Горец IV - Кристофер Макнамара

Учитель в ответе за ученика.

Поэтому, когда встал выбор — голова Дункана или голова Этерскела, — Конан не мог избрать второй вариант. А именно такой выбор и встал…

Отшвырнув в сторону Мастера Секиры (зарубить бы на долю секунды быстрее вышло, но — за что его убивать?), Конан безнадежно повернулся к Дункану. Он уже протянул руку, понимая, что опоздает…

И опоздал.

Голубое пламя ударило из перерубленной шеи Мак-Фуада — высоко, до самого потолка зала. И рассыпалось лепестками, кружась в дьявольском хороводе…

И сквозь гул и грохот высвобождающейся энергии Конану послышался раздающийся откуда-то издалека, словно из иного мира — дикий, безумный смех.

Это хохотал Черный Воин…

Говорили в старину: да, лишь Мастер может одолеть Мастера. Но если такое и впрямь произойдет — ничего в том нет хорошего!

Потому что при этом уйдет из мира частица мастерства…

38

Когда отбушевал смерч освободившейся энергии, которым сопровождается смерть каждого из бессмертных, Конан огляделся.

Они были в зале одни.

Все остальные разбежались — и король, и свита. Даже охрана разбежалась. И ничего странного в этом нет!

Куда-то исчез и Мастер Секиры. А вот это — уже странно!

Двое живых в зале. Один труп.

— Идем… — Конан потянул все еще ошеломленного Дункана за руку.

— Куда, Учитель?

— Неважно, куда. Главное — отсюда!

— Из дворца?

— Из дворца. Из города. Возможно — из страны… Да живей, пока они выходы не перекрыли!

Дункан покорно следовал за Конаном. Но вдруг он остановился.

— Я не сделаю ни шагу, Учитель. Ни шагу не сделаю я во спасение самого себя — пока ты не объяснишь мне, что произошло здесь!

Конан посмотрел на него больным взглядом:

— Ты в самом деле хочешь это узнать, ученик?

— Да, я хочу!

— Ну что ж — пеняй на себя… Вот что произошло…

Это было во времена, когда число боевого отряда определяли по количеству секир.

Когда объединенные войска нескольких кланов, составивших бонд [бонд в Шотландии — письменный договор, который призван точно определять цели и особенности каждой из договаривающихся сторон], одолели клан Мак-Фуадов, — лишь одного человека пощадили они. Одного, а не двух…

Потому что был Этерскел Мак-Фуад Мастером и Меча, и Тартана. И вовсе не стар он был тогда.

Чем определяется возраст того, кто неподвластен истинной старости? Почему один из них выглядит на двадцать лет, другой — на сорок пять?

Это определяется моментом пробуждения Силы. Вне зависимости от того, пробудят ее слова Учителя — или Первая Смерть…

Ни один из бессмертных не встретился с Этерскелом за девяносто лет, прошедшие от рождения его — до смерти. Это — не такая уж редкость.

И ни разу за эти годы не пришлось ему умереть от оружия во вражеской руке. Это — редкость куда большая, но тоже в пределах вероятного.

Вот почему так и не осознал он своей Силы.

И жил он, как положено жить хайлендеру, ушедшему жить в Лоуленд.

Увидев, что знакомое ему среди прочих искусство секирного боя исчезает, тогда как Мастеров Клинка еще немало — сменил он клеймору на секиру. И достиг с ней мастерского совершенства.

Поняв, что остался он единственным из Мак-Фуадов и потерял смысл узор кланового килта, — создал он свой собственный тартан. Мастерски создал!

А обнаружив, что не дано ему иметь своего сына, хотя жизнь его все длится и длится, — набрал он себе учеников. Один из них и был Мастер Секиры…

Во всем, за что бы ни брался горец, удавалось ему достигнуть поистине горных высот. Но ни он, ни враги его, ни друзья не знали — в чем же секрет этого?

А секрет заключался в том, что многое может Сила, даже если не осознана она…

Как попал тартан его работы к дому Дункана? А не все ли равно?

Быть может, овладел Черный Воин сознанием кого-нибудь из учеников Этерскела. Ведь смог же он проделать это с учениками Катрин и с самой Катрин!

А овладев, — вынудил их отправиться в длительное путешествие только для того, чтобы произвести жестокий налет… Могло быть такое?

Могло.

Могло и иначе быть все: если, к примеру, налетчики овладели самой тканью тартана (тартан не продают — но можно ведь украсть, можно снять с убитого). Тогда — еще проще получается…

Тогда Черному Воину предстояло подчинить себе мысли уже их самих. А это недолго сделать… Разбойники, изгнанные своими кланами, часто надевают чужие цвета.

