Наше падение - Роберт Кормер

Ни мать, ни отец, а они были врагами, они были причиной ее заключения здесь, у себя в комнате. Они стали причиной того, что произошло между ней и ее родителями.

Она подошла к двери, повернула ключ и открыла дверь. Перед ней были лица матери и отца, полные тревоги и заботы о ней, которую они, как могли, пытались выразить. В короткий момент времени они обнялись все втроем, прижавшись друг к другу щеками. Мать шептала: «Джейн… Джейн…», — что звучанием напоминало молитву, будто она вернулась из долгого путешествия. Отец плотно прижал ее к себе, будто, стараясь почувствовать контуры ее тела, чтобы убедиться в том, что это она.

Она не сопротивлялась их чувствам, позволив себе насладиться тесным кругом любви и тепла, но все-таки какая-то малая ее часть отказывалась понимать, как такое вообще может произойти снова.

— Мне жаль.

Это был шепот — мягкий и отдаленный, будто пришедший из далекой страны, с другой планеты.

— Кто это? — спросила она, удивилась и настороженно подумала, что чего-то не поняла. Почему-то этот голос был очень печальным: «Мне жаль…»

— Жаль о чем? Что вы сказали?

Она была дома одна. После школы. Когда зазвонил телефон, она автоматически сняла трубку, при этом ничего не подумав о том, кто бы это мог быть. В эти дни ей не звонил никто. Сам звонок телефона давно уже ей ни о чем не говорил и не возбуждал в ней никаких ассоциаций, особенно с тех пор, как она перестала сходить с ума от Тимми Киренса, или когда Пэтти и Лесли перестали быть ее лучшими подругами.

— Это Джейн Джером? — спросил все тот же ломающийся мальчишеский, лишенный дыхания голос, будто тот, кто с ней говорил, только что пробежал длинную дистанцию.

— Да, — ответила она. — Кто это? — легкая дрожь страха проявилась у нее в голосе. «Наверное, следует положить трубку». Момента вандализма в их доме страх все время выглядывал из-под поверхности всех ежедневных событий, будь то звонок в дверь, незнакомое лицо на улице или кто-нибудь, кто, ей могло показаться, смотрел на нее в упор в магазине или в автобусе. А теперь это был незнакомый голос в телефонной трубке.

Она уже собралась положить трубку, как некий знак поступил ей с того конца линии — знак, напоминающий те, которыми пользуются дети в конце долгого и трудного дня. И после этого знака все тот же голос, но ставший мягче, сказал:

— Мне жаль обо всем, что случилось.

Долгая пауза.

Внезапно удивившись, она посмотрела на телефон, будто на подсказку тому, кто не знает ответ на вопрос, заданный на другом конце линии. И, еще крепче прижав ухо к трубке, она услышала, как на том конце повисла трубка. Громкие гудки ворвались ей в ухо.

Ее дрожащая рука положила трубку на рычаг. Какое-то время она стояла около телефона, не двигаясь, не решаясь отойти, пытаясь собраться с мыслями. Ее мысли были перемешаны с событиями тех дней, будто ее мозг был на привязи и мог крутиться лишь вокруг одной и той же глупой мысли, но она не знала, как можно выразить то, что с ней произошло, что с ней уже произошло.

Она подошла к окну и ослепла от потоков солнечного света, ударившего ей в глаза. Ее состоянию больше соответствовал бы дождь, более подходящий ее мрачному настроению. Она отвернулась от окна, плотно обняв себя руками за грудь и устало глядя на каждую деталь мебели, стоящей у нее в комнате. Все эти дни находиться дома одной, ей показалось трудным. Временами, когда ей так казалось, она старалась куда-нибудь уйти. Теперь она нашла находиться дома почти возможным, когда вокруг нее семья. Все равно от взгляда отца ее могло передернуть, хотя делала с собой все, чтобы он этого не замечал. Когда он касался ее плеча или перед сном мог легонько ее поцеловать, внутри себя она старалась ни как на это не реагировать, хотя с ее стороны это было неправильно. Все его действия вызывали у нее сомнение, и ко всему, что он говорил, она не проявляла внимания. «С этим пора кончать», — из раза в раз повторяла она себе, но не знала, как это можно сделать. Она начала говорить себе, что ее отец — отнюдь не злодей. Парень, которого звали Гарри Фловерс, лгал, и это заставило отца усомниться в ней, в своей дочери.

Гарри Фловерс. Она думала о нем. На кого он должен быть похож? Высоким он был или низким? Толстым или худым? Кем он был? Что это был за человек, если смог позволить себе сотворить такой ужас? Она пыталась нарисовать его у себя в сознании, но у нее почему-то получалась ужасающая, лишенная формы пустота. Потому что она почти была с ним знакома, встретив однажды его на улице, на танцах в школе, в «Моле» — где, она об этом не знала. Прогуливаясь по «Молу», она с любопытством разглядывала парней, которых встречала, гадая: «Это он?» Она решила перестать приходить в «Мол», но затем она сказала себе: «нет». Она не позволит Гарри Фловерсу брать контроль над ее жизнью. Он разрушил почти все — ее, ее чувства к отцу и матери, ее дом.

