Трудный переход - Михаил Аношкин

Понтон тяжело добрался до противоположного берега. Разгрузившись, приняли на борт раненых и двух пленных, молодых, небритых. Раненые были в основном лежачие — у кого нога перебинтована, у кого промокли бинты на груди или животе. Раненых сопровождала молоденькая медсестра, девчушка в зеленом платочке. В руках она держала флягу, вторая была пристегнута к поясному ремню. Она поила из фляги раненого, чуть приподняв ему голову, и говорила:

— Потерпи, миленький. Вот доплывем до берега, а там есть доктор, хороший-хороший доктор.

Пленные сидели на корточках у самого борта, почти рядом с Ишакиным, который орудовал веслом. Охранял их угрюмый пожилой автоматчик. Ишакин обратился к нему:

— Куда ты их везешь, дядя?

Автоматчик не удостоил его ответом. Ишакин не унимался:

— Камень на шею — ив воду их. И — порядок. Нашел с кем нянчиться.

— Знай свое дело, гвардия, — басом возразил солдат, — а в мое не суйся. У меня своя голова на плечах.

— Побывал бы в Майданеке, не то бы запел. Не стал бы на них молиться, стервецов.

— Разговорчики! — прикрикнул Андреев. — Греби сильнее!

— Попей, миленький, попей, авось полегчает.

— Помочь тебе, дочка? — спросил конвоир.

— Управлюсь. Я привычная.

— Сколько же тебе лет?

— Восемнадцать.

Автоматчик посмотрел на нее пристально, вроде бы и глаза у него увлажнились. Вздохнул и обратился к Ишакину:

— Человека порешить — проще пареной репы. Безоружного тем паче. Только мы-то с тобой с какой стати будем зверствовать?

— Они нашего брата в печках жгут, газами травят, как крыс. Не жалеют вот.

— По-твоему, выходит — нам тоже такие печки заводить?

— Не задирай, дядя, я тебе толкую не про то.

— Да не задираю я тебя. У меня одного злости на семерых хватит, но изуверства себе не позволю. Нечего на меня сердиться, сам первый начал.

Файзуллин поглядывал на Ишакина с усмешкой. Тот поежился под его взглядом, но ничего не сказал.

Немцы начали обстрел. Снаряд разорвался недалеко от парома. Девушка прикрыла собой раненого. Пленные втянули головы в плечи и шептали что-то себе под нос: молились, что ли?

Расчет нажал на весла. Опять вмешалась наша артиллерия, и опять на увале встали земляные кусты разрывов.

Понтон прибился к берегу. Из укрытия выполз следующий «студебеккер», таща на прицепе пушку. Он нетерпеливо пофыркивал, ожидая, когда снимут раненых.

Началась погрузка. На переправе появилась группа офицеров: впереди вышагивал полковник Смирнов, за ним капитан Курнышев, какой-то незнакомый капитан с лицом, попорченным оспой, и вчерашний знакомый Ахметьянов.

Андреев взял под козырек. Капитан, командовавший погрузкой, отрапортовал полковнику, что переправляется такой-то дивизион. Смирнов поздоровался со всеми и повернулся к рябому капитану:

— Ты хотел видеть, кто тебя выручил вчера?

— Хотел, товарищ полковник.

— Погляди на этого лейтенанта. Чем не орел?

— Орел, — согласился Кондратьев.

— А где тот, из Татарии?

— Файзуллин! — позвал Андреев. Тот распоряжался погрузкой на понтоне. Прибежал по зову командира и растерялся, увидев такое множество старших командиров.

— И он, — сказал полковник. — Оба эти тебя и выручили. Третий погиб.

— Без их помощи нам бы вчера не удержаться. Не знаю, как и благодарить, — Кондратьев пожал Андрееву и Файзуллину руки.

— Зато я знаю, — проговорил полковник. — Ахметьянов! Подай сюда!

Проворный башкирин выступил вперед и протянул командиру красную коробочку. Смирнов открыл ее, шагнул к Андрееву и, нацепив ему на гимнастерку медаль «За отвагу», произнес:

— Властью, данной мне, награждаю вас этой медалью!

— Служу Советскому Союзу! — отчеканил смущенный таким поворотом дела Андреев.

Полковник прикрепил такую же медаль и Файзуллину. Солдат даже вспотел от волнения, так для него это было неожиданно и приятно. Не сразу нашелся, что ответить, и, лишь взяв себя в руки, твердо проговорил:

— Служу Советскому Союзу!

Все кинулись поздравлять награжденных, крепче всех тряс им руки капитан Кондратьев.

Курнышев обнял Григория за плечи и тепло сказал:

— Рад за тебя.

Между тем паром был готов к отплытию, и Григорий попросил разрешения тронуться в путь. Получив «добро», занял свое место на корме Ишакин; прежде чем сесть за весло, потрогал у Файзуллина медаль, цокнул языком с некоторой завистью, хотя у самого такая медаль уже была.

