Парень - Янош Хаи

Когда психолог принялся анализировать, кто и как на него смотрит, девушка перебила его и сказала, что она, собственно, пришла сюда, по совету подруги, не потому, что ей интересны проблемы психолога, а совсем наоборот: потому что у нее есть свои проблемы. Может быть, что-то в том роде, что психолог почувствовал в церкви, например, в тот момент, когда прозвучало: за нас принял смерть на кресте, — в общем, ему там показалось, будто все оборачиваются и смотрят в его физиономию, дескать, и ты ведь там был, верно ведь, ты тоже причастен к этой истории, так ведь, или твой отец, или отец отца, или его отец, и тут он почувствовал, что все верующие, вся эта армия занята тем, что отсчитывает его происхождение от христовых времен, что они видят, как он, одетый в дурацкий еврейский лапсердак, стоит с прочими перед Пилатом и кричит: распни, распни его! Короче говоря, меня преследуют, сказала девушка, я это чувствую, но преследуют не все христиане, а один человек. И я не знаю, что делать, и вообще не знаю, это в самом деле так или мерещится мне. Не думаю, что именно это вы чувствовали, когда в церкви читали «Верую».

Психолог очень был удивлен, что эта девушка пришла к нему не потому, что интересуется его жизнью, а как пациент, и немного даже растерялся: что ему с ней делать, взять с нее деньги и выслушать, что ее беспокоит, или попрощаться? А может, перевести ситуацию, отношения психоаналитика и пациента, в плоскость интима. До сих пор он в подобной ситуации предпочитал последний вариант, но сейчас был один казус: у одного из его коллег пациентка взяла и повесилась прямо в его кабинете, причем интимных отношений у пациентки с этим, в профессиональном отношении совершенно безупречным коллегой практически не было. Если он несколько раз и уложил ее, то, так сказать, по-дружески, ну или для профилактики, а придавать этой связи активный характер он вовсе не намеревался, потому что был женат, пациентку же считал неуравновешенной, которая легко может неправильно истолковать такого рода гуманитарную помощь, когда врач, занимающийся психоанализом, иногда пускает в дело и свои мужские ресурсы. Но пациентка ни за что не хотела отказываться от психотерапии, и тогда коллега решил — и сообщил ей об этом как раз на последнем перед инцидентом сеансе — прекратить лечение: он ссылался на этические проблемы, которые существуют в его профессии, на чувство ответственности, клятву Гиппократа и все такое, — и в конце концов сказал: все, точка. На следующий день, еще до прихода психолога, женщина была уже там и, обратившись к ассистентке и сославшись на близкие отношения между ней и доктором — на которые, кстати говоря, ассистентка смотрела довольно хмуро, поскольку сама давно претендовала на статус любовницы доктора, но эта чокнутая дура оказалась на ее пути, — короче говоря, ассистентка в конце концов впустила женщину в кабинет, и та, не говоря ни худого ни хорошего, повесилась на карнизе.

Психолог, приехав в клинику и поставив машину на служебной парковке, бросил взгляд на свое окно, которое находилось на четвертом этаже, и увидел, что в окне, рядом с отдернутой шторой, висит что-то вроде пальто, и это пальто, как оказалось позже, когда он с грохотом, рассерженно распахнул дверь кабинета, нет, что она о себе вообразила, преследовать его вздумала, да он ее сейчас к чертовой бабушке, — словом, распахнув дверь, он увидел, что это не пальто, а тело его бывшей пациентки. Ну, начались расследования, одно за другим: служебное, о котором распорядился главврач клиники, и, конечно, полицейское. Счастье еще, что доказать тут ничего нельзя, так что в тюрьму коллега, по всей вероятности, не загремит, но, с другой стороны, трудно представить, что найдется много больных, которые захотят прийти к нему, чтобы узнать, как им избавиться от своей тревоги, или от депрессии, или, если уж на то пошло, от своего второго я, которое в последнее время ну совершенно пошло вразнос. Все это пришло в голову нашему психологу, и он, вздохнув, отказался от девушки, которой добивался наш парень и которой хотели бы добиться едва ли не все парни в вузе, а заполучил в конце концов тот, недолго проживший, молчаливый студент из группы венгерской литературы и истории, — и, вздохнув, бесстрастным тоном, характерным для психологов, посоветовал ей: вы просто скажите ему «нет». И все? — спросила девушка. Разве вы не этого хотите? — спросил психолог. Этого, только я думала, дело тут сложнее. А, чепуха, сказал психолог, вот теория относительности — это да, это сложно, а ваш случай — пустяк.

