Живое предание - Иоанн Мейендорф

В каком же смысле можно, как мы это делаем, говорить о том, что единство Церкви — во Христе? Ибо ясно, что наша христианская вера не позволяет нам искать какого бы то ни было иного вида единства или другого принципа, который бы сделал Церковь единой. Единство во Христе по природе своей таинственно. Оно не связано ни с каким чисто интеллектуальным принципом. Оно не ограничено единством убеждений и не является просто эмоциональной верностью любимому Учителю. Даже если оно включает в себя или предполагает эти элементы, оно ими безусловно не исчерпывается. Какова же тогда его природа?

1. Единство во Христе

Православное богословие понимает единство во Христе какучастие в воскресшем и вознесшемся Теле Нового Человека. Ибо вы умерли, — говорит апостол Павел, — и жизнь ваша сокрыта со Христом в Боге (Кол. 3:3). Поэтому свою близость со Христом мы осуществляем особенным способом, который и делает Церковь единой. Этот способ, который Павел именует «участием», превосходит рассудочное убеждение, эмоциональную привязанность или нравственный принцип. На него указывает несколько основных библейских и святоотеческих тем. У Исайи мы находим таинственный образ страждущего раба, применяемый одновременно и собирательно к народу Израильскому, народу Божию, и к единственной Личности Иисуса. В учениях апостола Павла об Иисусе как новом Адаме и о Церкви как Теле Христовом эта Единственная Личность вновь воссоединяет в себе народ Божий. Тема восстановления, воссоединения, развитая у св. Иринея, означает, что целые поколения человечества и столетия истории обрели свой центр и высший смысл во Христе. В понимании святого Григория Нисского образ Божий в человеке относится не столько к отдельно взятым индивидам, сколько к человечеству как целому, восстановленному в своем первообразе, Христе.

Все эти темы заключены также и в православной халкидонскои и постхалкидонскои христологии, утверждающей, что Христос, Божественная Ипостась, предсущий и вечный Логос, единый от Святыя Троицы, воспринял не только отдельного человека, но и всю человеческую природу. Таким образом, в нашем единстве со Христом и во Христе мы вступаем в действительное общение не только с Самим Богом, но и друг со другом и со всем сонмом святых, бывших и настоящих. Другими словами, мы становимся членами Единой, Святой и Соборной Церкви. Единство, святость и соборность Церкви — во Христе. Но они «сокрыты со Христом в Боге». Даже в величайших святых они раскрываются лишь частично, уж не говоря об огромном большинстве всех нас, называющих себя христианами, но живущих на самом деле «по стихиям мира сего». Воскресший Христос и сила Его бессмертия пребывают «сокровенными» в глазах мира.

Эта «сокровенность» истинной природы Церкви не означает, что Церковь — лишь некая «небесная» действительность в платоническом смысле. На земле, среди неизбежной многозначности исторического процесса, где не только Бог, но и сатана претендует на преданность человека, Церковь сохраняет свою цельность и непрерывность. Это лучше всего выражено в четвертом notae ecclesiae[83] — в ее апостоличности, т. е. неразрывной связи ее со «свидетелями Воскресения», избранными Самим Христом, возвестителями изначального христианского благовестия.

Однако формальная апостоличность есть лишь условие единства во Христе, а не само его содержание. Содержание же это есть «жизнь во Христе», приобщение к Богу. Это приобщение всегда требует сотрудничества («синергии») между Божественным даром и свободным его принятием человеком. Это сотрудничество во всей своей полноте было осуществлено в ипостасном соединении воли Божественной и воли человеческой в Иисусе Христе. И мы тоже можем стремиться к этому, потому что от вознесшегося Христа получили «иного Угешителя», Духа Христова, которым сокрытая божественная жизнь стала доступной человечеству.

Таким образом, действием Духа Святого единичность Христа как единого Спасителя, единого Бога становится также единством Церкви, не нарушающим разнообразия, свободы, множественности Божией твари. Это прекрасно выражено в богослужении Пятидесятницы:

«Вся подает Дух Святый: точит пророчествия, священики совершает, некнижныя мудрости научи, рыбари богословцы показа. Весь собирает собор церковный: Единосущне и сопрестольие Отцу и Сыну, Утешителю, слава Тебе».

