Федор был в малинового цвета камзоле, розовых чулках и розовом платке на шее. Маска тоже розовая.

— Фу, да ты одет чересчур по-женски, я смотрю.

— Это последний писк парижской моды.

— Станут говорить, что Апраксин-младший — совершенная баба.

— Пусть вначале меня узнают в этом одеянии. Ты танцуешь?

— Нет пока.

— Ну а я имел счастье покружить в котильоне с некоей барышней в голубом. Говорила со мной по-аглицки. Спрашиваю, как к ней обращаться. Отвечает: «Элизабет». Вон она, видишь, у окна?

— Ох, какая милашка! Плечи будто бы у античной статуи.

— И не только плечи, папа. В декольте там такие пышечки…

— Федор, ты похож на мартовского кота.

— А ея товарка не хуже: вылитая Психея.

— Или Цирцея. Только, я гляжу, в интересном положении.

— Да, она не танцует. Ну, да я найду себе еще спутницу к менуэту, а тебе уступаю Элизабет.

— Ах, к чему подобные жертвы? Я ведь тоже могу найти, коли захочу. А могу и вовсе не танцевать.

— Не упрямься, папенька, ты у нас еще ого-го, увлечешь любую!

Обе незнакомки обмахивались веерами недвусмысленно: в том галантном веке был в ходу язык жестов, и когда дама часто-часто гнала на себя воздух веером и бросала сквозь него на кавалера лукавые взгляды, это означало — можно идти на приступ, я сегодня вполне отзывчива.

— Разрешите пригласить вас, мадемуазель?

— Сделайте одолжение, мсье…

— Вы очаровательны в этом платье.

— Мерси бьен.

— Как вам на балу — нравится?

— О, безмерно. Только душновато.

Зазвучал менуэт — дамы выстроились против кавалеров, после взаимных поклонов и реверансов начали кружиться друг с другом парами, делать переходы, лишь слегка касаясь пальцев в перчатках.

— Вы прекрасно танцуете, сэр, — заявила Элизабет Апраксину-старшему по-английски.

— Сэнкью вэри мач. Вы же хорошо изъясняетесь на британском языке.

— Ваше произношение тоже неплохое.

— По-французски я болтаю лучше.

— Я предпочитаю английский — он не так сюсюкает.

— Мисс Элизабет не выносит романтики?

— Да, отец воспитал меня в духе реальностей.

После перехода встретились снова.

— Вы упомянули, что отец ваш без сантиментов. Ну а маменька?

Девушка вздохнула:

— Маменьки, увы, нет уже на свете… Да, она была более чувствительна, но отец занимался нашим духовным воспитанием больше. Все одиннадцать отпрысков получили образование энциклопедическое. Наши кумиры — Вольтер и Руссо. А «Кандид» — моя любимая книга.

— Вы меня сразили, Элизабет. Я буквально вами очарован.

— Вы мне тоже понравились, сэр.

Танец завершился. После поклонов Петр Федорович проводил партнершу к тому креслу, где она сидела.

— Был бы рад продолжить наше знакомство, мисс Элизабет. И уже без масок.

Та взглянула печально:

— Сэр, это невозможно.

— Как же так? Отчего?

— Есть на то серьезные обстоятельства. Мой отец… не допустит…

— Коли он приверженец просвещения, то наоборот…

— Ах, не станем обсуждать моего родителя. Он чудесный человек, но подвержен влияниям… нет, неважно.

— Мне ужасно жаль расставаться с вами.

— Да, мне тоже, сэр.

— Хорошо, что-нибудь придумаю.

— Нет, прошу вас, пожалуйста, не предпринимайте никаких шагов к нашему сближению.

— Вы мне запрещаете?

— Я вас умоляю. Ведь иначе меня со свету сживут…

— Я обескуражен.

— Принимайте как должное и вполне смиритесь.

— Не хотите ли еще станцевать? По программе следующим — медленная жига, или лура.

— Нет, простите, я немного передохну.

Поклонившись, Апраксин удалился. Подхватил за локоть подбежавшего Федора, начал его расспрашивать — кто она такая, что за незнакомка?

— А, понравилась? — улыбнулся сын. — Я же говорил, а ты ехать не хотел…

Но подробностей он не знал.

— Коли что удастся разнюхать, непременно скажу.

Не успел генерал-адъютант прийти в себя, как его взяла под руку полноватая дама в платье с газовым шлейфом. Белая маска скрывала ее лицо.

