Кремль 2222. ВДНХ - Владислав Выставной

Но заставил себя хрипло выдавить:

– Почему – не выйдет?

– Есть люди достойнее тебя, – кратко ответил Оракул.

Как пощечиной хлестанул. Это заявление настолько задело Книжника, что он имел глупость спросить:

– И кто же тот, кто достойнее меня?

И тут же пожалел о своем вопросе. Резко, почти мгновенно Оракул откинул свой радужный капюшон и впился взглядом в семинариста. От этого взгляда парня почти физически отбросило назад – такова была его мрачная мощь.

Лицо Оракула не было настолько искажено мутацией, как у остальных обитателей базы. Разве что лысый череп был слишком узок и слишком плотно обтянут сероватой кожей. Но бешеный взгляд обладал совершенно нечеловеческим выражением и мощью. Более того, глаза Оракула светились – тем же мертвенным зеленоватым сиянием, которое заполняло основное пространство базы.

– Тот, кто выйдет на Ристалище, чтобы победить, – глухо, но с силой сказал Оракул.

Поднял лежащую перед ним книгу на ладони, впился в нее взглядом. Книжник вскрикнул: книга вспыхнула синеватым пламенем и в считаные секунды обратилась в пепел. Парень многое бы отдал, чтобы узнать, что это была за книга. Но не был в силах произнести ни слова.

– Благодари Химию – ты предупрежден, а значит, сохранишь жизнь. На Ристалище тебе не место. Можешь идти. Тотем призовет тебя – когда придет твое время отдать долг.

В голосе Оракула звучало равнодушие. Он явно потерял всякий интерес к посетителю, неподвижно скрючившись под своим радужным плащом.

Аудиенция закончилась. Попятившись, Книжник покинул мрачную обитель адепта странного культа. И сколько ни пытался убедить себя, что слова этого типа в радужном плаще ничего не значат, чувствовал он себя, как побитая крысособака. Это же особый талант надо иметь, что бы вот так, с ходу, лишить человека надежды. Особенно удручало обещание насчет злопамятного тотема, который собирался припомнить должок. Надо бы вернуться, растормошить Черта – может, хоть он скажет что-нибудь дельное. В любом случае надо побыстрее сваливать из этого удушливого места, в котором туманится сознание и слабеет воля.

Книжник медленно продвигался в полумраке между мерцающими перепонками. Теперь он ощущал себя во внутренностях гигантского живого существа. То ли паразитом, то ли пищей, никак не желавшей перевариваться. И от того, и от другого становилось мерзко. Хотелось действовать, двигаться вперед, куда-то бежать – но мешали эти проклятые перепонки, холодные и липкие, да еще этот тяжелый, удушливый, вызывающий галлюцинации воздух.

– Эй… Слышь?

Книжник вздрогнул. Кто-то тихонько подергивал его сзади за полог куртки. Резко обернулся, сжав кулаки в готовности броситься в драку. Заставил себя расслабиться и опустить руки. Никто не собирался с ним драться: за спиной стоял, скалясь, тощий, как смерть, паренек со впавшими черными глазницами на изможденном лице. Только лихорадочно горящие глаза в этих черных глазницах свидетельствовали о том, что паренек пока не собирался отдавать душу своему всеядному тотему. Хотя путь покойника на базе «Химия» известен: в жертвенник – на химические соединения для производства всего необходимого. И пищи, разумеется. Здесь ничего не пропадает даром, и живые жрут мертвых под видом синтезированных тотемом сухпайков. И даже стреляют из оружия, отчасти состоящего из костей и зубов ушедших. Есть в этом какая-то суровая справедливость. Правда, блевать от нее тянет.

– Эй, Молоток… – повторил паренек, продолжая странно улыбаться. Похоже, он был немного не в себе.

– Какой я тебе Молоток? – хмуро отозвался Книжник.

– Хрипатый тебя так прозвал – значит, ты Молоток и есть.

– Ладно, шут с тобой, Молоток так Молоток. Чего надо-то?

– Слыхал, ты Буку отыскать хочешь?

– Хм… Я так понимаю, тут все его ищут.

– Не, – паренек помотал головой с таким усердием, что показалось – сейчас она отвалится. – Не каждый на Ристалище полезет, некоторым пожить охота. Мне, вот, эта самая Сила ни к чему. Проблем от нее больше, чем проку.

– А как же слова Оракула, что должен остаться только Последний?

– Так когда это случится? Может, через год. А может, лет через десять, когда половина народа на ВДНХ передохнет, – паренек хихикнул. – А за это время много чего случиться может.

– «Или падишах умрет, или осел, или я…» – пробормотал Книжник.

– Чего?

– Поговорка, говорю, такая. Хаджа Насреддин так сказал, мудрец один. Ты, значит, всех пережить надеешься?

