Курсив мой (Часть 5-7) - Нина Берберова

Ноябрь

Читаю "Историю государства Российского".

Со времени Симеона Гордого (чем гордого, собственно?), если считать 75 лет, то в России непрерывно "свирепствовали различные моры". Они "опустошали целые города". От этих 75 лет ничего не осталось - ни памятника зодчества, ни рукописи, ни иконы, ни идеи - только постоянные сражения с монголами и Литвой, междоусобия князей. А ведь 75 лет - это значит два поколения! Были же среди этих поколений люди с душой, талантливые, предприимчивые? Или их не было?

Ноябрь

Достаточно прочесть два номера берлинской газеты "Новое слово", чтобы понять всю ничтожность, лакейство, продажность, всю подлость русской души, когда она хочет выслужиться, отличиться.

Ноябрь

Никогда не забуду радиопередачу из Нотр-Дам в воскресенье утром:

- Вы любите деньги? Но Господь наш Иисус Христос никогда не запрещал любить деньги.

- Вы любите спорт? Но Господь наш Иисус Христос сам любил спорт.

- Вы любите дансинги и флирт? Но Господь наш Иисус Христос ничего не имел против такого вида развлечений.

И т. д.

Ноябрь

Сухой, худой, в черном, приходит в фешенебельный ресторан около Елисейских полей и кладет обедающим на столики книгу - Библия. Говорит:

- Вы хотите быть умными и преуспевать в жизни? Читайте эту книгу.

Подходит к бармену в баре:

- Вы хотите, чтобы торговля шла? Читайте эту книгу.

Никто не покупает. Бармен говорит:

- Если насчет торговли, то обратитесь к хозяину.

Ноябрь

Я сказала мосье П.:

- В Биянкуре была бомбардировка. Много убитых. Я видела, как женщины тащили из горящих домов обожженных детей.

Он ответил:

- А мне плевать: я живу на Монмартре!

Ноябрь

Во всем этом четыре "светлых явления": книги, бескорыстные чувства, собственные творческие мысли и природа. Первое и четвертое сводятся к стендалевскому: лектюр э агрикюльтюр. Третье замерло. Второго все меньше.

Ноябрь

Читаю Леона Блуа.

Он есть удивительное и печальное соединение Розанова, Мережковского, Ремизова и Ходасевича. Он - самый "русский" из всех французов!

Розанов - стиль, неуемность его церковно-религиозных чувств, его реакционность, интерес к евреям, ненависть к радикалам, нужда и несчастья, вынесенные на площадь.

Мережковский - парадоксальность и натянутость, любовь к фразе, эгоцентризм и то, что около важного ходит, не будучи сам большим писателем.

Ремизов - его жалобы, его безденежье, - и эксплуатация своих бед.

Ходасевич - несчастья, сами себя питающие, закабаленность работой, невозможность писать "для себя". Так и вспоминается Ходасевич в случае с выходом книги Блуа в день убийства президента Карно: все занялись убийством, и книга его канула в небытие, о ней забыли. Это так похоже на то, что могло бы случиться с Ходасевичем!

Ноябрь

Получила вызов в русский отдел гестапо, где-то около музея Галлиера. Н.В.М. получил вызов в Версаль - это для отправки на работы в Германию. Еду одна. Вхожу. Подхожу к одному из чиновников, сидящих за столами в большой комнате. Быстро оглядываю всех сидящих - ни одного знакомого лица, но я сразу чувствую, кто эти люди: у меня на русских в Париже глаз наметан. Это - крайне правые, старые, забытые люди, настоящее эмигрантское "незамеченное поколение" - хамы из бывших чиновников "двора его императорского величес-тва", министерства внутренних дел, тайные члены Союза русского народа, спасшиеся от расстрелов губернаторы, аппаратчики политотделов "дикой дивизии" и отрядов Мамонтова и других банд. Настал, значит, теперь их день, не наш день. На их улице праздник.

- Вы - масонка? Нет, я не масонка.

- Тут сказано, что вы масонка.

Дает мне брошюру адвоката Печорина "Масоны в эмиграции". Там перечислены десятки фамилий. Между ними - Р.И.Берберов.

- Я - не Р.И.Берберов.

- А кто же Р.И.Берберов?

- Брат моего отца.

- Где он?

- Он умер несколько месяцев тому назад на юге Франции.

Молчание.

- Вы - не еврейка?

- Нет, я не еврейка.

- Как вы можете это доказать?

- Я не могу доказать, что я не еврейка. Докажите вы, что я еврейка.

Молчание.

- У вас депортировали родственницу как еврейку. Это - про Олю. Я молчу. Он:

- Я вас спрашиваю.

- Я не понимаю, о ком вы говорите.

Потом он приносит из какого-то шкафа толстую папку. Это - мое "дело". Он долго роется в нем. Там, как видно, дюжины две доносов.

