Романтика с детективом - Юлия Викторовна Лист

Просторная комната походила на клумбу: цветы в разномастных вазах, стеклянных банках и даже, кажется, кастрюльках занимали все горизонтальные поверхности, за исключением дивана и кресел. На диван и опустилась Рыбкина, ощутившая легкое головокружение. Не то от запаха цветов, но то от взгляда Мишани… Ах, от цветов, конечно же!

— Говорю же, у меня был бенефис, — со сдержанной гордостью напомнила Марианна Орловская.

— Цветы за бабушкой везли на двух машинах, — добавил ее внук.

Вот, значит, кому предназначались розы! Должно быть, один цветок случайно выпал, когда букеты тащили по коридору.

Рыбкина помрачнела.

Зайцева внимательно огляделась и спросила:

— А где «Гран-при»? Не вижу красных роз.

— Ну что вы, душенька, какие красные розы в моем возрасте, — засмеялась Орловская. — Алая роза — эмблема любви! Мне надарили белых и розовых.

— Это странно, — встрепенулась Рыбкина. И вспомнила: — Так о какой вине вы говорили?

Бенефис Марианны Орловской стал событием, каких давно не видел областной драматический театр. Зал был полон, и закулисье тоже битком: пришли все, хоть как-то причастные. Даже министр культуры области, о котором говорили, что он нетерпеливо ждет приглашения на высокую должность в столицу.

Мишаня подозревал, что часть гостей явилась как раз ради тусовки с министром, но бабушке эту крамольную мысль благоразумно не озвучивал. В отличие от подавляющего большинства присутствующих, он не налегал на шампанское — ему еще предстояло везти бабулю домой, поэтому был трезв и мыслил здраво. К тому же старушка радовалась, как дитя, и портить ей праздник было бы сущим свинством.

Марианна Орловская долгие годы была любимицей публики, и, хотя со временем преданных поклонников у нее поубавилось, в особый день ее прямо-таки завалили цветами. Вазы для букетов спешно собирали по всему театру. Экспроприировали даже декантер для вина из кабинета директора, круглый пустой аквариум из бухгалтерии и целый выводок глиняных горшков — реквизит к какому-то спектаклю на тему деревенской жизни. Трезвомыслящий Мишаня предпочел бы оставить все полученные бабулей букеты в театральных кулуарах — пусть бы их завтра уборщица сметала в стога, — но старая актриса уперлась и потребовала всенепременнейше доставить подаренную флору домой.

— Поеду вся в цветах! Еще при жизни! — задорно хохоча, выкрикивала захмелевшая от счастья и шампанского бенефициантка, пока ее розы-мимозы грузили в машины.

Свои любимые цветы олеандра — снежно-белые, нежнейшие и, между прочим, ядовитые — бабуля транспортировала собственноручно. К счастью, в вазе, осмотрительно не прикасаясь руками к цветкам, сок которых содержит опасные вещества — сердечные гликозиды.

Мишаня вел машину, косясь на взбудораженную бабулю и прикидывая, как бы половчее отнять у нее опасные цветочки. Решил дождаться, пока старушка уснет, и выкинуть олеандры куда подальше с балкона. Авось их быстро снегом завалит.

План был прост и понятен, но реализовать его заботливый внук не успел.

Кто-то добрался до прекрасных и ужасных олеандров раньше, чем он.

— Кто-то испортил мои любимые цветы! — Орловская трагически заломила руки и брови. — Когда на рассвете я встала… гм… не важно, с какой именно целью…

Рыбкина понятливо кивнула: ей эта цель была ясна.

— …чудесные олеандры лежали в луже на полу! Помятые и поломанные!

— Пришлось срочно вынести их на помойку, — добавил Машаня почему-то без тени огорчения в голосе.

Рыбкина вспомнила, что во время их недолгой совместной поездки в лифте молодой человек тоже был при ручной клади в виде пакета.

— Почему срочно? — не поняла Зайцева.

— Олеандры — вообще не те цветы, которым место в вазе, — охотно объяснил Мишаня. — Они ядовиты, и контакт с их соком…

— Ваза! — страшным шепотом просипела вдруг Орловская и схватилась за голову. — Где она?

— Я выбросил только цветы, — поспешно сказал Мишаня.

— Где ваза? — повторила Орловская и красиво осела на ближайшее кресло, где и поникла в живописной позе, как умирающий лебедь. — Ищите вазу…

— Зачем же ваза, если цветов уже нет? — логично спросила Зайцева. Старая актриса вскинулась, как лебедь, внезапно передумавший умирать:

— Затем, что это совершенно особенная ваза! Реликвия! Ей нет цены!

— А вот с этого места попрошу поподробнее, — потребовал посерьезневший Мишаня.

— Ах, боже мой! Это старинная легенда нашего театра, ты должен был слышать ее, мой мальчик. Как всем известно, Федор Иванович был добродушен, но очень вспыльчив…

— Кто такой Федор Иванович? — спросила Зайцева.

— Шаляпин же! — в один голос ответили бабушка и ее внук.

— Как, опять же, всем известно, — продолжила Орловская, строго поглядев на Зайцеву (та смущенно кашлянула), 18 декабря 1890 года Федор Иванович именно на нашей театральной сцене впервые выступил в сольной оперной партии Стольника в опере Монюшко «Галька»…

— Всем известной, — поспешила неискренне заверить Зайцева.

— И имел огромный успех! — Орловская закатила глаза. — Ну а потом, разумеется, был банкет — грандиозное мероприятие…

— Вроде вчерашнего, — вставил Мишаня, и бабушка наградила его одобрительным взглядом.

— …в ходе которого Федор Иванович, по слухам, пленился одной актрисой. Та имела дерзость его отвергнуть, а кое-кто тому порадовался и посмеялся, так что дело едва не дошло до дуэли…

— Все это за один банкет? — удивилась Рыбкина — девушка скромного нрава, чуждая бурных страстей и масштабных загулов.

— И-и-и, милая моя! — тоненько протянула Орловская, в свое время ничего такого не чуждая, и мечтательно зажмурилась. — Видала бы ты…

— Бабуля, при чем тут ваза? — Мишаня явно не жаждал слушать шокирующие признания старой актрисы.

— Так он же разбил ее! — не открывая глаз, с сомнамбулической улыбкой объяснила Орловская. — Шарахнул в сердцах не то об стену, не то об пол, не то об голову насмешника — об этом легенда умалчивает. А тогдашний директор черепки исторической вазы бережно собрал. Они хранились в театральном музее, пока наш Коровкин…

— Это нынешний директор театра, — вставил Мишаня для несведущей публики.

— …не придумал выслужиться и подарить нашу реликвию министру культуры.

— Разбитую вазу? Министру? — спросила Зайцева, явно не одобряя затею жмота Коровкина.

— А ее склеили, да еще как! — Орловская распахнула глаза и крючковатыми пальцами быстро сложила в воздухе невидимое лего. — По японской технологии — чистым золотом!

— Кинцуги, — пробормотала Рыбкина. — Я читала об этом. «Искусство золотого шва», смысл которого состоит в принятии изъянов и умении видеть красоту в несовершенстве.

— Умная девочка! — похвалила ее Орловская. — Вазу доставили на днях. Хранилась она под замком у Коровкина. А финансировало реставрацию областное министерство культуры. Вчера, когда наш местный министр пожаловал на мой бенефис, Коровкин демонстрировал ему обновленную реликвию. Уж не знаю, как это вышло, но мои любимые олеандры поставили именно в нее!

— В ту самую вазу? Которую грохнул Шаляпин и склеил Коровкин? — уточнил Мишаня. — И в которой ты