– Кто знает, – паренек оскалился еще шире. – Мое дело маленькое, а вот тебе помочь можно.

– С какой стати такая благотворительность?

– Никакой этой… благотворительности. Ты мне – я тебе. Идет?

– Смотря, что предложишь. Что у тебя есть?

– Информация. Как добраться до Буки, минуя Ристалище.

– Выходит, ты знаешь такую важную вещь, но до сих пор тут штаны свои переливчатые просиживаешь?

– А что толку – знать это? Силой Бука все равно не поделится – ему нужен лучший. А у тебя, по ходу, к Буке другие вопросы.

Семинарист с подозрением уставился на паренька. Откуда он это пронюхал? Черт растрепал, что ли?

– Как тебя звать-то? Чего тебе от меня надо?

– Звать меня, допустим, Плюгавый. А надо мне, чтобы ты отправился на базу «Биология».

– Зачем?

– Там тот, кто укажет тебе путь к Буке.

– Выходит, сам ты ничего толком не знаешь. Значит, уже соврал. Как же тебе верить после этого?

– Не хочешь – не верь. Да только на Ристалище тебе… – Плюгавый выразительно провел по шее ребром ладони. – А так можно и голову сохранить, и путь срезать.

Услышав знакомое выражение, Книжник ощутил что-то вроде дежавю:

– Вы что, сговорились, что ли?

– Это ты о чем?

– О том, чтобы «путь срезать». Скажи лучше, тебе с того какой интерес?

– А никакого.

– Вообще никакого?

– Ага. Вообще. Считай, по дружбе помогаю.

– Что-то ты темнишь, Плюгавый. Какой ты мне, к черту, друг? Я тебя и вижу-то впервые.

– Ну, почти никакого интереса, – паренек дернул плечом, вздохнул, закатил глаза. – Разве что… посылочку передать.

– Ага. Ну, так уже теплее.

– …Посылочка такая легкая, ничего не весит. А тебе рады будут. Все, что надо расскажут, путь укажут. Выходит, и тебе польза, и мне услугу окажешь.

Закусив губу, семинарист разглядывал Плюгавого. Этот тип не внушал доверия. Скользкий какой-то, вертлявый. Впрочем, на этой базе весь народец так себе, особо привередничать не стоит. И если паренек не врет… Это может быть шанс.

– Ну, ладно… – проговорил Книжник. – Давай рискнем. Пойду, предупрежу своего приятеля.

– Стой! – Плюгавый вцепился в рукав парня, направившегося было будить своего спутника. – Не надо говорить ему.

– Это еще почему? – Книжник с силой высвободился из назойливых пальцев.

– Я тебе такую тайну доверяю, а ты сразу все выложить хочешь! – изменившись в лице прошипел Плюгавый. – Черт с Хрипатым – приятели! Все сразу узнают, что ты за спиной Оракула действуешь, да еще и Ристалище миновать хочешь! На тебя-то мне плевать – но они и на меня выйдут. Знаешь, что за это бывает?

– Ладно-ладно, – торопливо сказал Книжник. – Давай, сделаем, как ты задумал. Надеюсь, не подведешь.

– Все в Его руках, – туманно отозвался Плюгавый. – Но если тебя поймают – ты меня не знаешь, я тебя не знаю. Идет?

– А есть другие варианты? Конечно, идет. Куда оно денется.

Книжник бодрился – просто, чтобы заглушить в себе неуверенность. Он и сам уже не знал, куда и зачем идет, почти позабыв о главной цели своего пути. И если шел – то лишь потому, что это нужно Зигфриду. В это надо просто верить – а значит, иначе и быть не могло.

Глава шестая. Загнанный зверь

Балабол не соврал. Ночью у самого порога своей крепости Зигфрид обнаружил ящик с консервами и канистру воды. Затащил драгоценный груз внутрь, тщательно забаррикадировался. После чего приступил к осмотру своего «выигрыша».

Он слишком хорошо знал Балабола, чтобы поверить в его благие намерения, а потому вскрывал ящик с осторожностью сапера. Ящик вполне мог оказаться бомбой.

Канистру с водой сразу отставил в сторону: нет ничего проще, чем подсыпать в воду какую-нибудь дрянь. То же касалось подсохших лепешек – их он оставит на самый крайний случай. А вот консервы – весьма кстати. Голод уже сказывался на физической форме – и в ушах звенело, и непривычная слабость в руках появилась. Поставив одну из банок на бочку, достал из-за голенища длинный узкий нож. Клинок, ждавший там самого крайнего случая, похоже, дождался своего. Коротким ударом вест воткнул нож в жестянку, принюхался. Содержимое пахло вполне сносно. Более того – восхитительно. Наверное, голод здорово искажал восприятие, но выбора не было. Если не восстановить сейчас свои силы, в бою ему ловить нечего. А то, что боя не избежать, он знал наверняка.