Чёрная пехота. Штрафник из будущего - Александр Конторович

— То есть вы хотите сказать, что, находясь здесь, в нашем времени, человек может одновременно присутствовать в прошлом?

— Именно так! Вы же свой случай и описываете!

— Ну, я-то полагал, что это какая-то необъяснимая случайность, единичный факт.

— Случайность — возможно. Но то, что этот факт далеко не единственный, не сомневайтесь. Были и другие.

— Однако… Я и сам-то в это поверил с большим трудом. Пока, так сказать, вещдоки меня не убедили.

— Вещдоки?

Я подробно рассказал про вскрытый мной в бывшем гараже тайник, опустив, правда, подробное перечисление его содержимого.

— Патроны оказались уже, мягко говоря, некондиционными, а вот пистолеты были вполне пригодными. Я их с собой в Абхазию и захватил. Надо было местным ребятам презент сделать. Они такие штуки очень даже уважают и ценят.

— Да бог с ними, с пистолетами! Место закладки тайника указать можете?

— Могу. А зачем? Там же нет ничего, я все вывез.

— Э-э-э, Александр Сергеевич, такие места для нашего научного отдела сами по себе ценны! Если уж мы по совсем микроскопическим следам можем установить, где человек ранее находился, то уж в таком габаритном месте точно чего-нибудь отыщем. Тайник у вас ведь не с книгу размером был?

— Ради бога! — Подвинув столик, я вытащил из подставки салфетку. Травников протянул мне ручку, и я постарался изобразить на ней схему расположения тайника. Попутно я пояснял свое художество. Академик кивнул:

— Понятно. Если что надо будет, ребята вам перезвонят.

На улице послышались шаги, и в беседку вошла девушка с подносом. За ней следовал крепко сбитый парень, видимо, из охраны, который нес еще один поднос. Девушка быстро накрыла на стол, поставила кофейник и чашки. Пара вазочек с фруктами, какие-то печенюшки, конфеты, тарелка с бутербродами. Нормальный такой перекус, хорошо тут кормят!

— Что-нибудь еще, Виктор Петрович?

— М-м-м, пока хватит. Понадобится что-нибудь еще, я перезвоню.

Девушка и охранник вышли из беседки, и генерал указал на накрытый стол:

— Давайте перекусим, а то, как говорили древние, голодное брюхо…

— К науке глухо, — перефразировал поговорку Травников. — Отчего бы и не перекусить? Я, пока мы ехали, уже и проголодаться успел. Садитесь с нами, Александр Сергеевич, только уж не обессудьте, я к вам все равно приставать буду. Вы простите старика, но удержаться трудно. Столько у меня накопилось, да…

— Так чем же я вам помочь-то могу? — наливая себе кофе, спросил я. — Обстоятельств переноса сознания, как вы это называете, я толком и не знаю. Мои похождения в прошлом — так и у вас, наверное, не хуже были?

— Видите ли, уважаемый, ваша история болезни велась достаточно подробно и скрупулезно. Так что, сопоставляя некоторые эпизоды ваших похождений с данным документом, мы можем сделать серьезные выводы. И в итоге понять, как связаны между собою многие ранее нам непонятные явления.

— Ну, вам виднее. Постараюсь все припомнить с максимальными подробностями. Однако же у вас такого материала накопились, наверное, целые тома.

— Это как сказать… Такое сопоставление мы можем сделать впервые.

— Кстати, Александр Яковлевич, раз уж пошла такая пьянка, можно вопрос?

— Спрашивайте.

— Вы тут упомянули американцев. Что, у них тоже такие случаи были, раз уж они с таким упорством долбают данную тему?

— Как я уже и говорил ранее, вы — единственный живой человек, который сумел возвратиться назад. — Академик отвлекся, наливая кофе, а я про себя отметил, что он как-то выделяет эти слова. — Такого случая у них не было. Но им удалось поднять некоторые документы, составленные еще во время войны, и обнаружить там случаи, очень напоминающие ваш. Не скрою, мы тоже долго искали и натыкались на очень похожие моменты. Некоторые из них мы так и не сумели прояснить. Американцы — тоже. Но в целом наши выводы совпадают. Так, например, перенос сознания невозможен в короткой перспективе — то есть в человека, которого я вижу перед собой. Иными словами, я не могу посмотреть на себя чужими глазами. Более того, есть некий временной промежуток, до истечения которого перенос невозможен. Во всяком случае, сейчас. То есть перенестись в шестидесятый год не выйдет. А вот в сороковой или еще далее — можно попробовать.

— Значит, между, так сказать, точками попадания должно быть не менее пятидесяти лет?

— И даже более. Американцы, к слову, в течение почти сорока лет пытались переместить в прошлое живого человека. То есть не его сознание, а человека целиком.

— И? — У меня отвисла челюсть.

