Ангел Кумус - Нина Васина

Обходчик вскочил, вогнал лом в щель подальше и налег на него всем телом. Дверь открылась.

В затемненном пространстве вагона – ненормального, совсем без перегородок и купе для пассажиров: один длинный широкий коридор, раковина умывальника и унитаз в одном конце, стол и несколько боковых нижних полок в другом – обходчик разглядел две детские фигурки и кого-то побольше. Человек этот, толстый и лысый, сидел на полу, расставив в стороны ноги и совершенно спокойно смотрел на обходчика, как будто спал с открытыми глазами. Мальчик лет десяти-двенадцати лежал рядом с ним на полу, из простреленной груди вытекала яркая кровь. Еще один, совсем маленький, размахивал странным ружьем – необычный приклад и короткий ствол, и плакал. Такое же ружье или автомат – обходчик не разбирался толком в оружии – лежало на полу, засыпанное цветными картинками карт. Толстый юноша с застывшим взглядом был одет в казенное, это сразу видно, а вот мальцы – оба в огромных семейных трусах и майках.

Обходчик подбежал к орущему ребенку, схватил его и вытолкнул из вагона. Того, который истекал кровью, он вынес на руках и уложил осторожно на шпалы четвертого пути. Лысого толстяка пришлось сначала тащить волоком, обхватив подмышки, потом тот стал потихоньку двигаться сам, а спустившись из вагона на землю, покорно уселся возле лежащего на рельсах ребенка. Самый маленький прижимал к себе оружие, грязно ругался и кричал, что «…Кузя сам виноват, что Кузя мухлевал, что Кузя, мудак, всегда мухлюет в карты!», и от этого крика у обходчика пошли синие пятна перед глазами.

От станции бежали, размахивая руками, люди. Со страшным скрежетом тормозов подкатывала тупая морда «скорого», и обходчик уже видел вытаращенные глаза и белое, застывшее в крике лицо машиниста. Он забежал в вагон последний раз, схватил в охапку какую-то одежду и выскочил, тоже крича. Малыш с оружием побежал за ним, толстяк медленно поднялся и не спеша отходил, пятясь и наблюдая, как поезд ткнулся в содрогнувшийся вагон и потащил его вперед. А у того мальчика, который остался лежать на шпалах, кровь больше не текла, и открытые глаза заволокло спокойствием неба.

Протащив вагон метров сорок, поезд остановился. Подбежавшие люди окружили обходчика и мальчика с автоматом. Из окон «скорого» высунулись пассажиры, врач с чемоданчиком присел у ребенка на шпалах. Обходчик никак не мог разомкнуть руки, а когда у него силой отобрали одежду – это оказалась униформа неизвестного никому ведомства – он застыл взглядом на невозможно развратной бабенке в одном только поясе и чулках, страшно грудастой, обещающей все и сразу своей улыбкой, и только через пару минут, оглохнув в гомоне и криках, понял, что смотрит на игральную карту, упавшую рубашкой вверх.

– Отставить! – кричал ребенок и топал босой ногой, – не трогать мои личные вещи! Не сметь! Кузя сам виноват, он всегда передергивает в карты, я потом напишу подробный рапорт… Нет, это я виноват! – из глаз покатились слезы. – Я просто устал, болела голова, а Кузя… Где я?.. – Стоять! – он вскинул тяжелое для него оружие и попытался передвинуть затвор, когда застывшая было толпа двинулась, чтобы пожалеть.

Подошла милиция. В одежде, вытащенной обходчиком, оказались документы. Вглядевшись в дату и печать, милиционер быстро удостоверение спрятал. Второй уговаривал мальчика отдать ему оружие, присев рядом с ребенком на корточки. Некоторые любопытные пассажиры «скорого» попрыгали из вагонов и пошли смотреть на мертвого. Из окошка, высунувшись, смотрела старушка, которой было высоко прыгать. Она перебрала взглядом толпу, лежащего на шпалах ребенка в окровавленной майке и больших – не по росту – трусах, потом посмотрела вдаль, прищурилась и достала очки. Там впереди, далеко за вагоном кто-то очень упитанный пятился спиной, волоча по земле тяжелый деревянный ящик…

Инспектор проснулся от яркого солнца. Половина одиннадцатого. Он перебрался на другую полку, подальше от солнца. Надо бы выпить чаю. Съесть чего-нибудь…Прихватив полотенце он вышел в коридор и замер. На откидном стульчике у окна сидела совершенно невероятная женщина и смотрела на него глазами, полными слез.

– Заку-курить не найдется? – сглотнула она плач и неуверенно улыбнулась.

Инспектор полез в карман пиджака, потом в карман брюк, потом вспомнил и вздохнул: он не курит сигарет. Женщина кивнула, как будто так и знала, что ничего хорошего сегодня уже больше не случится, и отвернулась к окну.

