Ярослав Мудрый - Павло Загребельный

— Что же это? Разве что птичье молоко…

— А и молоко.

— Воробья подоил или жабоеда?

— Да и воробья! — Мужчина лениво почесал ногу о ногу, повернулся, чтобы уйти прочь.

— Эй, куда же ты? — испуганно позвал Какора.

— Дак что ж с тобою?

— Постой, что же у тебя?

— Дак у тебя же ничего.

— Не видел же ты, дурак!

— Дак и нечего видеть! — сплюнул мужчина.

— А у тебя что?

— Да такое, что и детям твоим…

Какора, тяжело дыша, подбежал к мужчине, схватил его за руку.

— А ну-ка! Вернись! Не будь тварью безрогой!

Мужчина остановился, потом без видимой охоты направился к телеге купца. Какора тыкал ему под нос то кусок покрывала, то заморской работы меч, то женские украшения из зеленого стекла. Мужчина все это отклонял рукой, щурил глаз, веселился в душе от стараний купца.

— Э, — сказал он, — а белого бобра ты видел когда-нибудь?

— Чего? Что? — не понял Какора.

— Белого бобра, спрашиваю, когда-нибудь видел?

— Белого? Бобра? Врал бы ты кому другому, а не Какоре, добрый человек!

— Дак что ж с тобой разговаривать! — пожал плечами мужчина и снова наладился уходить.

— Ну! — взревел Какора. — Вот осел божий! Да ты говори толком! Бобер?

— Бобер.

— Белый?

— Белый!

— Врешь!

— А ежели вру — так и уйду себе с богом!

— Ну! Гей-гоп! Стой! Что хочешь?

— А ничего.

— Как это?

— А так: не меняю.

— И почему?

— А пускай мне останется.

— Зачем же похвалялся?

— Дак чтоб ты знал, что у меня белый бобер есть, а у тебя нет! — Мужчина беззвучно рассмеялся прямо в нос Какоре и теперь уже пошел от купца, не слушая его проклятий и угроз.

— Ну и людишки! — обращаясь снова к Сивооку, почесал в затылке Какора. — Видал такого дурака?

Он снова попытался привлечь дикую душу Сивоока, ибо чувствовал себя, наверное, одиноко и неопределенно, забредя в этот город, который сразу послал на них то дикого ревучего зверя, то лукавого человека, то невероятной красоты святыню.

— Засмотрелся на это диво? — кивнул Какора на храм. — Вот поедем со мной в Царьград, так увидишь там святую Софию, а еще тысячу церквей и монастырей, которых нет нигде на свете, да золото и камень другой, да мусию, да сосуды, да иконы. Держись Какоры — не то еще увидишь!

Снова пришло несколько горожан; теперь были не только мужчины, но и женщины; волосы у них были русалочьи и глаза такие, что утопал ты в них насквозь и словно бы осыпало тебя попеременно то ледяными иголками, то горячим огнем. Какора развеселился, люди подходили и подходили, одни что-то там несли, у других вспыхивали в руках при свете солнца густым ворсом дорогие меха; кто нес мед, кто мясо, уже и не для обмена, а просто для угощения прибывших гостей.

Купец раскладывал свой товар, расхваливал, сыпал словами, приглашал, предлагал, набивал себе цену.

— Ну-ка, навались, берите ромейские паволоки, хоть и самого князя в них можно одеть, не то что ваше полотно, водой моченное, солнцем беленное, а тут одной золотой нитки хватит, чтобы окутать весь ваш город с его валами и частоколами. А это ножи, хоть на медведя с ними, хоть на тура иди — ребра раскроят, голову отрежут при одном взмахе! А тут орех мускатный, из самой Гиндии, за пригоршню семь волов дают. Да и знаете ли вы, что такое волы? А шафран — из самой Персиды, опять же за пригоршню коня нужно отдать. А с вас — то и двух мало будет, ибо никто в такую даль не забьется, кроме Какоры, а Какора — это я. Гей-гоп! А уж перец — это лишь на золото! Вес на вес. Да только где вам взять золото, вы, наверное, и серебра еще не видели. Вон у меня отрок есть, у него на шее медвежий зуб в золото оправлен, гляньте и увидите!

Тогда вышел вперед дебелый мужчина, задрал длинную сорочку и из-за пояса портов достал что-то, завязанное в грязную тряпку. Неторопливо развязав свой узелок, мужчина издали протянул на раскрытых ладонях свою тряпочку Какоре; сейчас этот лоскут казался еще грязнее, потому что на нем сверкающим комком, величиной с кулак, лежал золотой слиток.

Какора рванулся к золоту, но, видимо, вспомнив о лукавом владельце невиданной белой бобровой шкуры, равнодушно причмокнул и, прищурившись на тихий блеск золота, сказал:

— Хочешь обменять?

