Через вселенную - Рэвис Бет

21

Стены комнаты давят со всех сторон. Незаметно для себя я начала ходить, взад и вперед, взад и вперед, но эта комната слишком мала, мне в ней не уместиться. Стекло прочное, толстое, раму нельзя открыть. Так же незаметно принимаюсь делать упражнения на растяжку икроножных мышц. Тело решило за меня: мне нужно побегать.

Я не просто так сказала доктору, что люблю бегать. В первый же год я стала участвовать в школьных соревнованиях, но больше всего мне всегда хотелось пробежать марафон. Джейсон обычно смеялся надо мной — никак не мог понять, зачем бегать, когда есть столько видеоигр и телеканалов. Он не признавал других физических упражнений, кроме игр в виртуальной реальности.

Я улыбаюсь, но только уголки губ успевают подняться, как тут же опускаются снова.

Нельзя разрешать себе думать о Джейсоне.

Нужно бежать.

То, что сейчас на мне — свободные брюки и туника, тонкие ботинки вроде мокасин — для бега никак не годится. Снова улыбаюсь. По крайней мере, мама была бы довольна. Я всегда бегала в очень коротких облегающих спортивных шортах и спортивном топе — ее это просто выводило из себя. Она все говорила, что это выглядит, как будто бы я не возражаю против лишнего внимания к своему телу, но на самом деле мне просто так удобнее бегать. Однажды мы сильно поругались из-за этого, накричали, просто наорали друг на друга. Дошло до того, что папа встал между нами и сказал, что, если мы обе замолчим, я могу бегать хоть голой. Это прозвучало так бредово, что мы все втроем начали смеяться и никак не могли остановиться.

Теперь больно об этом думать.

На Земле у меня были короткие носки и кроссовки «Найк». Я всегда бегала с повязкой для волос на голове и с наушниками в ушах. В этом шкафу ничего, кроме одинаковых комплектов ручной работы, не было. Растягиваю ступню — конечно, этим мокасинам далеко до беговых кроссовок за двести баксов, но они хотя бы гнутся. Придется обойтись тем, что есть. Волосы заплетаю в косу и завязываю куском резинки, вынутой из самых поношенных брюк в шкафу.

Пару раз свернув не туда, я все же нахожу выход — большой зал со стеклянными стенами и тяжелыми стеклянными дверьми. Это что-то вроде комнаты для отдыха: везде расставлены столы и стулья. В ней только один человек — высокий мужчина с бицепсами размером с мою голову. Он пожирает меня взглядом, слишком надолго останавливаясь на тех местах, на которых мне особенно неприятно чувствовать его взгляд. Я смотрю на него в ответ до тех пор, пока он не отворачивается к окну, но чувствую, что теперь он смотрит на мое отражение. Только когда закрывается дверь лифта, мне удается нормально вздохнуть.

Взгляд этого огромного человека напоминает мне, что говорил доктор о пространстве вне Больницы.

Нет. Я не буду сидеть взаперти.

В лифте четыре кнопки этажей, и я на третьем. Заставляю себя запомнить, представить мысленно путь к своей комнате. Не хочу заблудиться, не хочу ни у кого спрашивать дорогу.

Лифт выпускает меня во что-то вроде фойе, где за стойкой сидит грузная медсестра и набирает на тонком экране какие-то данные. Мои мышцы напряжены, готовы к работе. Еще не добравшись до двери, я уже бегу, мокасины с мягким звуком пружинят на холодных плитках пола.

Выбежав из дверей, я останавливаюсь через несколько футов, ударившись о воздух, словно о стену. Он кажется таким же охлажденным и переработанным, как воздух в Больнице. Внутри, из-за кондиционеров, такого воздуха можно ожидать. Это естественно, так же, как в любом земном доме с кондиционером — воздух искусственно прохладный, слегка затхлый. Но на улице… все точно так же. Этот воздух никогда не знал дуновения ветерка. Его, наверное, использовали и перерабатывали веками. Я глубоко вдыхаю, но все равно не могу избавиться от невыразимого чувства, что воздух спертый, как в помещении.

Оглядываюсь вокруг. Рядом с больницей разбит цветник. Тропа под ногами покрыта соломой, но не настоящей, а какой-то резиново-пластмассовой. Шагаю на траву и немного бегу на месте, разогреваясь. Куда ни посмотришь, боковым зрением все равно видишь серо-стальной купол, который высится над всем уровнем, словно стенки гигантского пузыря.

