Семенов-Тян-Шанский - Андрей Алдан-Семенов

Со всех сторон, из всех аулов Букеевской орды к нам стали стекаться люди. Мы потребовали от хана, чтобы он вернул наши земли, наших жен и детей, отменил несправедливые налоги.

Хан обозвал нас голодными собаками, ворующими чужое мясо. И приказал задержать нас, как бунтовщиков. Против нас выступил ханский родственник султан Ходжа.

Исатай и я говорили восставшим:

— Нас еще мало, а ханские отряды сильны. Но пусть их больше, чем нас, мы будем сражаться.

Мы укрепили свой аул и приготовились к обороне. Семь дней стоял султан Ходжа перед нашими укреплениями. После бесплодной осады Ходжа предложил нам вступить в открытый бой. И хотя нас было втрое меньше, мы согласились. Мы вышли из аула и приготовились к схватке. Но так велика и страшна была наша ненависть, что Ходжа уступил, не приняв боя. Эта первая бескровная победа окрылила нас. Исатай решил захватить ханскую ставку и заставить Джангира исполнить наши требования. Тогда-то испуганный хан прислал письмо.

«Вернитесь обратно, разойдитесь по своим аулам, я обещаю расследовать ваши жалобы», — писал хан.

Я не поверил его лживым обещаниям. Я сказал Исатаю:

— Если ты наступил на хвост змее, раздави ее голову…

Исатай не послушался моего совета. Он повернул обратно, а хан нарушил свои обещания. Тогда мы стали захватывать ханские земли и скот, нападать на его кочевья и аулы. Осенью восемьсот тридцать седьмого года мы уже были около ханской ставки. Я опять говорил Исатаю: наступивший на хвост змеи должен раздавить ее голову. Исатай опять заколебался.

Случилось то, чего я боялся. Джангир собрал сильный отряд, после трех сражений мы отступили к реке Уралу. Переправились через реку и ушли в степи…

За войлоком юрты по-прежнему посвистывал ветер, снежные косяки проносились над степью, а степь лежала бесконечная, как небо.

— Слушай дальше, мой мальчик. Мы были разгромлены, но не побеждены. И мы не отказались от борьбы. Мы подняли против Джангира джетаков Малой орды. День и ночь разъезжал я по аулам, призывая к новому восстанию. Скоро мы собрали три тысячи джигитов, готовых к походу против Джангира. Наша сила перепугала султана Баймахамбета, и он решил преградить нам путь на ханскую ставку.

Мы встретились с Баймахамбетом на берегах степной речки Ак-Булак. У нас были самодельные мечи и плохие пики. У султана — русские ружья. Стояла жара, над степью висела пыль, а воды Ак-Булака казались черными и тяжелыми.

Мы сражались отчаянно, но слишком неравными были силы. Русские ружья сделали свое дело. В разгаре сражения погиб Исатай. Он сражался как батыр и погиб подобно батыру. Мы потерпели новое поражение и рассеялись по степям. Я снова ушел в нарынские пески…

(А в это время по декабрьским степям мчались ханские всадники. Кони дробили копытами снег, с обледенелых удил падали клочья иены, лошадиные спины седели от пота, но всадники не щадили коней. Они все спешили, страшась, что опять не захватят неуловимого акына и навлекут на себя ярость хана Джангира.

Они спешили, спешили! И впереди всех расстилался жеребец узколицего человека, напоминающего голодного ястреба из нарынских степей…)

А Махамбет говорил джигиту:

— Хан Джангир ищет меня повсюду. Он знает — пока я жив, ему спокойно не спать. Меня же укрывает народ. Меня укрывают вот такие, как ты, мой мальчик. Почему преследует меня хан, спрашиваешь ты? Он боится моих песен, тех самых, что я пою против него по аулам. Ханские ищейки иногда нападают на мои следы. В прошлом году они не только отыскали, но изловили меня, притащили в ханскую юрту. Я смотрел на хана, одетого в пышный халат, похожий на радугу. Этот халат стоил пятнадцать тысяч золотых русских рублей. Чтобы Джангир мог носить такие халаты, пить дорогое вино и веселиться, мы платили непосильные налоги. Да, мой мальчик, ханский халат был соткан из золота и крови, серебра и пота, шелка и слез бедных.

Хану не удалось тогда уничтожить меня. Я вырвался из его цепких когтей и снова ушел в степь…

(А в это время отряд всадников на полном скаку приближался к одинокой заснеженной юрте.

Уже слышно, как храпят лошади, как зло переругиваются всадники. А человек, похожий на ястреба, склоняется над седлом, отбрасывая поводья и вытаскивая из ножен казачью шашку…)

Юноша поднял голову, вскрикнул, услышав конский топот:

— Аксакал, сюда скачут враги!

И выбежал из юрты. А Махамбет поднялся, расправил плечи, ощупал спрятанный на груди кинжал.

Он стоял в ожидании врагов, спокойный, усталый, немного печальный. Кто-то сорвал и отбросил кошму, спешенные всадники ввалились в юрту.

Махамбет отступил на шаг, поднял кинжал и бросился на своих врагов. Его окружили рычащим кольцом, сбили на пол, стали топтать ногами…

Из юрты вышел узколицый, тонкогубый человек, держа на вытянутой руке голову Махамбета. Он нес ее осторожно, страшась заглянуть в открытые, еще живые глаза. Но не выдержал, заглянул и тут же поспешно закрыл пальцем веки над страшными для него глазами.

Человек шел к своей лошади, прерывисто дыша и прихрамывая. Голова певца казалась ему тяжелой, как золотое ядро…

Глава 10

НЕБЕСНЫЕ ГОРЫ

Была уже ночь, когда Наурбек закончил сказание о Махамбете.

Он опустил на колени домбру, покосился на Адам-сырта. Молодой султан сидел неподвижно, с равнодушным выражением на презрительно сжатых губах. Тени чабанов покачивались на траве, серая пелена элебека сползала к берегу Коктала.

— Хан Джангир был жестоким притеснителем киргизов, — сказал Адамсырт. — Я слышал русскую пословицу: не руби сук, на котором сидишь. А Джангир рубил. А Махамбет был настоящим степным акыном, — заключил Адамсырт неожиданно. — Но он был бунтовщиком. Вот почему он потерял голову прежде, чем спел все свои песни…

На рассвете Семенов распрощался с Адамсыртом, и тарантас снова загремел по каменистой дороге. Сопровождающие казаки то обгоняли его, то отставали, охотясь на дроф.

Степь изменилась. Передние цепи Семиреченского Алатау сменились лиловыми холмами. Появились барханы, сплошь заросшие саксаулом, и барханы из крупного желтого песка. Семенов вылез из тарантаса, прошел на барханы.

Из песков били темно-зеленые фонтанчики селина, в западинках лиловели цветы гусиного мака, вырезные листья ферулы почерневшими кружевами лежали в пыли. Дикая роза рассыпалась от легкого прикосновения, тамариск, будто опрыснутый алюминиевым раствором, склонялся над солонцами.

Наметанным глазом ботаника посмотрел Семенов на погибающие от зноя травы, остановился на кромке саксауловых зарослей.