Дар дождя - Тан Тван Энг

А потом во дворец ударило солнце – и у меня захватило дыхание. Проступили все затейливые детали, каждый изгиб, каждое окно, каждая плитка золотой черепицы. Вокруг колонн обвились божественные пары драконов и фениксов, навеки застыв в страстной погоне.

Мы подъехали к высокой белой стене, равномерно утыканной сверху флагами, тихо реявшими на утреннем ветру. Стражи у главных ворот подняли защищенные перчатками руки, преграждая нам путь. Деревянные двери распахнулись, словно кто-то внутри отдал безмолвный приказ. Мы проследовали по узкому тоннелю и снова выехали на прибывавший солнечный свет. У сторожевой будки мы спешились и оставили лошадей.

Мы пересекли огромный двор, как две букашки, пройдя мимо двух рядов охранников в шлемах. Потом поднялись по ступеням мраморной лестницы, которая все не кончалась, словно вела в небо. На ее вершине нас приветствовал странный человек. Я почувствовал, что он был стар, но кожа его оставалась бледной и гладкой. Отец вышел вперед, произнес несколько почтительных слов и вернулся ко мне.

Он сказал: «Мастер Чжоу отведет тебя во дворец. Отныне ты под защитой императорского дома». Потом его голос стал жестче: «Ты его представитель и несешь определенные обязательства. Забудь весь вздор своей матери. У тебя есть разрешение двора раз в месяц навещать семью, а я буду навещать тебя так часто, как будет позволено».

Я кивнул, стараясь скрыть страх. Отец подержал меня за плечо, и это было самым большим проявлением отцовской любви, какое я когда-либо от него видел.

Потом я узнал, что мастер Чжоу был евнухом. Я никогда их прежде не видел, хотя и был о них наслышан. У него были тонкие руки и ноги и нежная кожа, как у тех, кого оскопили в раннем возрасте. Еще он отличался дородностью, выдававшей привычку к дворцовому изобилию.

Мы прошли по темным пустым коридорам; но мы были не одни. Нас окружали шепот и шорохи. Колонны уходили вверх, упираясь в темноту невидимого потолка, а за каждой дверью оказывался новый темный коридор. Звук шагов повисал в пространстве мягко и безмолвно, как потревоженная пыль. Я вдруг почувствовал то, чего опасалась мать. За этими стенами все тонуло в тоске.

Маленькая комната была обставлена с роскошью, весьма отличавшейся от нашего дома. Я положил узел с вещами на пол и поблагодарил мастера Чжоу. Инстинкт мне подсказывал, что с этим нестареющим созданием лучше не ссориться.

Он кивнул и сообщил, что Веньцзы будет ждать меня к завтраку в Ивовом павильоне.

Я надел чистую одежду и, ориентируясь на солнце и звуки смеха, прошел во внутренний двор, где находился павильон. Окруженный ивами, двор оказался цепочкой больших, соединенных между собой карповых прудов, через которые было перекинуто множество изящно выгнутых каменных мостиков. Павильон стоял в центре, подобно экзотическому цветку. Там я и познакомился с тем юношей, которому предстояло стать моим учеником и в конце концов другом.

– Как он выглядел?

Взгляд деда смягчился.

– На вид он был ничем не примечателен. Просто юноша, года на два моложе тебя. Его лицо еще не ожесточилось от столкновения с реальностью жизни. Взгляд был настороженным, но живым и любопытным.

«Значит, ты будешь моим наставником?» – спросил он.

Он еще не был императором, поэтому я обошелся с ним без формальностей:

«Да, и буду помогать тебе в учебе».

Он скорчил рожу.

«Учеба мне не нравится. Когда стану императором, я ее брошу».

Я сказал, что не согласен с ним, на что он тут же ответил, оставив за собой последнее слово:

«Для этого тебя и прислали».

Мы быстро позавтракали. После ранней конной прогулки я проголодался. Если не считать пения птиц и деловитого стука наших палочек по мискам с едой, вокруг стояла тишина. День был в разгаре. Я сказал Веньцзы, что на первом уроке он будет переписывать «Аналекты» Конфуция. Кроме того, из-за присутствия представителей иностранных держав в Шанхайском международном поселении[50] я должен был преподавать ему английский, которому научился у западных миссионеров.

Я быстро понял расстановку сил в закрытой атмосфере дворца и то, какое место мы в ней занимали. Это был важный процесс: примерно так детеныши животных в джунглях изучают место своего обитания и его опасности, потому что от этого знания зависят жизнь и смерть. Случайной фразой или неправильно понятым словом можно было потерять друга и нажить врага.

– А вы встречались с императором?