Так ли дело обстояло, а может быть — иначе, ясно одно…

Чужими руками расправился Черный Воин с одним из бессмертных. Потому что все, в ком заключена Сила, являются ему помехой на пути к Абсолютному Могуществу.

Именно все! Борются ли они с ним сознательно — как Конан, или не осознают этой борьбы — как Этерскел.

Даже те для него помеха, кто борется с ним плечом к плечу, продавшись Злу всей душой. Даже остальные Крагеры…

Потому что остаться должен — только один!

Как выяснится вскоре, не одного, а двух бессмертных сумел убрать со своего пути Черный Воин этой ловушкой.

Двух — и едва сразу трех не сумел…

Говорили в старину: если враг позволяет схватить себя за правую руку

— значит, оружие у него в левой руке…

39

Это действительно выяснилось вскоре. Уже через несколько минут.

Конан и Дункан еще не успели выбраться из дворца — как вдруг слитный топот множества ног, шагающих навстречу, заставил их остановиться.

Повернуть обратно, попытаться найти другой выход? Поздно. Сзади — тоже гул марширующих сапог.

Наверное, вся охрана дворца спешит сейчас к этому выходу. И гарнизон города, должно быть, тоже поднят по тревоге… Плохо дело!

Не потому плохо, что не удастся проложить дорогу к свободе. Это как раз удалось бы… Нет еще такого отряда, который сумел бы надежно преградить путь двум носителям Силы! Однако, чтобы пробиться — надо будет убивать. Людей. Смертных. Виновных лишь в том, что они намереваются выполнить свой долг.

Эта мысль сейчас была ненавистна Дункану. А Конану она всегда была ненавистна.

Они остановились и стали спокойно ждать, когда стража появится из-за поворота.

Трудно сказать, как могло бы все обернуться. Возможно, им бы и удалось обойти эту преграду. Ведь стражники почти наверняка не знали, кого именно им поручено задержать!

Однако случилось так, что впереди того отряда стражников, который вышел на них, шагал недавний противник Дункана.

Мастер Секиры.

Он успел прямо поверх обычной одежды накинуть клановый тартан-плащ и юбку-килт. Тех самых цветов…

И та же секира все еще была в его руках. А по щекам пролегли влажные дорожки.

Воистину: дороже родного отца был ему Учитель. И не был он намерен жить, если Учитель не отомщен.

Страшная это сила — месть… На себе самом испытал Дункан ее коварство.

Дальнейшее произошло мгновенно.

Дункан и Мастер Секиры встали друг против друга. Обменялись взглядами. В одном взгляде была жгучая ненависть, в другом — пустота была…

И, одновременно взметнув оружие, — ударили. Тоже одновременно. Целясь друг другу в узкий промежуток между подбородком и ключицами.

Конан словно только сейчас увидел, что хотя на боку у Дункана уже висит палаш, отстегнутый было перед схваткой в том самом зале, но в руках у него — все еще зажата секира.

Редко приходилось видеть Конану, чтобы два взмаха совпали в такой точностью…

Никто из этих двоих не думал о защите. Думали лишь о том, чтобы поразить противника.

Мастер Секиры — потому, что ненавидел своего противника, считал его даже не противником, а врагом. А как же иначе?

А Дункан — потому, что чувствовал свою вину… И потому, что знал о том, какова бывает боль души. Больше, несравненно больше, чем боль тела при самой лютой пытке!

И не мог он допустить, чтобы кто-то по его вине продолжал влачить жизнь с неисцелимо изувеченной душой…

Одна голова отскочила сразу — и кровь ударила из открывшихся артерий тугой струей, высота которой была не менее полудюжины ярдов.

А вторая, оставшись на перерубленной шее, удержалась там несколько жутких секунд. Лишь когда рухнуло тело, она откатилась в сторону.

…И бежали солдаты в ужасе перед голубым кружащимся вихрем — бежали под треск сыплющихся с железных доспехов искр и грохот самопроизвольно разряжающихся мушкетов…

Ни один из них не был в зале, когда такой же вихрь вырвался из обезглавленного тела Мак-Фуада. А тот, кто был, тот, кто привел их — лежал теперь на земле. И голова его тоже отделилась от туловища.

Говорили в старину: если «кошелек или жизнь» — тогда жизнь. Если «честь или жизнь» — тогда честь.

40

Они бежали. Поэтому и Конан тоже сумел бежать.

Вернее, даже не бежать — уйти… Он не унизил себя бегством.

Та часть мозга Конана, которая еще сохранила способность размышлять, должна была испытать удивление при виде того, что больше никто не встретился ему на пути. Но удивления Конан не испытал — принял все как должное.