Ангелы ада. Смерть любопытной . Палач: Новая война - Питер Кейв

— Да надо немного поработать. Кое-что появилось по одному делу.

— Слушай, — сказала Элисон, выбирая духи, — сходите с ним потом выпить или еще что-нибудь — не отпускай его домой, по крайней мере, до одиннадцати. Эти женские вечеринки… Луис, ты не закрыл шкаф.

Но было уже поздно: Сеньор заметил это раньше нее. Шесть галстуков кучей лежали на полу, а Сеньор осторожно тянулся за седьмым.

— Sen or Molestio[2]! — крикнул Мендоса. — Saiga de acqui[3], паршивый кот! — Он стал подбирать галстуки. Сеньор прошествовал через комнату, легко вспрыгнул на бюро и уставился холодным взглядом на свою мать Бает, которая усердно вылизывала его сестру Шебу. Мендоса надел рубаху, галстук и пиджак. Элисон прихватила полупальто и сумку; в гостиной взяла большую подарочную коробку. Кошки сидели в ряд на полу гостиной и смотрели на них.

— Ты закрыла ящик с пластинками?

— Не имеет значения, — ответила Элисон, — я хотела тебе сказать, что он научился его открывать.

— Ну и кот! Я тебе вот что скажу: это перевоплощение. Он был колдуном или важным жрецом в Египте.

Сеньор зажмурил зеленые глаза и зевнул. Окрасом он был похож на негатив сиамского кота: весь черный, а морда, уши, лапы и кончик хвоста светлые. Кот пристально посмотрел на хозяев и пренебрежительно шевельнул хвостом.

— Вот разбойник, понимаешь, но не говоришь! — Мендоса запер дверь, и они пошли к гаражу. — Будь осторожна, querida[4]. Хорошенько закрой обе дверцы, когда поедешь домой.

— Да уж не беспокойся. Я достаточно прожила в большом городе и уцелела. Как ты… Подожди минутку, ты весь в помаде… Желаю приятно провести время со своим убийцей, дорогой.

Он посмотрел, как она удаляется на «фасель-вега-экселенце», потом открыл дверцу большого черного «феррари». Усаживаясь за руль, он думал о том, что обвинение в убийстве Бенсону предъявить не удастся. Разве только в непредумышленном. Внутренняя уверенность — не доказательство; и это раздражало.

Элисон неторопливо ехала в направлении Хайленд-Парк на вечеринку к миссис Артур Хэкет, которая в сентябре ждала ребенка. Она вспомнила, как Луис ее позабавил. Только двоих, сказал он в ужасе. Я, мол, не животное. Ну, что касается… На самом деле будет, конечно, гораздо больше, чем два (хоть ей и впрямь исполнится тридцать три в следующем ноябре — ужасная мысль), а люди будут думать: ну да, Мендоса, естественно… А он-то уже двадцать пять лет в церковь не заглядывал. Мужчины.

Да уж, мужчины. Моя машина — и его «феррари». Говорят, «феррари» может давать сто шестьдесят три мили в час, а у него никогда не бывает больше шестидесяти. По крайней мере, не часто. Восемнадцать тысяч долларов. И настоял на том, чтобы купить ей «фасель-вегу», хотя она бы предпочла тот славный маленький спортивный «мерседес». «Эти маленькие штуки опасны при большом движении. Нет». — «Хорошо, если тебе так нравится «фасель-вега», что ж ты себе такую же не купишь вместо этой нелепой гоночной машины, которая смахивает на марсианскую?» А он только сказал: «Неприятные ассоциации». В прошлом году он вдребезги разбил «фасель-вегу», гоняясь за Элисон и убийцей. Да, прекрасная в управлении машина…

Она проехала Лос-Фелиз, спустилась по Голден-Стэйт-Фриуэй до Фигуроа и повернула на Пасадена-фриуэй. Действительно кратчайший путь. Оставила позади Хайленд-Парк и подъехала к Спрингвейл-стрит, где с января месяца жили в почти новом доме сержант Хэкет и его Анджела.

Элисон не ожидала получить от вечера особого удовольствия. Анджела ждала гостей и не сможет поболтать с каждым как следует; некая миссис Ларкин, позвонившая Элисон, была ей не знакома, большинство гостей, она не сомневалась, — тоже: это люди, которых Анджела знала, когда в течение короткого времени работала — еще до своей свадьбы с Артом и знакомства с Элисон.

Народ уже собрался. Машины тесно стояли у обочины с обеих сторон; похоже, соседи Анджелы сегодня тоже устраивали вечеринки. Элисон припарковалась через полквартала. Анджела, хорошенькая, раскрасневшаяся, в шикарном темно-синем свободном платье, поцеловала в дверях Элисон, сказала все полагающиеся слова и прошептала: «Спасибо, что дала мне знать!» Элисон, обладая кое-каким здравым смыслом, сообщила Анджеле о готовящемся «сюрпризе»: вряд ли та будет в восторге от незваных гостей вечером, когда хочется, например, помыть голову или сделать массаж. Уж эти мне шутники.

