Мы живем неправильно - Ксения Букша

Парень чувствует, что пора вмешаться.

– Простите, пожалуйста. Вы не могли бы все-таки сказать пару слов про выборы?

– Я не пойду на выборы, – говорит Анна Аркадьевна. – Это бесполезно. Завод от этого все равно нормально работать не будет. Вот если бы наш завод кто-то купил, тогда сразу жизнь бы пошла совсем другая.

– Я не понимаю, почему на наш завод до сих пор никто не позарился, – говорит Валентина Михайловна.

– Они большую ошибку сделали, что позвали обратно Николаича. Николаич, конечно, в советское время был дельный мужик, хороший директор. Но советской власти уже пятнадцать лет как нет. Он сбыт продукции найти не может, – констатирует Анна Аркадьевна. – Вот в чем тут дело, молодой человек. А мэр тут не поможет. Можно мэром хоть самого президента назначить. Ничего не изменится, пока завод не заработает как следует.

– И черных если выгонят из города, – добавляет Валентина Михайловна. – Такое впечатление, что сюда весь Таджикистан приехал. Просто на каждом шагу, ну всюду они!

«Еще минута, и я отморожу себе яйца», – думает парень.

Оператор опускает камеру. Женщины замолкают.

– Большое спасибо, – безнадежно говорит парень замерзшими губами. – Спасибо большое.

– А когда нас будут показывать?

– Во вторник по местному телевидению, в новостях в десять утра, – врет парень.

– Бимчика моего любименького покажут, – говорит Валентина Михайловна. – Бимчик! Ты у нас теперь телезвезда!

Бимчик зевает и начинает активно крутиться и чесаться. Подруги оттаптываются на снегу и украдкой греют щеки. Стремительно темнеет, небо светится ярко-синим. Мороз усиливается. Фургон со съемочной группой отъезжает.

– Меня уже по телевизору один раз показывали, – задумчиво говорит Анна Аркадьевна. – Мне тогда было, наверное, лет двадцать, мы как студенты участвовали в самодеятельности, и нас пригласили на передачу какую-то экологическую. Тогда была перестройка. Там было море-то это, которое пересыхает, а мы его как бы спасаем. Митингуем. И нас предупредили, чтобы мы не приходили ни в чем синем, потому что потом нас будут на фон моря монтировать. У меня были одни джинсы и еще старые зеленые спортивные штаны, ну я в них и пришла. А потом смотрю по телевизору, – она смеется. – Смотрю потом по черно-белому телевизору – вообще все слилось, такое впечатление, что мы в это море по пояс залезли…

– Нет, – говорит Валентина Михайловна. – Вот меня снимали, так снимали. Дело было очень давно, в цветочном магазине. Потом это показывали во всех кино, перед фильмами.

– Как перед фильмами? – не понимает Анна Аркадьевна.

– Как сейчас рекламу, – объясняет Валентина Михайловна. – Ноги, представляете, крупным планом. Камера по ним поднимается, поднимается… минуту, наверное, или две! А потом быстренько показывают мое туловище, цветы – и все.

– А может, ноги были не ваши? – предполагает Анна Аркадьевна.

– Мои, – мотает головой Валентина Михайловна, – точно. Обувь моя.

– Нда, – неопределенно говорит молодая девушка и смотрит куда-то в сторону, потряхивая Костю; Костя бессонными глазами смотрит на начинающуюся ночь.

Большая розница

– Как интересно, – сказал Кошкуркин. – Я до такого еще не додумался. Так вы говорите, ваши работники по утрам поют хором корпоративный гимн?

– Поют, – подтвердил Томатов. – А кто не знает слов, сбивается или фальшивит, того я беспощадно увольняю.

Слово «беспощадно» Томатов произнес особенно напыщенно.

– А ваши менеджеры посещают Интернет? – поинтересовался Кошкуркин.

– К сожалению, без этого никак, – признал Томатов. – Но мы закрыли им доступ на все сайты, кроме корпоративного.

– Наверное, я тоже так сделаю, – сказал Кошкуркин. – Пока мы только контролируем, на какие именно сайты заходят наши сотрудники. Кого я замечаю за просмотром порно, скачиванием музыки или чтением «Гарри Поттера», тот вылетает с работы как пробка.

Выражение «как пробка», по-видимому, доставило Кошкуркину особое удовольствие.

– Вы следите за сотрудниками лично? – спросил Томатов.

– О да, – оживился Кошкуркин. – Это занимает почти все мое время. Я езжу на машине по точкам под видом простого клиента.

– Но разве они не знают вашего лица?

– Я надеваю маску, – уточнил Кошкуркин. – И если я замечаю, что у кого-нибудь бегают глаза, то я просто беру его за шкирку и вышвыриваю на улицу.