И вот позвонил телефон. В трубке звучал голос, полный извинений и сожалений. Кто-то где-то сочувствовал ей, пытался узнать, как она себя чувствует. Но почему он остался инкогнито, в тайне? Почему не представился, не назвал ей свое имя? Это был он — Гарри Фловерс? Невозможно. Позвонить, чтобы всего лишь сказать, как ему жаль?

Гарри Фловерс, похоже, уже вторгся в ее жизнь, в ее мысли. Позвонивший им не был. В его извинениях не было фальши. Это был не Гарри Фловерс, который оставил после себя разрушения. Гарри Фловерс, Гарри Фловерс, Гарри Фловерс… Она подумала, что направится к лестнице, поднимется и наденет куртку, затем уйдет. Куда? Куда-нибудь. Как можно дальше отсюда. Гарри Фловерс, Гарри Фловерс, Гарри Фловерс… это имя заполнило все ее сознание. Гарри Фловерс, Гарри Фловерс, Гарри Фловерс… открывая ящики шкафа, закрывая, не застегивая пуговицы, застегивая. Гарри Фловерс, Гарри Фловерс, Гарри Фловерс… расчесывая волосы, встряхивая руки, плечи, тело. ГарриФловерсГарриФловерсГарриФловерс. Если она смогла произносить это имя столь часто и быстро, то, может, это вообще было не имя — слова, потерявшие смысл, всю свою силу, которая все равно продолжала ее беспокоить. Гарри Фловерс. Гаррифловерсгаррифловерсгаррифловерс… Она сбежала вниз по ступенькам и закрыла за собой дверь, оказавшись в другом, потустороннем мире… гаррифловерсгаррифловерсгаррифловерс… хватит, достаточно, больше не надо. Гаррифловерсгаррифловерсгаррифловерс… Это будет продолжаться, пока его имя не уйдет из ее бытия и станет лишь слогами, угасающим звуком в ее сознании, затем, слава Богу, просто ничем.

В одно мгновение тембр ее голоса в трубке вызвал у него памяти очертания ее лица. Он его видел — в тот вечер, почти месяц тому назад, а затем совсем забыл о фотографии в хромированной рамке. Он тогда замер у стены, и его взгляд застрял на портрете девушки: темные волосы, ложащиеся на плечи, чуть косоватый разрез глаз, губы с легким намеком на улыбку, будто она была в нерешительности — улыбнуться или нет, и в этот момент камера поймала ее колебание. Почему-то он снял фотографию со стены и положил на стол, так и не тронув ее, прежде чем продолжил громить все у нее в комнате.

Он не задумывался об этой фотографии, пока не услышал ее голос:

«Здравствуйте», — а затем, через пару секунд: «Кто это?»

Он вздрогнул от неуверенности в ее голосе, в котором было что-то еще, недоверие или, может быть, страх, будто она боялась услышать кого-то на другом конце линии. Он подумал: «На все ли телефонные звонки она отвечает так, или это мы довели ее до такого состояния?»

После того, как Гарри рассказал ему о ключе, Бадди только о ней и думал. Даже если сам себя считал ничем, нулем, пустым сосудом, будто высохшая бутылка из-под джина. Его тревожили мысли о ней, о том, что она почувствовала, входя к себе в комнату и увидев весь оставленный ими разгром. «Но я не мочился на стены. Это делал кто-то другой». Его удивило то, как она застряла у него в сознании, ведь прежде он ее не встречал. Он многое успел узнать о сверстницах, хоть и ни разу никого из них не «имел», каждый раз агонизируя перед ощущением, что он снова будет раздавлен своим собственным весом, будто упавший на землю помидор. Он был уверен, что с парнями они чувствуют себя намного уверенней, чем сами парни с ними. Каждый раз он снова испытывал муки любви, которая и не думала прекращаться. Все началось с Эллис Курьер в шестом классе, с волосами цвета растаявшей карамели, или Синди Денди, с которой он в первый раз в жизни танцевал (это было в девятом классе), а затем Дебби Ховингстон — любовь его жизни в старших классах. Дебби и ее свитер, тесно обтягивающий ее груди. Дебби, посылающая улыбки, а на следующий день игнорирующая его. Дебби, которая однажды вечером соизволила принять его приглашение в кино, а на утро позвонила, чтобы сказать, что не может. Дебби, которая была всем, что заставляло его избегать женский пол, и подумывать о монашестве в отдаленном монастыре. А тут вдруг он весь оказался поглощен мыслями об еще одной девчонке — о той, которую ни разу не видел и ни разу с ней не встречался, но знал, что она собрала коллекцию маленьких стеклянных животных, наклеила у себя на стену плакат с портретом Билли Джоеля (тот, который он содрал и изорвал на куски), и которую Гарри Фловерс использовал, как жертву — для собственной защиты на суде так же, как и во всем остальном он использовал Марти, Ренди и, конечно же, его — Бадди.