Одри Хепберн - биография - Александр Уолкер

Собирание талантов в одну сказку было делом Феррера. Роль антрепренера пришлась ему по вкусу. В душе он всегда являлся продюсером-постановщиком, способным говорить об искусстве с точки зрения его коммерческой выгоды.

Одри воспользовалась пунктом в ее контракте с "Парамаунтом", по которому она имела право на участие в театральных постановках в том случае, если спектакль шел на сцене не более шести месяцев. Кроме того, студию попытались умаслить обещанием, что по "Ундине" будет снят фильм, если постановка окажется успешной.

Актриса переехала в Нью-Йорк и сняла квартиру в Гринвич-Виллидж на время репетиции этой довольно длинной пьесы. Многое зависело от того, как ей удастся передать неземное очарование Ундины. Одри обдумывала мельчайшие детали костюма и грима и, поддерживаемая Феррером, взяла под контроль все стороны сценического решения роли Ундины в спектакле. Валентина, нью-йоркский модельер, обычно считается создательницей сенсационного костюма Ундины из рыболовной сети. Одри казалась совсем обнаженной, чуть прикрытой пучками водорослей. Только такая актриса, как Одри, могла создать на сцене иллюзию, которая не вызывала обвинения в отсутствии вкуса. На самом же деле этот костюм, надевавшийся на трико телесного цвета, был создан самой Одри по детским воспоминаниям об иллюстрации к сказкам Ганса Христиана Андерсена. Ланта восхитила ее идея, но у них с Одри возникли разногласия по поводу прически. Пытаясь вызвать впечатление чего-то мелькающего, мимолетного, Лант попросил ее перекрасить каштановые от природы волосы, сделать их белокурыми. "Но, - настаивал Лант, - соленая вода должна выбелить кудри морской нимфы". "Логика не имеет к этому никакого отношения, Альфред, - возражала Одри, - это ведь мифология". В глубине же души она боялась, что изменение цвета волос может "размыть" и четкость восприятия ее сценического "я". Феррер поддержал ее.

Однако споры по этому поводу продолжались до самой премьеры в Бостоне. Одри, расстроенная и выведенная из себя этими препирательствами, внезапно уступила и согласилась изменить цвет волос буквально за несколько часов до спектакля. Одного-единственного взгляда в зеркало было достаточно, чтобы она пожалела об этом. Одри тут же смыла краску, распрощавшись с образом белокурой Одри Хепберн. Она надела парик цвета шампанского, который Лант предусмотрительно приготовил на случай подобной смены настроения. Парик не удовлетворил ее. "Мои волосы кажутся мертвыми. В парике жарко, душно и вообще отвратительно". За час до выхода на сцену она нашла решение. Одри посыпала волосы золотистой пудрой. И теперь, когда ее балетная фигурка порхала взад и вперед по сцене, ее кудри сверкали так, словно в них были вплетены нити из чистого золота. Время от времени при головокружительных пируэтах Ундины маленькие золотые песчинки, слетавшие с ее головы, образовывали как бы хвост кометы. Как она и рассчитывала, эффект получился магический, хотя Мел Феррер после того, как опускался занавес, пытался "приземлить" ее, провожая в гримерную и при этом напевая:

"Отмою-ка я это золотишко с моей головы". Одри придумала себе и грим: голубоватая пудра, очень подходившая к ее аквамариновому костюму; белый грим, соответствующий платью бледно-кремового цвета. И она добавила также позолоченные "кончики" к ушам, чтобы подчеркнуть впечатление сверхъестественного. В день бродвейской премьеры Мел подарил ей маленькое ожерелье из настоящих морских водорослей. Одри всегда восхищали люди, умевшие сочетать остроумие с изобретательностью. После этого они еще больше сблизились.

Незадолго до того, как "Ундина" пошла в Бостоне, Одри позвонил ее голливудский агент Лью Вассерман и сообщил, что состоялся просмотр "Сабрины", и все пришли к выводу, что фильм удался. Она очень нуждалась в хороших новостях, подобных этой, так как по мере приближения нью-йоркской премьеры Одри переживала не только тяжелые приступы тревоги.

Начало сказываться напряжение последних двух лет. Простуда, упорно не поддававшаяся никакому лечению, указывала на нервное и физическое истощение. Одри стояла за кулисами, ожидая своего выхода. Это был комок нервов вместо феи, способной очаровать публику. Она боялась, что такое скудное одеяние может натолкнуть на сравнение со стриптизом у Минского. Беспокоил и темп спектакля, парик Мела и еще полдюжины других проблем, которые не имели к ней никакого отношения. Как только занавес поднялся, все заботы вдруг исчезли, словно их никогда и не было.

