Голубой велосипед - Режин Дефорж

— Прошу тебя, дорогая. Прочти мне и второе письмо. Мы обе его любим, и я хочу, чтобы мы обе знали, что он делает, что с ним происходит!

Леа вздрогнула, спрашивая себя, что Камилла подразумевает под этим своим «мы обе его любим»? Неужели она догадалась, что Леа испытывает по отношению к Лорану? Или же просто глупо доверчива?

Второе письмо было помечено 28 мая 1940 года.

«Нежная моя подруга. Немало дорог осталось позади после написания моего предыдущего письма. Знаешь ли ты, что я всего в пятидесяти километрах от Парижа и меня мучает то, что я не могу с тобой увидеться, хотя знаю, как ты близко. Все твои письма прибыли одновременно. Я счастлив и меня успокаивает, что Леа находится рядом с тобой. Передай ей мою благодарность и мое уважение.

Получил я весточку и от отца. Увы, новости не слишком хороши. Боюсь, эта война, которой он так для Франции опасался, и наши неудачи ухудшают состояние его здоровья. У всех нас настроение скорее мрачное, а чтение газет, которые к нам приходят, отнюдь его не улучшает: бомбардировки Амьена, Аббевиля, Булони, Кале, почти полное окружение союзных дивизий во Фландрии, устранение Гамелена и его замена «молодым» Вейганом… Может быть, надежды и честь Франции окажутся спасены назначением маршала Петена на пост заместителя премьер-министра…

Посылаю тебе мой дневник, который вел все дни войны. Если хватит духа, почитай его. Может, тебе многое станет понятно. Извини, что я надоедаю тебе своими рассказами о проблемах со снабжением, о блужданиях по лесам. События мелкие, но они-то и заполняют мое существование после 10 мая. Как я тебе говорил, хорошо уже то, что не приходится стрелять.

Не из страха, — умоляю, поверь мне, — а из ненависти к пролитию крови. Тем не менее, немецкие победы, наша слабость, во всяком случае, на моем участке, вызывают во мне постоянное чувство стыда и боли.

Камилла, должен тебя покинуть. Полковник прислал мне приказ присоединиться к нему. Побереги себя, я тебя люблю».

Леа протянула Камилле листки дневника. Камилла положила их на колени, пытаясь сосредоточиться на первых страницах и повторяя, словно разговаривая сама с собой:

— У него все хорошо, он жив!

— Само собой разумеется. Иначе не писал бы, — в порыве раздражения заметила Леа.

Не отвечая, Камилла перелистывала странички дневника. С окаменевшим от потрясения лицом читала она описание, день за днем, разгрома, отдельные фразы прочитывала вслух.

«Ферре-сюр-Шьере, Бофор… Отправляюсь узнать новости… Полковника нет, и многие считают, что он погиб… Найти продовольствие, достать фураж… Один из моих подчиненных только что подорвался на мине. Пьяный солдат убил капрала… У меня стала навязчивой идеей организация вместе с Вяземским снабжения. Нам удалось выдоить приблудных коров и напоить детей… К вечеру вернулись самолеты, и их сопровождал ужасающий вой и взрывы бомб. Прижавшись к земле, мы узнали, что такое воющие бомбы… На краю канавы сидел оставшийся один сержант… Мы спим в амбаре».

— Бедный Лоран, — прошептала Камилла, — ведь спать он может только в постели.

Леа бросила на нее гневный взгляд.

— Послушай, Леа, — с радостью в голосе сказала Камилла. — 24 мая он останавливался в Шалоне.

«Незабываемо впечатление от того, что я снова в большом городе с гражданским населением, магазинами и кафе. Прекрасный ужин, коньяк, сигары: в войне иной раз бывают просветы. Чудесное чувство от свежих простыней после долгого купания в ванне».

Вне себя от ярости Леа смотрела, как Камилла заканчивает читать дневник.

— Завидую ему. Он хотя бы не обязан сидеть на одном месте.

— Как ты можешь так говорить! — воскликнула Камилла. — Лоран рискует жизнью не меньше своих товарищей.

— Может быть, но скучать ему некогда.

Камилла с горечью посмотрела на подругу.

— Неужели тебе так наскучило со мной? Я хорошо понимаю, что в роли сиделки нет ничего веселого. Не будь меня, ты бы давно вернулась к родителям. Ох, как же ты должна на меня досадовать! — разражаясь рыданиями, говорила Камилла.

— Перестань хныкать, тебе станет дурно, а эта Лебретон опять скажет, что я во всем виновата.

— Извини, ты права. Почему бы тебе не выходить чаще из дому? Сара Мюльштейн и Франсуа Тавернье тебя постоянно приглашают. Зачем ты им отказываешь?

— С меня достаточно и того, что я каждый день вижу их здесь.

— Но они же не приходят каждый день!

— Возможно, и все-таки слишком часто.

Камилла подавленно опустила голову.