У девушки вскоре случились именины, и наш парень приперся к ней, туда, где она снимала комнату: дескать, давай мы это отпразднуем, я шоколадный ликер принес. Терпеть не могу шоколадный ликер, сказала девушка, и вообще, к твоему сведению, я с другим буду праздновать. С другим? — спросил наш парень, — с кем? И девушка, чтобы не оставалось никаких недомолвок, назвала имя того студента, который позже умер от опухоли в мозгу и тем самым, невольно, как можно предположить, вынудил девушку прожить ту ужасную жизнь, которую она прожила. Наш парень, услышав это, задумался и сказал, что он, видно, неправильно понял поведение девушки: он ведь заметил, как она на него смотрит, и подумал, что это любовь, он так чувствовал, что любовь, но раз нет, так нет. Ну, в общем, ты понимаешь: нет. Понимаю, ответил наш парень, тихо открыл дверь, как раз на такую ширину, чтобы протиснуться вместе с бутылкой, и вышел. Тут девушка ужасно удивилась — и даже в какой-то степени утратила доверие к психологии, к тем запутанным теориям, которые все душевные дефекты связывают с какими-то травмами, пережитыми в детстве и позже не поддающимися излечению, и стараются сделать все, чтобы человек, у которого есть какие-то душевные проблемы, возненавидел свою семью: мать, которая слишком рано перестала кормить его грудью, отца, который, купая ребенка, высмеивал и унижал его в сексуальном плане, старшего брата или сестру, которые уже были, когда ты родился, младшего брата или сестру, которые вдруг вторглись в семью и отняли у тебя родительскую любовь. Вот почему наша девушка позже никогда уже не обращалась за помощью к так называемым специалистам — и была уверена, что поступает правильно.

Наш парень, держа бутылку с ликером, вышел из подъезда; комнату девушка снимала в панельном доме, почти на окраине города; во всяком случае, здесь это считалось далекой окраиной, по будапештским бы меркам окраина эта была почти в центре. Он пешком шел к своему дому, где жил вместе с приятелями, и размышлял, что будет эффектнее: покончить с собой прямо сейчас или сначала сообщить о своем решении другим? В конце концов, хотя он уже видел перед собой, как все друзья и знакомые, среди них и девушка, придут на похороны и, рыдая, будут идти за его гробом, он решил, вполне логично, что наслаждаться этим он сможет лишь до того момента, пока это не произойдет, а потому пошел-таки домой и объявил, что он намерен сделать. Слезы лились у него рекой, когда он сообщил, что все это потому, что с девушкой ничего не получилось, хотя он жизнь на это поставил, и вообще все дерьмо, и философом он не станет: на хрена нужен кому-то в этом городе, да и вообще в этой стране, Енё Хенрик Шмитт и весь венгерский анархизм. Он плакал и пил, и другие пили, потому что иначе все это просто нельзя было вынести: нашему парню — боль разбитого сердца, остальным — истерику, которую он им устроил. В конце концов он, уже совсем пьяный, разбил зеркало, шарахнув в него кулаком; ты что, совсем охренел? — закричали на него приятели, но с места пока не сдвинулись, и лишь когда он осколком зеркала принялся ковырять себе вену на руке, они зашевелились. Один из них встал, сказал сквозь зубы, мать твою так, и изо всех сил врезал нашему парню кулаком в поддых, тот скорчился от боли, а приятель добавил ему коленом в подбородок и затолкал нашего парня в другую комнату, в спальню, мол, сиди тут, идиот, и не высовывайся, пока не протрезвеешь. Наш парень, скуля от боли, утирал рукавом рот, от удара он прикусил язык, из языка текла кровь, потому что в языке много мелких сосудов, боль даже хмель не мог заглушить. Так и лежал он там на матрасе, который был его спальным местом, и даже по нужде не смел выйти, помочился в пустую винную бутылку, которую нашел в комнате.

18

Зря ты его так, сказал один из оставшихся в комнате, все-таки надо бы полегче. Нет, полегче нельзя было, сказал тот, который ударил нашего парня в поддых. Его бы к врачу, а не бить, возразил кто-то. И что с ним врач будет делать? Напишет о нем магистерскую работу, потом, когда защитится, плюнет на него и засунет в дурдом, чтобы он там уже совсем идиотом стал, сказал еще кто-то. Бабу ему бы подыскать, это бы помогло, сказал тот, который бил нашего парня, и тут же назвал имя одной сокурсницы, о которой и тот, который бил, и остальные знали, что она вообще не прочь, но надо еще, чтобы она согласилась пойти на некоторую жертву. Например, на то, чтобы к ней всерьез относились как к подружке нашего парня, а не другого парня, который тоже был в их компании и выглядел не так отвратно. А в качестве компенсации за эту жертву они могут ей сказать, что она может иметь и других, более привлекательных парней — ну, конечно, если они не в трезвом состоянии, а выпивши, и если другой бабы под рукой не найдется. В общем, надо как-то это организовать, сказал тот, который дрался, и они подробно обсудили дальнейшие действия, выбрали, кто из них предложит сокурснице такую сделку.