— Ничего. Погибло несколько испытателей, были и иные, весьма для них неприятные последствия. Эксперимент провалился полностью. Теория признана ошибочной и бредовой. Проект на грани закрытия. Американцы долго пытались реабилитироваться, ссылаясь на объективные трудности и происки противника, но…

Генерал хмыкнул. Покосившись на него, я подумал, что американцы в чем-то, наверное, были правы. Яковлев своим видом напоминал довольного кота.

— В общем, к жизни проект возвратили десять лет назад. После некоторых научных открытий, давших новый толчок. И для наших оппонентов было очень болезненно сознавать их отставание.

— А зачем все это нужно? Что это практически может принести? Допустим, я, попав в прошлое, в тело, ну скажем, Жукова, могу переиграть войну?

— Нет. Такие теории вполне серьезно рассматривались многими и были отвергнуты. Настолько масштабное изменение обстановки нереально. Слишком многое в нашем мире взаимосвязано и не может быть изменено одномоментным воздействием. Скажу больше, такие попытки были.

— И что же?

— Ничего. Мы только зря потеряли несколько человек, пытаясь изменить прошлое глобально. Существует, по-видимому, некий предохранительный механизм, препятствующий таким попыткам. Мы еще не поняли, как и по какому принципу он работает. Но он точно есть!

— Позвольте, но я сам, находясь в прошлом, если так можно сказать, отправил в мир иной некоторое количество, э-э-э, как вы говорите, оппонентов. Причем достаточно большое. И что же, это никак не повлияло на настоящее?

Академик протянул руку и взял кусочек сахара. Бросил в чашку. Брызги накрыли половину стола.

— Впечатляет?

— Что именно?

— В локальном отрезке времени и места ваше вмешательство произвело похожий эффект. А вот если я брошу этот кусочек сахара в озеро, пусть и не очень большое, то волна и до берега не дойдет. Так и с вашими действиями: они были отчасти компенсированы иными, вам и мне неизвестными обстоятельствами. Хотя некоторый ощутимый и ныне эффект они все же принесли, да…

— Это…

— Вы этого не знаете, Александр Сергеевич, — вмешался в разговор Яковлев. — Но после вашего вмешательства операция «Снег» продолжилась в новом направлении. И была завершена только в семьдесят втором году, а не с окончанием войны, как это планировалось изначально.

— «Снег»? Я про такую и не слышал никогда.

— И неудивительно. Ибо это касалось высших эшелонов власти Германии. Воспользовавшись некоторыми документами генерала Крайцхагеля, НКВД сумело использовать вашего знакомого.

— Это еще кого?

— Ланге. Изначально данная операция преследовала лишь освещение контактов его и его высоких покровителей. Но он в докладе Крайцхагелю назвал имена своих «друзей» в верхушке НКВД. А тот добросовестно занес их в записную книжку, которую вы и захватили у него вместе с прочими бумагами. В результате этого НКВД сумело этих «друзей» нейтрализовать и долгое время кормило Ланге дезинформацией. В конечном итоге его перевербовали, и до самой смерти он с нами сотрудничал. И не он один.

— Ну, ни хрена ж себе! Вот это ухари там сидели! Ланге же до генерал-лейтенанта дослужился в итоге. Так?

— До заместителя начальника БНД.[1] Так что вы можете себе представить ценность передаваемой им информации.

— Однако… Сумели ребята его за заднее место прихватить…

— А вы думали! Не зря они свой хлеб ели.

Я покачал головой. Неслабый клубок завязался вокруг генеральских бумаг. Вот ведь оно как повернулось. Мог ли я предполагать, что, добывая эти документы, дам тем самым толчок столь масштабной операции?

— А счастье было так близко! Вот сумел бы я тогда от пули увернуться, получил бы Героя Советского Союза!

— Это вряд ли. — Травников поставил на стол чашку. — Не в том смысле, что Манзыреву его бы не присвоили. Тут все могло быть. Дело в другом. Как мы уже успели выяснить, перенос сознания не может длиться сколь угодно долго. То есть теоретически «донор» может пребывать в коме достаточно долго, до нескольких лет. Но вот что в это время происходит с его, так сказать, «клиентом», мы не знаем. Можно предположить, что он жив. Но тогда в истории этот «клиент» обязательно оставит какие-то следы. И мы сумеем их обнаружить. В свое время мы достаточно плотно поработали в данном направлении. Проводя эксперименты, мы обязательно учитывали тот факт, что возвращение назад может и не произойти. Или то, что, возвратившись назад, человек ничего не будет помнить о произошедшем. Поэтому были разработаны правила поведения, которые предусматривали оставление специальных знаков-меток. И это стало бы подтверждением попадания человека, или, вернее, его сознания, в тело «клиента». Если он при этом сохранял способность активных действий, то мог оставить такую метку. Места и способы оставления детально продумывались. То есть чем дольше сознание «донора» воздействовало на клиента, тем больше меток мы получили бы в настоящем.