— Мне они нравятся. Франсуа так добр, так весел…

— Не могу понять, что ты находишь в этом пристроившемся тыловике…

— Леа! Ты же хорошо знаешь, что это неправда. У него ответственная работа, и с ним часто советуются в правительстве.

— Бедняжка, ты слишком наивна. Прислушиваешься к его росказням о самом себе … И Сара такая же. Я бы не удивилась, если бы она оказалась шпионкой.

— Леа, ты преувеличиваешь. Похоже, читаешь слишком много плохих романов и смотришь жестокие фильмы…

— Убиваю время как могу.

— Леа, давай не будем ссориться. Лучше порадуемся, что Лоран жив-здоров.

— Сейчас важнее твое собственное состояние. Ты думаешь, врач позволит тебе уехать?

— Решительно себе это не представляю, — вздохнула Камилла. — Как бы мне хотелось оказаться в Белых Скалах, рядом с отцом Лорана. Я так боюсь за своего ребенка!

В дверь постучали. Вошла Жозетта.

— Мадам Мюльштейн и месье Тавернье.

— Проводите их, — с порозовевшим от удовольствия лицом воскликнула Камилла.

— Опять они, — сердито буркнула Леа.

С букетом роз Сара Мюльштейн пересекла комнату, чтобы расцеловать Камиллу. Заметив на кремовом шелковом одеяле листки писем Лорана, улыбнулась.

— Вижу, что у вас известия от нашего воина. Если судить по вашему лицу, а вы выглядите лучше обычного, и по почти что веселому взгляду, новости, должно быть, хорошие.

— Да. И я испытываю такое облегчение! Как хороши ваши розы! Вы так добры ко мне. Спасибо, Сара.

— Добрый день, Леа. Что за мрачный вид! Что с вами?

— Ничего. Мне скучно, — сказала Леа, позволяя Саре себя расцеловать.

— Дайте мне полюбоваться выражением вашего лица, наклонившись к руке Камиллы, говорил Франсуа Тавернье. — Честное слово, это верно, вы выглядите почти такой же свежей, как и ваши цветы.

— Думаю, вы чуточку преувеличиваете, — смеясь, проговорила молодая женщина. — А у вас, Сара, есть известия от мужа?

Прежде чем ответить, Сара сняла свою экстравагантную шляпку из черного фетра с длинным алым пером.

Устроившись на низенькой софе у самой кровати, она машинально подобрала плиссированную юбку.

— Да, вчера их получила…

— Я искренне за вас рада…

— …они отправили его в лагерь в Польше, — продолжала Сара.

— О нет! — вскрикнула Камилла.

Державшаяся в стороне Леа подошла к Тавернье и презрительно процедила:

— Вроде бы вы обещали вывезти его из Германии?

— Не удалось.

Сара устало подтвердила:

— Франсуа сделал все возможное.

— Почему вы так в этом уверены? — яростно бросила Леа.

— Леа!

— Оставьте, Камилла. Вы же знаете, что наша красавица считает меня шпионом, негодяем, а то и чем-то похуже, — с напускным безразличием произнес Тавернье.

— Позвольте мне, Франсуа, ей ответить. Из Лиона мне позвонил отец. Именно от него мне известны подробности задержания мужа. Нацисты отыгрались на нем за то, что не осмелились арестовать всемирно известного музыканта. Если бы не усилия Франсуа, в лагере оказался бы не только мой муж… Папа приезжает в Париж завтра.

В комнате воцарилась неловкая тишина. Ее нарушила Леа:

— Простите меня, Франсуа. И вы, Сара.

— Я уже говорил вам, Леа. Вы еще так молоды. Не поняв сути, торопитесь с выводами. Вам предстоит научиться подлинной осторожности. Вот вы повсюду видите шпионов. Бойтесь же пятой колонны, — сказала Сара.

Отвернувшись, чтобы скрыть досаду, Леа посмотрела на часы.

— Совершенно забыла, что у меня свидание. До вечера, Камилла. Оставляю тебя в надежных руках.

Выйдя следом, Франсуа Тавернье нагнал ее в прихожей, где она перед высоким зеркалом поправляла шляпку.

— Эта шляпка вам не идет, она вас старит. Будь у нее другой цвет, она прекрасно подошла бы вашей тетушке Лизе…

Леа гневно обернулась.

— Вы в этом не разбираетесь. Шляпка от Лпьес, ничего элегантнее просто не найти.

— Бедненькая вы моя, не пытайтесь строить из себя парижанку. Вы куда соблазнительнее в роли дикарки из Монтийяка, особенно если краснеете, как сейчас.

— Я совсем не покраснела, а ваше мнение мне безразлично. Оставьте меня в покое.

— Нет, мне надо с вами поговорить. Пройдемте в вашу комнату.

— И не думайте.

— Прекратите ломаться. И это тоже вам не к лицу. Пойдемте.