Нельзя сказать, что премьера "Ундины" на Бродвее 18 февраля 1954 года была встречена бурным восторгом публики. "Своей прелестью и безжизненностью, писал анонимный обозреватель "Тайма", - спектакль наводит на мысль не о придворном маге и волшебнике, а о придворном кондитере. Именно Одри оживила пьесу и вызвала в зрителях сочувствие к своей героине". "Более, чем кто-либо другой из актерского состава спектакля, - комментировал "Лайф", - она обладала даром играть старую сказку так, словно верит каждому ее слову, исполненному поэзии". Обозреватель из "Тайма" произнес тот приговор, с которым согласилось большинство нью-йоркских критиков: "... каким бы безмятежным ни было озеро, фея, появляющаяся из него, обладает особыми живыми и подвижными чарами. Игра Одри Хепберн в буквальном смысле сказочна".

Похвалы в печати не могли поправить здоровье Хепберн и снять напряжение, которое возникло из-за необходимости играть в восьми спектаклях в неделю. Близкие к ней люди замечали, что она делалась все более и более зависимой от Мела Феррера. Альфред Лант чувствовал, что за возражениями Одри, ее несогласиями с его режиссерскими решениями скрывается влияние Мела. Порой ему казалось, что у спектакля два или даже три постановщика. Более того, сценическое сотрудничество двух звезд дополнялось теперь и их личной близостью. А это вызывало неодобрение коллег. По традиции Одри выходила одна к зрителям на поклон, когда кончался спектакль. Ведь она играла роль той сказочной нимфы, имя которой стояло в названии пьесы. Но появление Мела Феррера рядом вечер за вечером, разделяющего с ней восторги публики, купающегося в лучах чужой славы, - все это вызывало едкие и бестактные замечания светских хроникеров. Мел воспринимался как "собственник, привыкший всеми распоряжаться". "То, что говорят в Нью-Йорке" - так была озаглавлена колонка Луэллы Парсонс в "Лос-Анджелес Экземинер" от 3 марта 1954 года. В ней говорилось: "У всего Нью-Йорка не сходят с языка имена Одри Хепберн и Мела Феррера, чьи отношения носят не только романтический характер, но и зиждутся на деловом фундаменте. Одри не дает интервью и не фотографируется без Мела и наоборот... Мел не отпускает ее от себя и на пять минут, а она же кажется совершенно им очарованной. Одри не первая из тех, кто не сумел устоять перед чарами Феррера. Теперь он свободен, и потому всякое может случиться". Это последнее замечание намекало на последний развод Феррера и - что было типично для голливудских репортеров - на то, что у знаменитостей начинается новый "брачный сезон".

Возможно, это всего лишь совпадение, что мать Одри, не покидавшая Англии до самой премьеры "Ундины", теперь прибыла в Нью-Йорк. Создавалось впечатление, что до нее тоже дошли слухи об этом союзе знаменитостей. Тем не менее Одри продолжала жить в крошечной квартирке в центре города вместе с секретаршей и двумя кудрявыми черными пуделями, подаренными ей Мелом Феррером. Мел окружал ее заботой, давая ощущение жизненной надежности, в которой она всегда нуждалась. Ее телефонный номер хранился в строжайшей тайне даже от ее пресс-агента и сотрудников театра, в котором она работала. Если возникала необходимость, она звонила сама. Она редко появлялась в обществе и очень скоро уходила с вечеринки домой "отдохнуть". Одри теряла в весе, и это было заметно сквозь ее легкий сценический костюм. Говорили о признаках "анорекма невроза". Обеспокоенные друзья во всем винили ее карьеру, которая довела молодую актрису до глубочайшего переутомления. В театр приходилось вызывать врача, готового оказать ей в любую минуту помощь. Нет никакого сомнения, гласили слухи, у Одри Хепберн нервный срыв. И на этот раз молва была права.

Мелу Ферреру не верили, когда он заявлял, что, ограждая Одри от чрезмерного любопытства прессы, он лишь заботится о ее хрупком здоровье. Бесспорно, в этих словах была доля истины, но далеко не вся истина. Причины нервозности Одри коренились как в сильном эмоциональном напряжении, так и в физическом истощении. Теперь ей надо было сделать выбор. Подобно нимфе в "Ундине", она была очарована своим рыцарем, который готов был взять ее в жены. Но будет ли брак тем "миром", к которому она сумеет приспособиться и в котором сможет жить?

Баронесса ван Хеемстра иначе смотрела на брак дочери с "рыцарем-чародеем". Мать Одри, сама когда-то ставшая жертвой таких "чародеев", совершенно утратила доверие к этому типу мужчин. Какое-то время в отношениях между Феррером, Одри и ее матерью сохранялось напряженное и ненадежное равновесие.