Сыновья - Вилли Бредель

— Ты что, в уме? — в ужасе крикнул Папке и невольно отодвинул свой стул. — Ведь это повелевает нам долг!

Брентен опрокинул в горло рюмку водки и саркастически расхохотался. Вдруг он заорал:

— Это мы-то победим? С такими солдатами? Посмотри ты на меня, гренадера в метр пятьдесят девять сантиметров ростом. И плоскостопье у меня. И сердце давно уже отказывается работать как следует. Прошлым летом я полтора месяца провалялся с ишиасом в лазарете. Да здравствует гвардия!.. Нет, мой милый, если уж и меня взяли, значит, Германия дышит на ладан. Я, гренадер Карл Брентен, — неопровержимое доказательство банкротства германского милитаризма.

— Бога ради, не кричи так! — бледнея, пробормотал насмерть перепуганный Папке. — Ведь это… это чистейшее пораженчество. Не забывай, к чему тебя обязывает честь мундира.

— Только я и ждал, чтобы о чести мундира мне напомнила этакая тыловая крыса, как ты! — Брентен порывался встать, но ему это не удалось; пошатнувшись, он шлепнулся на свой стул и в бешенстве так стукнул кулаком по столу, что недопитые кружки с пивом подскочили, а водочная рюмка слетела на пол и разбилась. — Несчастный тыловой вояка! Окопавшийся шкурник!

Придя в себя, Карл увидел, что сидит один за столиком. Он осмотрелся. В пивной не было ни души. К нему подошла тетушка Лола. Уголки ее губ, на которых лежала печать всех пороков, были насмешливо опущены.

— Ну что, пришли в себя? Найдете дорогу домой? Пивная уже закрыта. Ступайте же, ваша жена будет беспокоиться.

Брентен молча поплелся к выходу.

— Не забудьте свое обещание… тысячу сигар! — донеслось до него.

V

Легким мотыльком вылетает слово, тяжелым камнем давит раскаянье. Брентен проснулся только в полдень. Бедная голова его трещала невыносимо. Он хорошо помнил, что грубо оскорбил Пауля Папке, вопреки всем своим заранее и всесторонне обдуманным намереньям. Ужасно! Но он сказал то, что думал, правду. Не что иное, как неприкрашенную правду швырнул он ему в лицо… А именно этого как раз и следовало во что бы то ни стало избежать. Ударившись в философию, Карл Брентен пришел к выводу, что трудно, почти невозможно утаить правду, однако высказать ее людям тоже очень трудно. И, безусловно, нельзя пить без меры, если не хочешь поскользнуться на отполированном паркете человеческого лицемерия.

Но раскаянье мучило его недолго. Его совесть была чиста. Да, он оплошал, выложив Паулю всю правду, но такая оплошность таит в себе утешительную силу.

В спальню вошла Фрида.

— Надеюсь, ты не собираешься весь свой отпуск пропьянствовать?

— Ну-ну-ну! — миролюбиво остановил он ее. — Сразу же дальнобойное орудие! Ну, случилось разочек, что я поддался слабости.

— Разочек? — Фрида иронически рассмеялась.

Карл Брентен жаждал мира и покоя; он решил не раздражаться и поэтому молча проглотил обиду. С Паулем он повздорил, тем самым лишил себя возможности устроиться костюмером в городском театре и получить броню. Впрочем, ерунда! Папке все равно не захотел бы обременять себя хлопотами, чтобы помочь ему. Люди слишком себялюбивы, думают только о собственном благополучии. А если скажешь им правду в глаза, они тебя тут же выбрасывают за борт, и — записывайся в мученики… Да, Карл Брентен чувствовал себя мучеником за правду. Он испытывал смешанное чувство уважения и жалости к себе. Люди хотят, чтобы им лгали, чтоб их обманывали — он еще раз убедился в этом. А ведь начал он вчера вечером так хорошо: Пауль просто упивался его армейскими анекдотами. Черт бы побрал эту водку!

Позднее Брентен сказал жене:

— Думаю сегодня заглянуть к Вильмерсам. Пойдешь со мной?

— Нет, ступай один… Но советую — в твоих же собственных интересах: не напивайся опять до бесчувствия.

— Нельзя ли без шпилек?.. — пробурчал Карл.

Подремав часок после обеда, он двинулся в поход.

Когда он спал, ему, впервые в жизни, приснился старший брат в великолепном мундире таможенного инспектора. При этом Матиас был так похож на него, что Карл даже усомнился во сне, не он ли это сам.

Он долго и сосредоточенно размышлял, а вдруг это перст судьбы? Не пойти ли ему к брату, не положить ли конец долголетней распре, и тогда, может быть, брат устроил бы его в таможне в качестве… ну, скажем, в качестве какого-нибудь мелкого таможенного чиновника… Мгновенье — и идея эта овладела им настолько, что вытеснила все остальное. Чтобы родные братья всю жизнь были на ножах! Да разве это мыслимо? Конечно, Матиас по-прежнему душой и телом предан кайзеру. Но и его черствое сердце не может не дрогнуть. Он обязательно почувствует к Карлу уважение, когда увидит перед собой этого заклятого социал-демократа в солдатской форме. Неужели старший брат не забудет в такую минуту старые споры, старую вражду? В глубине души он, вероятно, даже рад будет помириться. Время ведь военное.

И Карл двинулся на Кенигштрассе, к Гусиному рынку.

Внизу, в подъезде, он прочел на указателе: «Матиас Брентен, таможенный инспектор, 3-й этаж». Он испытал какое-то странное чувство. Таможенный инспектор — это звучит, черт возьми! Должно быть, барские, роскошные квартиры здесь, в центре города, недалеко от ратуши.

Ему открыла бледная, болезненного вида, молодая девушка.

— Простите, дома господин Брентен?

Еще за минуту до этого, поднимаясь по лестнице, Карл очень волновался, но теперь он был спокоен и вполне владел собой.

— Нет, он на службе. Передать ему что-нибудь?

— А фрау Брентен дома?

— Да. Одну минутку. — Девушка закрыла перед ним дверь, и он услышал: — Мамуся! Мамуся! Поди скорее сюда!

Наверное, дочка, догадался Брентен. Да, конечно, те же брентеновские темно-карие глаза. Но вид очень болезненный. Дверь снова отворилась, и он увидел перед собой Минну Брентен, сухощавую женщину с испуганно вытаращенными глазами.

— Что вам угодно? — слабым, неуверенным голосом спросила она.

— Не узнаешь, Минна?

Она смотрела на него, не в силах слова вымолвить. Наконец выжала из себя:

— Пожалуйста, входи… Нет, сюда, в эту комнату… Ступай к себе! — крикнула она дочери, последовавшей было за гостем.

Спустя несколько минут Карл Брентен покинул дом брата. Молча пожал он руку невестке и стал спускаться с лестницы. Голова у него шла кругом от всего, что он только что услышал; слова и мольбы мешались в мозгу. Да, Минна положительно заклинала его уйти и никогда больше не приходить. Матиас, Тиас, — поправилась она, — никогда не пойдет на мировую. На беду, он случайно нашел у нее в кухне «Гамбургер Эхо» и вычитал там, что сын Карла Вальтер делает социал-демократические доклады. В доме начался бы сущий ад, если бы кто-нибудь хоть словом заикнулся о социал-демократах. А если бы он застал здесь Карла! Она и думать боится об