- Почему вы не печатаетесь в наших газетах?

- Я ничего не пишу.

- Почему?

- Стара стала. Талант пропал.

В таком духе мы говорили еще минут пять, и он меня с неохотой отпускает.

У выхода я сталкиваюсь с человеком, лицо которого я знаю, но фамилии вспомнить не могу. У него подбит глаз, и этим подбитым глазом он пытается меня просверлить в одну секунду.

Ноябрь

Состояние такое, будто живем на большой дороге - укрыться некуда. В любое мгновение в дом могут войти, взять меня, выбросить мои книги. От долгого смотрения на карту Европы зарябило в глазах (или от слез?). Над крышей летят самолеты. Это летят на Лондон. Или летят из Лондона. Или летят на Гамбург. Или еще куда-то.

Ноябрь

Давно не смотрела на звезды. Было не до них. И очень холодно. Сегодня смотрела долго. Мигали и падали, мигали и падали. Потом пошла на кухню: котелок кипел на огне, это был суп. Он был в данный момент страшно важен.

Декабрь

Отец и мать дали мне только имя. Это не я выдумала, это они придумали. Все же остальное, что есть во мне, я "сделала": выдумала, вырастила, выменяла, украла, подобрала, одолжила, взяла и нашла.

Декабрь

Герой нашего времени.

Я знала С. еще в России. С тринадцати лет он жил с горничными (в доме родителей). Два раза выгнали из гимназии. В восемнадцать лет пошел к Шкуро и кого-то резал. Затем - Берлин. Посадили в тюрьму за подделку чека. А потом случилось вот что: в Берлине было совершено политическое убийство, был убит турецкий министр, виновный в резне армян, Талаат-паша; жена убитого, среди тридцати двух представленных ей фотографий "студентов", опознала С. как убийцу мужа. Его посадили. Он же в этот вечер привел проститутку с угла Курфюрстендамма в квартиру, где жил с папашей и мамашей, которые в этот вечер были в опере. Таким образом, у него было алиби, и все вместе свидетельствовали: папа, мама, уличная девица (в которой было все его спасение), привратник дома, любовник девицы, который ждал ее на углу. С. выпустили. Он женился на девочке, которой было девятнадцать лет. В ночь свадьбы он исчез и три дня пропадал - где-то кутил с женщинами. А она сидела одна и плакала. Шесть лет он жил на ее средства, и, наконец, после того как он едва не изнасиловал ее сестру (пятнадцати лет), она ушла от него. Он шатался где-то, потом поступил в Иностранный легион и уехал в Африку (была война французов с Абдаль-Керимом).

В Африке он опять кого-то резал, вернулся через пять лет. Когда я встретила его в Париже и спросила, где его медали и кресты и в каком он чине, он сказал, что не смог пройти в офицеры, не способен был выдержать экзамен. Тут подвернулось ему место: стюардом на пароходе, возившем из Германии в Аргентину евреев, уезжавших от Гитлера. Из Аргентины в Германию он возил контрабанду. Сделал много рейсов, сам был "маленьким Гитлером" (по его словам) на этом пароходе. Затем он куда-то исчез.

С. умел скрывать свое прошлое, говорил на четырех языках, когда-то провел год или два в Кембридже, в университете (из которого, кажется, тоже был выгнан). У него были светские манеры, и он был довольно хорош собой. Умел обращаться с женщинами, которые сходили по нем с ума.

И вот теперь он в немецкой форме, сражается на восточном фронте, вернее - служит переводчиком у немцев в России.

Сейчас вернулся в отпуск из-под Смоленска. Говорит, что все бежали из Смоленска, и когда они вошли, оставался только школьный учитель с женой и дочерью. С женой, видимо, он жил, а самого учителя они заставили быть чем-то вроде промежуточной инстанции между немецкой комендатурой и русским населением.

Приехав в отпуск, он добился встречи со мной, вынул из кармана небольшой пакет. "Это - подарок с дорогой родины", - сказал он. Там было два предмета: от руки переписанная порнографичесая поэма, безграмотная и грубая, и медная икона.

1943

Январь

- Я вижу, вам никогда не бывает скучно, - сказала завистливо старуха Гарро (87 лет), - а я, знаете, иногда прямо плачу от скуки.

Январь

Рене увозят в Германию на работы, Жанет остается одна. Все их жалеют и говорят, что они не переживут разлуки: он не может прожить двух дней без женщины, а она - без мужчины.

Январь

Один из самых прекрасных музеев, какие я когда-либо видела, Маурициусхус в Гааге. И я вспоминаю, как я стояла там перед Вермером, каждый день в течение недели. А потом мы поехали с Н.В.М. в Амстердам и долго гуляли вдвоем по набережным каналов и зашли в дом Рембрандта.

И у меня такое чувство, что ни Маурициусхуса, ни Рембрандта просто больше нет. Были да сплыли.