Она положила свой подарок в общую кучу, и ее представили десятку женщин. Только с одной из них Элисон встречалась раньше. Роберта Сильверман — высокая, смуглая девушка лет двадцати восьми, темные глаза, интересное лицо. Как художница Элисон видела лица несколько иначе, чем другие. Большинство людей не сказали бы, что у Роберты Сильверман приятная внешность, но только не Элисон. Интересное, открытое лицо с подвижным широким ртом. Помнится, в прошлый раз она ей тоже понравилась. К сожалению, Элисон тут же оказалась в небольшом кружке незнакомок. Некая мисс Чедвик, Маргарет Чедвик. Какая-то Джой Честер или Честертон. И та самая миссис Ларкин, которая ее сюда пригласила.

Все были общительны и веселы; пепельницы наполнялись и вытряхивались. Маргарет Чедвик, сидевшая рядом с Элисон на кушетке, разговаривала с ней больше других, этаким высоким недовольным голосом. Маргарет Чедвик мало что одобряла. Речь ее сводилась к бесконечным жалобам на грубых продавцов, автомехаников с их высокими ценами и ужасную погоду. Очень быстро устав от Маргарет, Элисон сделала несколько вежливых попыток сменить место, но каждый раз неудачно; комната была маленькая и битком набита. Один раз она поймала сочувственный взгляд Роберты Сильверман. Примерно через десять минут, повернувшись, чтобы погасить сигарету, она заметила, что Роберта смотрит на мисс Чедвик с чем-то очень похожим на ненависть во взгляде. В следующий миг Роберта отвела взгляд, и Элисон подумала, уж не показалось ли ей. Чедвик — девица глупая, унылая, она может вызвать неприязнь, но никак не ненависть.

Маленькая гостиная Анджелы звенела от женской болтовни (эти занавески — отличное приобретение, а это ведь новая подставка для лампы?..). Все чудесно проводили время. Наступил момент разворачивания подарков, и Анджела, как и положено, благодарила и восхищалась каждым — от неизбежно повторяющихся башмачков до чрезвычайно нужных пакетов с пеленками. После этого Элисон отправилась на кухню помочь хозяйке — разложить по тарелкам бутерброды, кусочки торта, разлить кофе.

— Так не люблю я все это, хоть оно и нехорошо, — сказала Анджела. — Конечно, так мило с вашей стороны, я вам благодарна. Но, — она взглянула на Элисон, придерживая на лопаточке кусок торта, — к середине подобного девичника я просто ненавижу женщин.

— Как я тебя понимаю, — ответила Элисон. — Я просила Луиса задержать Арта по крайней мере до одиннадцати, так что нам осталось терпеть не больше часа. Будь суровой, смелой и решительной, и в конце концов мы останемся одни с нашими мужчинами.

— Да, так гораздо спокойнее, — сказала Анджела, раскладывая последние куски торта, и слизнула с ножа крошки глазури. — Слава Богу, ты меня предупредила… Тебе досталось от Маргарет Чедвик, извини.

Элисон опять прекрасно ее поняла.

— Когда ты с ней познакомилась — в школе или после?

— В школе, — сказала Анджела как-то неопределенно. Она не любила вспоминать ни свое детство, ни отрочество. — Можно сказать, в школе. Мы вместе учились в колледже. Ее, думаю, пригласила Роза Ларкин. Да она ничего, только…

Кто-то вошел в кухню, чтобы предложить свои услуги. Стол был накрыт. Звонкая женская болтовня продолжалась за кофе с пирогом.

Элисон вернулась на прежнее место, потому что других свободных не оказалось. Она опять сидела рядом с Маргарет Чедвик, которая не помогала накрывать на стол. Элисон так и подмывало сказать Маргарет, что аляповатое голубое платье с кружевным воротничком ей совершенно не идет.

— Нужно смотреть за этими людьми соколиным глазом. Они обманут вас всякий раз, когда думают, что вы не заметите. — Маргарет Чедвик было около двадцати восьми (как и Анджеле). Фигура у нее была неплохая, скорее даже хорошая для незамысловатого покроя ее одежды, который, впрочем, почти не был рассчитан на какую бы то ни было фигуру. Высокая, худая, пожалуй даже немного костлявая; узкое лицо с правильными чертами, но брови выщипаны слишком сильно, а помада — из этих новомодных приглушенных тонов — слишком бледная; ее темные каштановые волосы и светлая кожа требовали розовой помады насыщенного цвета. Голубые глаза тоже какие-то слишком бледные, а на лице — вечное выражение легкого неодобрения. Все не по ней.

— Такие дрянные ткани, — говорила она, рассматривая груду подарков на кофейном столике. — Я сказала продавцу: «Это лучшее, что у вас есть? По таким сумасшедшим ценам?» Люди пытаются выкачать из вас деньги любым способом… Какое милое колечко, миссис… Мендоса? Можно спросить — это настоящий изумруд?