ПЕРЕПРАВА ПРОДОЛЖАЕТСЯ

К вечеру обстрел переправы усилился. Противник подтянул резервы. Переброска наших войск на тот берег застопорилась. Место, где Андреев производил погрузку, подверглось особенно сильному обстрелу. Пришлось укрыть паромы в протоке, у острова. Пока паром плыл до укрытия, немцы били по нему с азартом, но удивительно — не попали. То ли у них там что-то не вязалось, то ли артиллеристы аховые подобрались, из тотальных.

На бугор выскочила самоходка «фердинанд» и стала кидать в паром болванки. Они пролетали с жарким шорохом и в пыль разбивали камни на дамбе. Одна попала в тополь. И тот переломился, словно соломинка. Крона ухнула в воду, и ее понесло течением. Открыли огонь и наши артиллеристы. Взрывы на миг закрыли самоходку. А когда на бугре опала земля, поднятая взрывами, бойцы увидели, что самоходка накренилась, подняв хобот орудия к небу.

В протоке Ишакин первым выпрыгнул на берег и подтянул паром к себе. Веревку закрепил за кол, специально вбитый в землю.

Весь день бойцы Андреева переправляли на этой девятитонной махине солдат и технику. Особенно доставалось тогда, когда вели груженый паром. Надувные лодки, на которых лежал настил, низко оседали в воду. Веслами приходилось работать с полной нагрузкой. У Ишакина на ладонях вздулись кровавые мозоли. Он обмотал ладони бинтом. Старшина не догадался выдать им рукавицы, а впрочем, у него их, кажется, и не было.

Двигались гуськом, молча, впереди вышагивал Андреев. Пересекли дамбу, легли на траву под тенистую липу возле щели, чтоб в случае чего можно было в ней отсидеться.

Ишакин лег на спину и поднял над собой забинтованные руки. На ладонях бинты почернели, поистерлись. Мозоли саднило. Пока работал, сильной боли не ощущал, а сейчас не знал, куда деть руки.

Файзуллин присел рядом с ним и сказал:

— Руки девичьи, ай, ай. Смотри моя рука — не девичья. Рабочая.

— Весло досталось, понимаешь, такое, — отбрехнулся Ишакин. Разговаривать ему не хотелось.

— Давай меняться будем.

— Чем? Руками?

— Зачем так говорить? Веслами меняться будем.

— Отстань. Покемарить хочу.

— Пошто покемарить? Не знаю покемарить.

— Вырастешь большой — узнаешь.

— Вы, хлопцы, побудьте здесь, я капитана поищу, — сказал Андреев. — Останешься за меня, Файзуллин.

— Есть, товарищ лейтенант!

Солнце заметно клонилось к горизонту. В лиственном лесу стало сумеречно и прохладно. Весь лес заполнили войска. Прикрытые ветвями, стояли ЗИСы и «студебеккеры». На полянах, замаскированные сверху сетками, целились в небо зенитки. Связисты проворно тянули провод к реке. Один из связистов, плечистый малый, нес на спине катушку. Она крутилась, разматывая провод. Другой связист специальной рогаткой деловито подвешивал провод на ветках деревьев. Двое автоматчиков в пятнистых плащ-палатках провели пленного со связанными назад руками. Связаны руки проводом с синей лакированной оболочкой — такие провода имели только немцы. Мундир на пленном был почему-то мокрый, и волосы на голове тоже. Видимо, пока переправлялись с того берега, пришлось искупаться. Впрочем, у конвоиров одежда сухая.

Военная жизнь катилась своим чередом. У Ишакина в кровь сбиты ладони. У Файзуллина ладони твердые и шершавые. Вырос на Волге, был плотогоном на Каме, одно время рубил лес. Он старше Ишакина года на три или четыре, но выглядит куда моложавее. Особенно когда смеется. Зубы у него крепкие и белые. А у Ишакина половина металлических.

В эти дни Андреев заметил, что между Ишакиным и Файзуллиным началось потепление. Они уже не дичились друг друга, и Андреев подумал, что Файзуллин может хорошо повлиять на Ишакина. Видимо, тянула их друг к другу разность характеров и судеб. Ишакину хотелось узнать, что за праведная жизнь была у татарина, что у него за душой. Файзуллин, вероятно, интересовался ишакинскими похождениями. Любопытно все-таки докопаться, какая чертовщина толкнула парня в воровскую яму. Именно этого никому не удавалось узнать. Потому что Ишакин, как только разговор подкатывался к этой запретной теме, становился молчаливым и злым.

Андреев подходил к клуне. Листья яблони, вывороченной ночью снарядом, поблекли. Яблоки обобрали бойцы. Лишь одно маленькое и зеленое одиноко висело на сломанной ветке.

Возле клуни, привалившись спиной к стене, на корточках, жадно докуривал цигарку Строков. Когда затягивался, острый кадык шевелился. Работал солдат в команде Лукина. Может, капитан разрешил им отдохнуть в клуне?