– Знаете что, – неожиданно для себя сказал инспектор, – давайте я вам лучше хорошего кофе принесу!

– Где вы здесь возьмете хороший кофе? – пожала плечами женщина, не поворачиваясь.

– Я возьму кипяток у проводницы, а кофе у меня есть.

– Я не пью растворимый, – женщина опять пожала плечами.

– Я тоже. В дорогу взял банку, – пробормотал, словно извиняясь, инспектор.

– А вы не взяли в дорогу бутылочку коньяка? – с надеждой повернулась женщина и подняла к нему удлиненное лицо с мокрыми ресницами и влажным ярким ртом.

– Не пью, – инспектор пытался поймать глазами ее зрачки и не мог: женщина осматривала его сверху вниз рассеянно и грустно. – Почему вы плачете?

– Собаку задавило машиной, – она опустила ресницы.

– Сожалею. Какая порода?

– Что?

– Я спрашиваю, какой породы была ваша собака?

– Это была не моя собака, – повысила голос женщина, – это была собака на насыпи у дороги! Вот только что, там, за окном! На насыпи у дороги лежала мертвая собака.

– А!.. – растерялся инспектор, – Вы плачете, потому что увидели из окна мертвую собаку на насыпи?

– Да, и что тут странного?!

– Нет-нет, ничего… А знаете что, может у них в ресторане есть коньяк?

– Есть, конечно. После двенадцати. Я как раз сижу и жду. Ресторан открывается в двенадцать, – объяснила она, заметив удивленный взгляд мужчины.

Потоптавшись, инспектор ушел в туалет, а когда вернулся, женщины не было. Он полежал пять минут на одной кровати, потом шесть минут на другой, напротив. Присел восемь раз и выпил минералки. Раскрыл вчерашнюю газету. Сложил и отбросил.

– В конце концов, я ведь могу пойти поесть! – сказал он сам себе и отправился в ресторан.

…Обходчик пришел домой поздно. Подписавшись под множеством бумажек в отделении милиции, он не смог просто так донести это все в себе домой, и пошел пить пиво к друзьям. Подробно рассказав про вагон, выслушав самые разные предположения, он многозначительно хмыкнул, покопался во внутреннем кармане спецовки и стукнул по столу красной с белыми надписями жестяной банкой. Все замолчали. Плыл к низкому потолку комнаты в бараке для неженатых стойкий табачный дым.

– А это что, по-вашему? – выждал достаточную паузу и злорадно поинтересовался обходчик.

Все задвигались, стали банку друг у друга вырывать, болтать, прислушиваясь к бульканью, дело дошло до крика, когда кто-то захотел поддеть прижатое плоское кольцо.

– Не, не граната это, – покачал головой самый старый в компании. – Что я, гранаты не видал? Что это может быть за граната с жидкостью?

– Сейчас знаешь, какое оружие японцы с американцами сделали! Здесь и надписи есть по-ихнему! Откроешь, а там отрава жидкая, в воздухе растворяется и всех убивает, если вдохнуть!

– Там и по нашему надписи есть, – отнял банку обходчик. – Будут они тебе на гранате подробную инструкцию из чего состоит писать, да?

– Кто их знает, – протянул старший, отнял банку и стал читать, отставив ее подальше от лица и сощурившись: – Иден… Иден-тичный натуральному. Краситель. Консервант. Братцы, да это консервы! В войну один раз перепала американская тушенка, так банка тоже была как елочная игрушка раскрашена, а внутри – дерьмо.

После небольшого совещания решено было банку в одном месте проткнуть гвоздем. Капли темной жидкости нюхали, пробовали на язык и пытались поджечь. Не горит. Когда же, решившись, дернули за кольцо, оно оторвалось – хлипкое – и пришлось воспользоваться обычным консервным ножом.

– Да лимонад это, – понюхав, заявил самый решительный. – Только гуталином отдает. Черт его знает?..

Трое решились и попробовали на вкус. Единодушно решили, что гадость, хоть и сладкая. Одной бутылки самогона запить не хватило на всех – подвалили еще ребята на огонек. Через полчаса в пустую и легкую банку стряхивали пепел все, кто мог дотянуться через стол.

На следующее утро обходчика разбудила жена. Она покричала для порядка по поводу вчерашнего загула – пришел на бровях, нет на тебя лихомани, и все такое. Обходчик, облив голову водой сам начал говорить громко, хотя обычно из него трудно было вытянуть хоть слово до обеда. Он честно заслужил длительный сон, потому как сегодня не его смена!

– Бельма протри, пьянь несчастная, среда сегодня, как это – не твоя?

Оторопевшему обходчику, застывшему у отрывного календаря, жена силком ткнула в руки его рабочую одежду и убежала на работу. Обходчик осторожно потрогал листок, погладил его, аккуратно оторвал. Не глядя, сделал самолетик и пустил в открытую дверь. Так же, как он сделал со «средой» вчера.