– Бегают глаза! – воскликнул Томатов. – Да за такое я бы вообще убил. У нас, если кассирша говорит «здравствуйте» недостаточно доброжелательно, ее штрафуют на месячную зарплату. Но они все равно не увольняются – так я сплотил свою команду!

– Да, мы любим своих людей, – кивнул Кошкуркин. – Но и требуем от них сполна. Ведь мы не просто какие-нибудь лавочники, мы лидеры рынка, пионеры крупной розницы.

– Как мне понравилась ваша последняя рекламная кампания! – похвалил Томатов. – Это правда, что вы купили желтый цвет?

– Ну, не весь желтый цвет, лишь один определенный оттенок, – скромно ответил Кошкуркин.

– К сожалению, мы не можем купить красный, – вздохнул Томатов. – Мы пробовали несколько лет назад, но нам не дали.

– Вам этого и не надо. Он и так ассоциируется исключительно с вами. Как увижу демонстрацию старушек под красными флагами, так сразу вспоминаю, что это ваши клиенты, – сказал Кошкуркин.

Это было уже чересчур. Но Томатов не обиделся и ответил:

– Я тоже с некоторых пор пользуюсь только вашими салонами. Быстрое и качественное обслуживание – такая редкость.

– Да, качество у нас – это вроде религии, – признал Кошкуркин. – Хотя я и не люблю набожных людей, ханжей. Насколько я знаю, для вас качество также превыше всего. Вы ведь отказались от поставок фирмы PG, так как они привезли вместо зубной пасты крем для обуви?

– Точно, так и было, – подтвердил Томатов. – Вы же понимаете, что бес сидит в мелочах! Сегодня – один лишь ящик зубной пасты, а завтра… Нет, расхлябанности не место в нашем бизнесе!

Гиганты розницы замолчали от внезапно нахлынувших воспоминаний.

Первым нарушил молчание Томатов.

– Как хорошо, что теперь я могу уделять больше внимания семье, – сказал он. – Ведь, в конечном итоге, мы делаем бизнес исключительно для собственного удовольствия. Гробить на него все здоровье – значит подрывать свое творческое начало.

– Я считаю потерянным тот день, когда я не видел сына, – категорически высказался Кошкуркин. – Для меня было бы просто унизительно работать, как это делают некоторые, по 24 часа в сутки. Все это слишком серьезно для меня. Бизнес – это ведь всего лишь лавочка, не так ли?

– Да! – легко согласился Томатов. – Просто один из способов ловить кайф! Мы занимаемся этим чисто по приколу, из желания творить и вдохновлять людей!

Кошкуркин был с ним снова абсолютно согласен.

На суше и на море

Не все люди – спасатели. Но некоторые спасатели – люди.

А раз они люди, то им иногда хочется пожить по-человечески.

Например, покататься на лыжах.

Особенно в двадцатых числах апреля в Сочи. Это такое странное, переменное время, когда в горах еще лежит последний снег, а в море уже можно купаться. Яркий снег блестит на солнце. Крутые склоны сплошь укатаны. Снежная пушка осыпает округу свежими хлопьями.

Потом наступает вечер, и подъемник закрывают. И всем хочется, прежде чем его остановят, успеть в последний раз подняться на вершину и посмотреть оттуда на всю окрестность. Ведь именно для этого все и затевается. Съехать-то любой может.

Так мы и сделали. Но на горе в тот закатный час толпилась такая пропасть народу, что хорошенько разглядеть все долины, облака, холмы в тумане и полоску моря на горизонте было невозможно. И мы решили в преступной самонадеянности, что нам, спасателям, людям тренированным, легко будет после каких-то двадцати пяти спусков захреначить «елочкой» на эту, значит, горку.

А горка была крутая.

И вот выползаем мы обратно на вершину, когда уже кругом темнотища хоть глаз выколи, только внизу огни далеких городов. Внизу, в пяти километрах, где долина. И море немножко видно. И народу никого.

Мы выползаем на вершину, языки на плечо, и тут нам навстречу выскакивает мужик. Весь трясется, глаза выпучены. И кричит:

– Мой друг упал в расселину! Мой друг упал в расселину!

Бежим за ним, на ходу выясняя подробности. Выясняется, что его друг поехал кататься на дикий склон, а там внизу пропасть тридцать метров. И его друг свалился в эту тридцатиметровую пропасть, но не умер, а остался жив.

– Повезло вашему другу! – говорим мы. – Потому что остался жив, и потому что мы спасатели, и у нас с собой как раз есть тридцатиметровый конец и карабины. А где этот склон? – спрашиваем.

– Там! – говорит мужик и показывает рукой.

И по этому жесту мы понимаем, что товарищ взямши и его друг тоже взямши, потому что на трезвую голову ни один безумец не полезет на дикий склон, где пропасть тридцати метров росту и даже верхушек елей не видно.