Повернувшись спиной к ближайшей стене, я выбегаю в зеленые поля. Этот уровень огромен, но не настолько, чтобы нельзя было видеть стену на другом конце. До нее, наверное, километра три-четыре, даже меньше, чем пятикилометровая дистанция, которую мы бегали на соревнованиях. Странно, он достаточно мал, чтобы у меня началась клаустрофобия, но при этом достаточно велик, чтобы меня изумили его размеры.

Среди холмов вьется тропа, но я ее игнорирую. Я бегу по полям, в которых кукуруза высотой мне по плечи, бегу вдоль изгородей, мимо овец и коз — пушистых белых точек, пасущихся чуть поодаль от невысоких заборчиков. По пути вспугиваю стаю толстых кур. Они с взволнованным кудахтаньем машут крыльями, но через несколько мгновений я оборачиваюсь и обнаруживаю, что они уже забыли о моем существовании.

Руки покрывает тонкий слой липкого пота, который собирается на сгибах локтей и на шее. Втягиваю прохладный, переработанный воздух. Мне почти удается убедить себя, что я просто в тренажерном зале и что, когда закончу, я выйду на улицу, и там будет мама, она ждет меня в машине, и нам можно будет ехать домой. При мысли об этом я останавливаюсь и чуть не падаю на колени. Я глубоко дышу — не из-за бега, а из-за того, что иначе разрыдаюсь.

Они так близко.

И далеко, так далеко.

Снова начинаю бежать. Нельзя позволять себе думать. Можно только бежать.

Ноги поднимаются и опускаются, я все удлиняю и удлиняю шаги, помогаю себе руками, чтобы все тело участвовало в процессе. Мышцы растягиваются и горят, но я упиваюсь болью. Хотя доктор, наверное, сделал что-то, чтобы мышцы у меня не атрофировались, все-таки я долго их не разминала: такое ощущение, что они не так хорошо смазаны, как до заморозки.

За поворотом мне попадается какой-то человек — он стоит на коленях на земле, склонившись к каким-то растениям. Я притормаживаю, и он поднимает взгляд.

— Здрассь, — произносит он.

— Эээ…

Его глаза оглядывают меня, впиваясь в бледную кожу, рыжие волосы, зеленые глаза, и он тут же настораживается. Лицо его выдает — глаза подозрительно прищуриваются, губы сжимаются. Пальцы крепче обхватывают ручку совка — словно это не садовый инструмент, а оружие.

Кивнув, я продолжаю бежать. Оглядываюсь — он все еще смотрит и все еще стискивает совок.

Беги. Беги быстрее.

Когда я достигну пика — когда все тело будет сосредоточено только на беге — мой разум умолкнет, и я смогу забыть все, что сказал доктор, все, что потеряла, все, что мне никогда не вернуть.

Вот он — пик. Вот поэтому я бегаю. Ради этого чувства, чувства, что я вся — движение. Я пыталась объяснить Джейсону. Однажды он даже пошел со мной на пробежку. Он так и не понял, но зато понял, как я это люблю — и мне этого было достаточно. Пробежав с четверть мили, мы пешком дошли до его дома. Мы не разговаривали, только держались за руки, и хотя я даже не вспотела после этой смехотворно маленькой разминки, сердце в груди билось как бешеное, когда я смотрела на него…

Не думай об этом.

Не думай вообще.

Беги.

Толстая коса хлещет по шее. По лицу стекает струйка пота — и об этом моя единственная мысль. Когда поля сменяются гравием, а потом тротуаром, я останавливаюсь. Это тот самый город из окна — хоть и намного меньше, чем все города, которые я видела на Земле. Однажды мама выступала с речью на факультете биоинженерии Университета штата Северная Каролина, и нам провели экскурсию по университетскому городку. Этот город размером примерно со старую часть кампуса, только вместо общежитий и корпусов здесь — железные трейлеры, поставленные друг на друга. Вверх по металлической стене за городом тянется тонкая пластмассовая труба. Я с любопытством разглядываю ее, тяжело дыша после бега, и вдруг ахаю, заметив, как по трубе поднимается силуэт. Через секунду следом поднимается еще один. Это люди — люди! — взлетают по трубе на другой уровень, прямо как капсулы с деньгами по пневматической почте в банках. Как круто! Наверно, кажется, что летишь! В сто раз лучше, чем лифт! Я так долго стояла с открытым ртом и пялилась на эту трубу, что заметила, как близко оказалась к другим людям, только услышав перешептывания.