– Не сразу, – дед покачал головой. – Император почти никогда не бывал на людях. Мастер Чжоу командовал евнухами, которые управляли дворцом. Многочисленные жены и наложницы императора не имели никакого веса, потому что ни одна из них не выполнила своей обязанности и не подарила ему наследника мужского пола. Постепенно мне стало жаль Вэньцзы, потому что его положение всецело зависело от несостоятельности этих женщин. Мое место в этой сложной схеме было тесно связано с местом Вэньцзы.

Надо всем господствовала воля Цыси, вдовствующей императрицы. За глаза ее боязливо называли Старуха. Ее присутствие отягощало дворцовую атмосферу, делая ее порочной, развратной, зловещей и въедливой, как опиум, который она курила. Все глаза были ее глазами, все уши – ее ушами. Казалось, что Цыси знает обо всем, что бы ни произошло. Но меня не вызывали к ней, пока не прошло почти пять месяцев. В таком огромном дворце было нетрудно оказаться забытым, или я был настолько глуп, что так думал.

С Вэньцзы я был достаточно строг, но благодаря моему одиночеству и его изоляции от жизни между нами возникла и окрепла дружба. К тому же на Вэньцзы произвело впечатление мое владение боевыми искусствами. Каждое утро, до того как дворец просыпался, я выполнял в пустом саду последовательность боевых приемов. Однажды он поймал меня в середине практики и убедил обучить его этим движениям.

– Но вы же были ученым, как вы этому научились?

– Как? В шесть лет меня отправили послушником в монастырь Шаолинь в покрытых туманом высоких горах. Это было последней попыткой поправить мое здоровье. Похоже, что я когда-то был болезненным ребенком? – Дед стукнул себя кулаком в грудь. – Никто не знал, что со мной не так. Молили богов и советовались с медиумами, но все напрасно. Мать часами кипятила в горшках неизвестные травы и ядра экзотических орехов в надежде, что я поправлюсь. Однажды она буквально затащила с улицы в дом странствующего монаха, чтобы спросить у него совета. Через месяц, после того как мать отправила письма с описанием моего состояния и получила ответ, меня повезли в монастырь.

– Очень жестоко.

Старик кивнул:

– Отправить мальчика, у которого практически не было шансов дожить до зрелости, к монахам на безжалостные, изнурительные тренировки? Мать сделала это, чтобы меня спасти.

– Она поехала с вами?

Дед покачал головой:

– Меня вверили попечению начальника торгового каравана. О поездке у меня остались только обрывки воспоминаний: бесконечные недели пути по глубоким голым оврагам и бамбуковым лесам, где кишели бандиты. Но я помню прибытие в монастырь. Главное здание было простым и старым и располагалось в центре обширной тенистой территории. Мне бросились в глаза окружавшие монастырь горы, вздымавшиеся к облакам. Я различал маленькие каменные ступеньки, цеплявшиеся за крутой, поросший сосняком склон, и, что было еще удивительнее, юркие фигурки выбритых наголо монахов, несших по этим ступенькам ведра с водой.

– Это была часть тренировки, – догадался я.

– Как я скоро обнаружил – да, – подтвердил дед. – Моя болезнь и физическая слабость никого не интересовали. Мне тут же обрили голову, и на следующий же день еще до рассвета я оказался на улице с двумя деревянными ведрами, висевшими на шесте, положенном на плечо. Я присоединился к потоку послушников, чтобы набрать на горе питьевой воды из водопада, превратился в одного из сотен муравьев, спешивших вверх и вниз по скользким ступеням. Много раз я поскальзывался и падал. Колени были разбиты в кровь, голова в шишках, и я плакал каждую ночь. Монахи не были жестокими, но нянчиться со мной они точно не собирались.

Конца этому не было. Наполнив каменные бочки, мы подметали монастырские тренировочные залы, чистили алтари, вынимали из курильниц сгоревшие благовония и ставили перед богами свежие цветы с фруктами. Потом с облегчением мы собирались в обеденном зале и ели на завтрак жидкую кашу с чаем – за все шесть лет, что я провел в обучении, рацион ни разу не поменялся.

Кроме того, нам преподавали учение Будды и заставляли читать бесконечные сутры, что мне не нравилось. Но мне нравились занятия боевым искусством Шаолиньского монастыря, которое появилось только благодаря одному человеку.

– Кому? – не удержался я, и дед улыбнулся моему нетерпению.

– В первую неделю послушничества меня привели в пещеру, спрятанную в горах. Мы лезли все выше, и вершины с ущельями скрывались в завитушках тумана. Внизу летел ястреб, который воспарил над туманом и снова нырнул в него.