Остановка на Медленном Году (сборник) - Фредерик Пол

— Относитесь к нему, как к живому существу, — строго наставляла она. — И оденьтесь, как следует, когда пойдете домой. Сверкать своими симпатичными жопами будете потом, а сейчас главное, чтобы вы не подхватили простуду, до тех пор, пока без вас можно будет обойтись.

Санитарки не обижались. Они и так выкладывались до последнего, даже Клара Блай, которую вызвали из медового месяца, подменять заболевших подруг. И они заботились о нем не меньше, чем Кэтлин Даути, хотя глядя на это гротескное создание, которое все еще звалось Роджером Торравэем, трудно было представить, что он — действительно живое существо, у которого, как и у них, есть свои радости и свои печали.

Роджер стал все чаще приходить в себя. Двадцать часов в сутки, а то и больше, он проводил в спячке, или в полусне, оглушенный обезболивающими, но иногда узнавал людей, находившихся в палате, и даже вразумительно говорил с ними. Потом мы снова отключали его.

— Интересно, что он чувствует, — сказала как-то Клара Блай своей сменщице.

Та посмотрела на маску, в которую превратилось его лицо, на большие искусственные глаза.

— Может быть, лучше и не знать этого, — ответила она. — Иди домой, Клара.

Роджер слышал это: записи осциллографа показывали, что он слушал. Анализируя телеметрию, мы могли составить некоторое понятие о том, что происходит в его сознании. Он часто ощущал боль, это было очевидно. Но это была не боль-предостережение, не импульс к действию. Это была часть его жизни. Он научился ждать боль и терпеть, когда она приходила. Пока он не чувствовал почти ничего, связанного с его телом, кроме боли. Его внутренние рецепторы еще не свыклись со своим новым телом. Он не знал, когда ему заменили глаза, легкие, сердце, уши, нос и кожу. Он не знал, как узнавать ощущения, и какие из них делать выводы. Вкус крови и рвоты в горле: откуда ему было знать, что у него удалены легкие? Темнота и скрытая в глубине черепа боль, так непохожая на привычную головную: откуда ему было знать, что это значит, как ему было отличить удаление всей зрительной системы от выключенного света?

В какой-то миг он неясно сообразил, что уже давно не слышит знакомых больничных запахов, ароматизированного дезодоранта и дезинфектора. Когда это случилось? Он не знал. Знал только, что в окружающем его мире больше нет никаких запахов.

Зато он слышал. Невероятно четко различая звуки, и на таком уровне чувствительности, как никогда прежде. Он слышал каждое сказанное в палате слово, даже самым тихим шепотом, и почти все, что происходило в соседних комнатах. Когда он приходил в себя настолько, чтобы слышать, он слышал, как разговаривают люди. Он понимал слова. Он чувствовал заботу в голосах Кэтлин Даути и Джона Фрилинга, понимал беспокойство и раздражение в голосах генерала и его заместителя.

Но прежде всего он чувствовал боль.

Как много было разной боли! В каждом уголке тела. Заживление послеоперационных ран и яростное пульсирование тканей, нечаянно поврежденных по дороге к главной цели. Мириады иголочек боли: это Фрилинг или санитарки втыкают зонды в тысячи больных мест на поверхности его тела, снимая какие-то показания.

А еще была глубинная, внутренняя боль, временами почти переходившая в физическую — когда он вспоминал о Дори. Когда он находился в сознании, он иногда вспоминал и спрашивал, не приходила ли она, не звонила? Он не помнил только, чтобы ему отвечали.

А однажды он ощутил новую, пылающую боль в голове… и понял, что это свет.

К нему возвратилось зрение.

Когда санитарки заметили, что он их видит, они тут же доложили об этом Джону Фрилингу. Тот схватил трубку и позвонил Брэду.

— Сейчас буду, — ответил Брэд. — Не включайте ему свет, пока не приеду.

Брэд добирался до института больше часа, а когда появился, было видно, что он все еще еле держится на ногах. Его засунули под душ с антисептиком, побрызгали антисептиком в рот, надели хирургическую маску, и только тогда он осторожно отворил дверь и вошел в палату Роджера.

— Кто там? — спросил голос с постели.

— Это я, Брэд, — пошарив рукой по стене, он отыскал выключатель. — Я включу немного света, Роджер. Скажи, когда увидишь меня.

— Уже вижу, — вздохнул голос. — По крайней мере, мне кажется, что это ты.

Ладонь Брэда остановилась.

— Как ты можешь… — начал он и осекся. — Ты что, хочешь сказать, что видишь меня? Что ты видишь?

— Ну, — прошептал голос, — лица я не различаю. Только какое-то свечение. Зато я вижу твои руки и твою голову. Они яркие. Неплохо различаю плечи и туловище. Хотя хуже… ага, ноги тоже вижу. Рожа у тебя презабавная. Посередине большая клякса.

Сообразив, Брэд потрогал защитную маску.

— Инфракрасное излучение. Ты видишь тепло, Роджер. Что еще?

Кровать немного помолчала.

— Еще вижу светлый прямоугольник. Наверное, это дверь. Видно только очертания. Что-то довольно ярко светится с другой стороны, у стены, и я оттуда все время что-то слышу… это мониторы телеметрии? Вижу свое собственное тело, то есть простыню, а под ней силуэт своего тела.

Брэд огляделся вокруг. Хотя у него было время привыкнуть к темноте, он почти ничего не видел. Только узоры светящихся точек на панелях мониторов, подсвеченные индикаторы, и тонкую полоску света, просачивающуюся из-за двери.

— Отлично, Родж. Что еще?

— Еще много, но я не знаю, что это. Какой-то свет внизу, у самого пола, рядом с тобой. Очень слабый.

— Отопление, должно быть. Ты молодец, парень. Ладно, теперь держись. Я включу немного света. Тебе, может быть, это и не нужно, но не забывай обо мне и санитарках. Говори, что чувствуешь.

Он понемногу начал проворачивать регулятор яркости, медленно, очень медленно, восьмая часть оборота, еще чуть-чуть… Под потолком ожили спрятанные за карнизом лампы — сначала тускло, потом чуточку сильнее. Теперь Брэд уже различал фигуру на кровати, сначала блеск раскрытых, вывернутых вперед крыльев, потом само тело Роджера, до пояса укрытое простыней.

— Теперь я тебя вижу, — вздохнул слабый голос Роджера. — Только немного по-другому, теперь я вижу цвет и ты не светишься так сильно.

Брэд снял ладонь с выключателя.

— На первый раз хватит, — его качнуло, и он оперся плечами о стену. — Извини. Я простыл, что-то вроде этого… Так как, ты что-то чувствуешь? То есть какую-нибудь боль, что-нибудь такое?

— О Господи, Брэд!

— Нет, нет, я имею в виду — из-за зрения. Свет не слепит твои… твои глаза?

— Глаза, пожалуй, единственное, что у меня не болит, — вздохнул Роджер.

— Прекрасно. Я дам еще чуть-чуть света… вот так, хорошо? Нормально?