Мужчина молчал, и все молчали. Но еще один на такой же точно захватанной тряпке с другой стороны показал Какоре кучку разноцветных камушков, от которых у купца уже и вовсе хищно загорелись глаза. А там одна из женщин, старая-престарая, с потемневшим лицом и увядшей улыбкой, показала Какоре золотую гривну на руке, сделанную в виде тура, который пытается рогами поддеть большое золотое яблоко, а задними ногами точно такое же яблоко отталкивает.

— Так как, — пересохшим голосом произнес Какора, — откроем обмен?

— А зачем обмен? — сказала женщина с золотыми яблоками на руке. — Хочешь есть-пить, так бери. Гостем нашим будешь. Что понравится — подарим, да и уходи себе. А мы останемся здесь.

— Не годится так, — сурово сказал Какора. — Обычай всюду такой, чтобы меняться. Ты мне — я тебе. Вы имеете золото, драгоценные камни, а у меня… — Он снова кинулся раскладывать товар, доставать оружие, посуду, разные причиндалы, крестики из твердого маслянистого дерева, маленькие иконки на тесемках и тонких верижках.

— Что у нас есть, то нам и останется, — сказал из толпы один из мужчин. — А твое пускай тебе остается.

— Да зачем же оно мне! — изумленно воскликнул Какора.

— А раз оно тебе ни к чему, то нам и тем более, — засмеялся кто-то сзади.

Купец взмок от напрасных усилий добиться толку со странными горожанами. Нацедил из бочонка меду, приник к серебряному ковшу, посматривая своими выпученными глазами на людей, потом долго причмокивал, протянув ковш:

— Ну, кто хочет?

Вперед выступил обладатель золотого слитка, взял ковш, неумело хлебнул, поперхнулся, потом все-таки допил, посмотрел на своих:

— А вкусное! У нас не такое.

— Ге-ге! — с довольным видом похлопал его по плечу так, что тот даже присел, Какора. — Еще и не такое имею. Так начнем обмен! Ты мне золото, а я тебе бочонок меду!

— Да возьми ты его себе, ежели оно тебе так по душе, — просто сказал мужчина и выкатил из тряпки слиток прямо в горсть Какоры, а тряпочку не дал, спрятал снова под сорочку.

— Бери бочонок, — крикнул Какора. — Все бери, что хочешь! Выбирай!

— Да зачем мне? — почесал за ухом мужчина. — Пускай вот она отведает твоего питья…

Он кивнул на молодицу, у которой из-под полотняной сорочки выбивались женские прелести. Какора мигом наполнил ковш, со смешным поклоном подскочил к женщине, хотел сам напоить ее, но она оттолкнула мохнатую руку купца, наклонилась к ковшу, пригубила, искривилась.

— Горькое! — засмеялась она и начала смотреть на Сивоока так, будто только что его увидела.

Хлопец зарделся, попытался спрятаться за телегой, но и там преследовал его взгляд молодицы, ее орехового оттенка глаза вселяли в него возбуждение, которого он не знал еще ранее, а может, это просто у него кружилась голова от длительного голода, потому что после смерти Лучука у него еще и крошки не было во рту.

Он обошел коней, очутился среди горожан, на него посматривали доброжелательно и открыто, и он тоже чувствовал себя своим среди этих красивых и таких непривычно простых людей. Какая-то девочка держала в деревянной мисочке вареное мясо. Он взглядом спросил ее согласия и, получив разрешение, взял кусочек мяса, отправил его в рот. С другой стороны кто-то подал ему горшочек с кашей, еще кто-то сунул кружку с питьем, настоянным на травах, видно, хмельным, потому что в голове у Сивоока закружилось еще сильнее, чем от ореховых глаз молодицы, и именно тут оказалось, что сосуд подала она же — молодица с глазами, как сплошной грех.

Она игриво задела его локтем, засмеялась звонким смехом:

— А не осилишь жбан? Что ж ты за муж еси?

— Мал я, — стеснительно ответил Сивоок.

— Ой, гляньте на него! — молодица громко расхохоталась. Забежала с другой стороны, толкнула Сивоока уже сильнее, но парень не сдвинулся с места. — Видели такого малого! — выкрикивала неугомонная молодичка. — А откуда же ты взялся у нас тут?

— Оттуда, — махнул Сивоок рукой в сторону леса.

— Да там люди лишь исчезают, — вмешался в разговор один из мужчин, — а приходить оттуда — невиданное дело.

— Пришли же мы с купцом, — пробормотал Сивоок. — А вы кто такие? Что за город ваш?

— Радогость. — Молодичка, видимо, не хотела никому уступать своего гостя. — Город наш Радогость называется, а меня кличут Ягодой. А ты как зовешься?

— Сивоок.

— Почему же так?

— Не ведаю. Видать, из-за глаз.

— А какие же глаза имеешь? Взгляни на меня.

Сивоок вспыхнул до корней волос.