Приключения знаменитых книг - Джон Винтерих

О дяде Томе она сказала следующее:

«И притом такой святой, как дядя Том! Следовало бы ожидать, что его хозяин будет держать его при себе до самой смерти, а потом по косточкам продаст католикам. Каждый его зуб принес бы доход. Св. Павел просто самый заурядный человек по сравнению с ним, потому что св. Павел один раз согрешил, и даже после своего чудесного превращения он чувствовал, что грех толкает его на поступки, которых он не хочет совершать. Совсем не то дядя Том! Он само олицетворение святости… Госпоже Стоу следовало бы дальше развить свои идеи и сделать его епископом Карфагенским. Я никогда не слышала и не читала о столь совершенном человеке. Все святые и мученики, когда-либо умершие неестественной смертью, не выказали столько достоинства. Я удивляюсь только, что он смог так долго пробыть в этом грешном мире».

Миссис Истмен — уроженка Виргинии и на семь лет моложе миссис Стоу. Семнадцати лет Мэри Гендерсон вышла замуж за капитана Истмена, который провел много лет в самых глухих пограничных фортах. Такая жизнь дала ей материал для нескольких ценных книг о жизни индейцев и их легендах. Краснокожих она рисовала убедительнее, чем чернокожих. Судьба отнеслась к ней с такой же иронией, какая сквозит в «Заключительных примечаниях». Ее сын, Роберт Истмен, закончив Военную академию в Вест-Пойнте, участвовал в Гражданской войне. Он вернулся в Вест-Пойнт инвалидом и умер двадцати пяти лет от ран, полученных в борьбе против зла, которое так упорно защищало перо его матери.

Бичер-Стоу тоже пострадала за свои принципы. Ее сын Фредерик вступил в первый Массачусетский полк добровольцем в начале войны, когда ему было двадцать два года, и к лету 1863 года был уже капитаном. Он получил тяжелую рану в голову в битве при Геттисберге, от которой так никогда и не оправился. После войны миссис Стоу купила ему плантацию во Флориде, но смена обстановки не помогла ему. В 1872 году он пустился в плавание вокруг мыса Горн до Сан-Франциско, надеясь, что морское путешествие принесет ему пользу. Он добрался до Сан-Франциско, но что сталось с ним дальше, так никто и не узнал.

Писательницы наверняка никогда не встречались. Если бы такая встреча произошла, общее горе заставило бы их забыть разногласия; но не только горе роднило их. Обе они одинаково туманно представляли себе решение негритянской проблемы. Вот проект Бичер-Стоу: «Когда просвещенное и христианизированное общество на берегах Африки будет иметь законы, язык и литературу, перенятые у нас, тогда, подобно иудеям, изгнанным из Египта, оно будет благодарно Тому, Кто спас его». То же самое предсказывала Мэри Истмен в «Заключительных примечаниях»: «…свободные цветные в Америке должны видеть в Либерии свой дом. Африка, некогда их мать, должна стать им приемной матерью».

«Хижина дяди Тома» в различных переложениях появилась и на сцене. Сама Бичер-Стоу написала в 1855 году инсценировку под названием «Христианский раб», но уже было поздно вступать в конкуренцию с толпой драматургов-выскочек, стремительно несшихся если не к вечной славе, то, по крайней мере, к коммерческому успеху. В побеге Элизы и вознесении маленькой Евы скрывались для театра богатейшие возможности, а гончая собака была на сцене воплощением кошмара. Мир содрогался и рыдал, и прекрасно проводил время, и вот уже восемьдесят лет продолжает это делать, взволнованный до глубины сердца картиной предвоенных невзгод «расы, доселе лишенной контакта с воспитанным и утонченным обществом».

УОЛТ УИТМЕН

И «ЛИСТЬЯ ТРАВЫ»

Кранберри-стрит в Бруклине — это довольно невзрачная улица. Она пересекается с Фультон-стрит под железнодорожной эстакадой. Эта улица — наглядный пример упадка, в который приходит всякий район большого города, соседствующий с главными магистралями. Она по-деловому оживлена, но сама мало привносит в это оживление, а Кранберри-стрит еще меньше. Почти на самом перекрестке высятся опоры эстакады, и, расходясь широким стальным веером, образуют каркас Бруклинского моста. Но путь на мост не здесь. В нескольких метрах восточнее стоит Плимутская индепендентская церковь, самая знаменитая в этом городе церквей, а чуть подальше, с Бруклинских холмов, открывается лучший вид на нижний Манхеттен, особенно в ясные декабрьские сумерки. В четверти мили от перекрестка с Кранберри, у муниципального собрания, Фультон-стрит обретает респектабельность и превращается в полнокровную и процветающую торговую артерию самого большого района города, больше даже Манхеттена, который настоящий бруклинец и сейчас еще называет Нью-Йорком.