— Вы неплохо смотрелись в менуэте, герр Апраксин, — заявила она по-немецки, чем и выдала себя сразу: он узнал голос Екатерины II.

— О, мадам, вы мне льстите — я танцор посредственный и на поле брани выгляжу куда убедительней.

— Ах, не скромничайте, Петр Федорович, вы такой красавец, что в любой ситуации хороши. Но предупреждаю: будьте осторожны с этой славной хохлушкой.

— Я с хохлушкой? — удивился он.

Государыня рассмеялась:

— Вы не ведаете, с кем танцевали?

— Нет.

— С фрейлиной моей — самой любимой дочкой графа Разумовского.

— Что, Кириллы Григорьевича? Генерал-фельдмаршала? Президента Академии наук? — изумился Апраксин.

— Да, того самого, бывшего гетмана Малороссии. Человек образованный, порядочный, но страстей великих. Не имел удержу в любви, наплодил одиннадцать деток, чем и свел в конечном итоге добрую свою супругу в могилу.

— Я наслышан тоже… Говорят, самого Ломоносова осаживал.

— Всякое случалось… Словом, с Лизхен Разумовской лучше не затевать амуров.

— Ну, меня-то застращать трудно.

— Ох, как знать, как знать, милейший Петр Федорович… — И царица лукаво улыбнулась. — Даже я в частной жизни других персон не властна… Лучше разберитесь вначале со своей Ягужинской.

Он вздохнул:

— Разбираться нечего, надо разводиться.

— Эк, куда хватил! Ведь митрополит не одобрит.

— Даже если попросит ваше величество?

Государыня ответила саркастически:

— Да с чего вы взяли, что просить за вас стану? Мы в последнее время с ним на ножах. Лишний раз обострять отношения не подумаю. Словом, не надейтесь, не обольщайтесь.

— Очень жаль. — Генерал уронил голову на грудь.

— Ну, не хнычьте, не хнычьте, Апраксин, — приободрила его она. — Вы такой сильный и находчивый. Не пристало вам нюни распускать. — И, кивнув приветливо, отошла прочь.

«Сильный и находчивый, — проворчал военный. — Никакой находчивости не хватит: с Ягужинской не разводись, с Разумовской не затевай… Выхода не вижу».

Он пошел в буфетную, взял мороженое в хрустальной вазочке, начал есть задумчиво. Не заметил, как возникла рядом дама в сером бархатном платье и проговорила:

— Вот ты где.

Петр Федорович поднял глаза и узнал свою благоверную — Анну Павловну. Стройная, высокая, с узкой талией вроде не рожавшей женщины, тонкими изящными пальцами. Ею можно вполне увлечься, если только не знать о ее поганом характере.

— Здесь, а что такого?

— Лихо ты отплясывал с Лизкой Разумовской. Я не ожидала.

— Я и сам от себя не ожидал. Вспомнил молодость. — Криво усмехнулся.

— Так женись на ней, — совершенно невозмутимо заявила она.

— То есть как — жениться? — Он едва не выронил вазочку из рук.

Анна Павловна показала зубки.

— Ты не знаешь, как женятся? Это для меня новость.

— Знаю, знаю, конечно. Но я знаю также, что пока состою в законном браке.

— Именно что «пока». — Вытащив из рукава кружевной платочек, театрально промокнула вроде бы увлажнившиеся глаза.

Петр Федорович проглотил комок в горле. И спросил:

— Что ты хочешь этим сказать?

Вздрагивающим голосом дама проронила:

— То, что скоро сделаешься свободен…

— Но митрополит не одобрит нашего развода.

— Никакого развода не нужно.

— Я не понимаю. Как сие возможно? Коли без развода, коли ты жива, слава Богу, здорова… Или нет?

Женщина перекрестилась, а потом суеверно трижды сплюнула через левое плечо.

— Тьфу, тьфу, тьфу, Бог миловал.

— Но тогда как?!

— Я уйду в монастырь. Это решено. — И она трагично прикрыла веки.

Генерал презрительно фыркнул.

— Ты? В монастырь? Шутишь, верно?

— Нет, нимало. Я рассталась с поручиком… ну, ты знаешь, каким… оказался хамом неблагодарным… между нами все кончено… Но к тебе вернуться тоже не могу… совестно и стыдно… Словом, постриг — вот единственный путь. Для замаливания грехов.