«Видехом свет истинный; прияхом Духа Не–беснаго: обретохом веру истиную: Нераздельней Троице покланяемся, та бо нас спасла есть».

Пятидесятница есть праздник эсхатологический, и книга Деяний свидетельствует об исполнении в этот день мессианского пророчества Иоиля (Деян. 2:16; Иоил. 2:28–32). Приобщение к единству Христову есть всякий раз в самом истинном смысле возобновление Пятидесятницы. Поэтому совершеннейший вид приобщения, тот момент, когда Царство Божие становится действительно доступным человеку, когда Церковь поистине есть Тело Христово, — это момент, когда Дух призывается «на дары сия и на нас» (евхаристический канон). Тогда мы, несмотря на свои грехи и недостатки, как община, становимся Церковью Божией и приобщаемся единству Христову через Таинство Евхаристии. Это и есть единственная цель нашего существования как христиан — совершенство жизни во Христе, «сей предел жизни, достигшие коего ни в чем уже не имеют нужды» (Николай Кавасила. «О жизни во Христе», IV, I[84]), «последнее таинство» (там же, IV, 4), которое и делает Церковь Церковью. Именно вокруг Евхаристии и для нее Церковь получила свою организацию — евхаристическое единство в каждом месте, пастырство и проповедь, осуществляемые тем, кто совершает Евхаристию, тождественность всех местных церквей перед лицом Божиим, полная «кафоличность» каждой из них как единой Кафолической Церкви в данном месте («Только та Евхаристия должна почитаться истинною, которая совершается епископом, или тем, кому он сам предоставит это. Где будет епископ, там должен быть и народ, так же, как где Иисус Христос, там и кафолическая Церковь» — Игнатий. Послание к смирнянам 8,2).

Это евхаристическое единство во Христе не влечет за собой магического преображения верующих, не делает их безгрешными. Оно не умаляет человеческую свободу и ответственность. Но оно дает человеку возможность приобщиться к воскресшему и победоносному Христу, предвосхищая то время, когда Христос будет «всяческая во всем» и когда Его абсолютная власть будет явлена в последнем эсхатологическом исполнении. До этого времени дар приобщения ко Христу — то, что Отцы также называют «обожснием», — остается сокрытым под покровом таинства и требует от каждого из нас аскетического подвига, борьбы со страстями, усилий воли и «синергии» (сотрудничества) между Божественной благодатью и несовершенными возможностями падшей человеческой природы. Конкретное осуществление этого дара в структурах и условиях падшего мира может быть только частичным, даже если каждому из нас он позволяет быть причастным бессмертию воскресшего Господа уже в нынешней жизни, где еще царствует смерть. Свидетели тому святые.

2. В наше время

Я не думаю, чтобы среди православных богословов многие стали бы по существу оспаривать то, что я изложил выше. Это ведь основное содержание православного понимания спасения и как таковое не может вызывать споров. Вопросы появляются в связи со словами «в наше время». Каковы те трудности, с которыми мы сталкиваемся, говоря в таких выражениях о Христе и о Церкви как «единой во Христе» в современном экуменическом или секулярном контексте?

Ясно, например, что последнее десятилетие, когда фактически все Православные Церкви вошли во Всемирный Совет Церквей, было также периодом богословской поляризации. И действительно, многие православные ощущали все возрастающую пропасть между главными интересами Совета и основоположного православного понимания спасения во Христе. Это расхождение, которое теперь признается и православными иерархами, произошло не от ослабления в содержании православного свидетельства. Если объективно прочесть выступления православных участников разных ассамблей, конференций и совещаний за этот период, то — несмотря на различие в расставлении акцентов, всегда существовавшее между более «либеральными» и более «консервативными» традициями в православном богословии, — очень легко увидеть у всех совершенную верность основной православной идее «общения во Христе», обожения, понимания таинств в их эсхатологическом контексте и т. д. И совершенно безосновательна та непросвещенная и фанатичная критика, которой некоторые ультраконсервативные православные круги подвергают участников экуменического движения как продавшихся протестантству.

Тем не менее влияние Православия на общую рабшу Совета было совершенно недостаточным, за исключением, может быть, некоторых отдельных исследований для «Веры и порядка»[85]. Как православные богословы, мы обязаны задать вопрос: почему?