Процветание и респектабельность царили раньше и на углу Кранберри и Фультон-стрит. Правда, и теперь ничто не говорит о нищете или сомнительной репутации района. На южном углу перекрестка находится ресторан, а северный угол занимает цирюльня. Здесь определенно заботятся и о внешних, и о внутренних потребностях человека.

За шесть лет до начала Гражданской войны район Кранберри и Фультон выглядел куда приветливей. Эстакада с ее грохотом еще не заслоняла солнца. Не было и Бруклинского моста. В Нью-Йорк добирались на пароме. Впрочем, любители необычных ощущений и сейчас могут им воспользоваться.

В здании на северном углу Кранберри и Фультон была типография Эндрю и Джеймса Роумов. Справочник того времени в замешательстве дважды упоминает слишком быстро выдвинувшегося Роума: один раз правильно и еще раз как Эндрю Г. Рума. Типография была тесная, но Роумы сумели найти место для высокого медлительного бородача тридцати шести лет — их друга Уолтера Уитмена с Райерсон-стрит. Ему было позволено стоять перед наборной кассой и возиться со шрифтом. Этот Уитмен, однако, не был праздным наблюдателем. Мастер на все руки, он и типографское дело знал неплохо. Стихи, которые он готовился выпустить летом 1855 года, были написаны не в уединенной тишине, а в сутолоке бродвейского омнибуса или его любимого фультонского парома. У него было мало денег и много свободного времени, набирать он умел, да и Роумы между делом изредка помогали ему — вот он и решил сам напечатать свои стихи.

Уолт Уитмен в 1854 г. Гравюра из первого издания

Дома Уитмена звали Уолтом, чтобы не путать с отцом, который уже носил имя Уолтер. Уолт родился у Западных холмов, в тридцати милях от Бруклина, на Лонг-Айленде, в то время, когда Флорида сдалась Соединенным Штатам и вошла в их состав, и когда в Конгрессе шла борьба, закончившаяся Миссурийским компромиссом. Тогда наивно верили, что проблема рабства навсегда ушла с политического горизонта. Вскоре семья Уитменов переселилась в Бруклин, где Уолт недолго учился в школе, потом работал рассыльным у адвоката, помогал в приемной у врача, и, наконец, проучительствовав некоторое время в сельской школе, стал редактором газеты. Зенита своей карьеры он достиг в 1846 году, когда был назначен редактором «Бруклинского орла». Ему посчастливилось иметь «хорошего хозяина, хорошие деньги и легкую работу». Но блаженство было недолго. «Хороший хозяин» Айзек Ван Анден нашел повод для недовольства, и в январе 1848 года «были ссоры с боссом, и я потерял место». Потом была мимолетная встреча с редактором новоорлеанского «Полумесяца» в фойе бродвейского театра: «после пятиминутного разговора (и одной рюмки) мы заключили официальную сделку». Вторжение южан продолжалось всего несколько месяцев, и по возвращении домой Уитмен редактировал, читал лекции, потом помогал отцу строить и продавать дома в нижнем Бруклине. По всей вероятности, это было не особенно процветающее предприятие и к лету 1855 года оно заглохло. Тогда-то Уитмен и понес свои стихи в типографию Роумов.

Это был не первый его литературный опыт. Тринадцатью годами раньше вышел его роман «Франклин Эванз, или Пьяница», написанный явно по заказу. Этот роман, призванный «помочь великому делу Реформы и спасти молодых людей от демона Невоздержанности», разошелся в приложении к «Новому свету» в двадцати пяти тысячах экземпляров. Уитмен, постоянный посетитель ресторана Пфаффа на Бродвее, где о нем лестно говорили, что он «никогда не бывает пьян и всегда при деньгах», должно быть, писал книгу, думая только о двухстах долларах, которые за нее обещали. Позже он всегда бывал рад сменить тему разговора, если речь заходила о его первом и единственном романе. В нем заметно влияние Диккенса. Интересно, что в специальном приложении к «Новому свету», предшествовавшем «Франклину Эванзу» (оба вышли в ноябре 1842 года), печатались «Американские заметки» Диккенса, разошедшиеся в пятидесяти тысячах экземпля ров в течение месяца.

Уолт Уитмен. 1860–1861 гг. Рисунок С. Кейта.

Фронтиспис факсимильного издания

Новая книга, над которой Уитмен работал в типографии Роумов в 1855 году, называлась «Листья травы». В июле она вышла.