Тигр, олень, женьшень - Валерий Янковский

Станок, в котором зажимают тело оленя, теперь широко известен на Дальнем Востоке. И все-таки сильного зверя должны держать за голову и круп четыре-пять крепких мужчин, пока один из них быстро спиливает маленькой ножовкой полумягкие, полные крови панты. Наконец операция заканчивается. На голову оленя выливают ведро студеной воды, станок открывается, и, уже комолый, бык, как отпущенная пружина, дугообразным прыжком вылетает во двор. Поступающая некоторое время кровь прекрасно дезинфицирует открытый срез без каких-либо лекарств.

Но все хорошо, когда олень нормально вошел в станок. Войти туда его заставляют из маленького соседнего отделения, в которое загоняют или заманивают заблаговременно. Из этого отделения в станок ведет постепенно сужающийся коридор. Как только пантач попал в устье коридора, его подгоняют криком и подкалыванием шестом через щель. Он не может повернуться в узком коридорчике и как ужаленный вскакивает в станок.

Однако, как и все смертные, животные имеют различный характер. Даже среди доморощенных самцов попадались смирные и ласковые, злые и непокорные. А что говорить о тех, которые родились, выросли на воле и попали в клетку совсем дикими? И все же старый бык, пойманный в зрелом возрасте, довольно скоро привык и вел себя удовлетворительно. Но тот, что был пойман двухлетком-саендышем, совершенно не терпел насилия. Еще у Чхун Бона безрассудно кидался на изгородь и рассек нижнюю губу так, что она не срослась. Когда сердился, задирал голову и шипел, грозно приближаясь к забору, сквозь щели которого на него глядели люди. При этом шрам расходился шире, обнажая десну, оттуда фонтанчиком летела слюна… Кто-то окрестил его Заячьей Губой.

В первые годы жизни в неволе он наделал немало хлопот. Не шел в станок ни под каким видом, как тигр бросался на корейца Тимофея Магая, когда тот пытался его загнать, несмотря на то, что именно Тимофей кормил его каждый день. Когда наступала очередь «пилить» Заячью Губу, все заранее бывали встревожены. И было почему: после очередных безуспешных попыток загнать оленя в станок приходилось вступать с ним в открытое единоборство.

Протекало это так. Его выпускали в маленький узкий дворик, самые отчаянные взбирались на стенки, а Губа, зная, к чему это ведет, начинал метаться. Кружа вдоль ограды, шипя и брызгая слюной, он становился на задние ноги, пытаясь достать копытами каждого, кто осмеливался спуститься. Проходило пять, десять, пятнадцать минут. Он продолжал кружить, постепенно утихая, но злобно высматривая и кидаясь на того, кто опускал ногу: опасная игра на притупление бдительности. Весь фокус заключался в том, чтобы, улучив подходящий момент, неожиданно прыгнуть и мгновенно схватить мертвой хваткой за шею.

Нужно прицепиться, повиснуть на нем, не дать себя сбросить и не попасть под его стальные копыта. Конечно, такое единоборство могло длиться несколько мгновений, весь расчет строился на безусловном доверии к товарищам. И действительно, не было случая — надежно или ненадежно зацепился первый рискнувший, — чтобы все, как горох, не сыпались с забора и не цеплялись за спину, круп, шею зверя, стараясь повалить его на пол двора. Сильное, горячее, издающее специфический запах скользкое тело вывертывается из рук, вырвавшаяся нога, как молния, со свистом чертит воздух, некоторое время вся группа — хрипящий катящийся клубок.

— Держи! Жми! Дави! Вали! Ноги — смотри, задние ноги!..

— Осторожно, панты!..

Нужно повалить и сейчас же садиться на ноги, держать их изо всех сил. Ибо самое опасное у оленя — ноги: когда стоит — передние, когда лежит — задние.

В конце операции, когда панты кем-либо уже переданы в щель за пределы двора, старший подавал команду: «Пускай!» Все разом, как кошки, кидались на стенки, где доски с интервалами позволяли мгновенно вскарабкаться подальше от страшных копыт. Губа вскакивал, описывал огромными прыжками несколько кругов и с маху вылетал через открытую с противоположной стороны дверь.

Нервно смеясь, люди начинали приходить в себя и выбираться за пределы оленника, где их приветствовали возбужденные зрители, с волнением наблюдавшие за этой своеобразной корридой. Правда, в определенном возрасте такие приключения приятно щекочут нервы. Особенно когда на «героев» в широкую щель глядит несколько пар испуганных и восхищенных девичьих глаз… И все же каждый раз, готовясь к схватке, все сильно волновались. Поэтому, даже зная, что едва ли получится, пытались загнать дикаря в станок.

И вот однажды, чудесным июльским утром, мы снова готовились к жестокой схватке. Защитили чем можно колени и локти, заняли свои места у станка и попросили Тимофея сделать традиционную попытку. Смолкли и притихли, разглядывая нашего мучителя в полутьме коридора. Тимофей замешкался, создалась пауза, еще больше взвинтившая нервы.

Затаив дыхание, все наблюдали за сумасшедшим быком. И удивились: сегодня он не метался. Напротив, долго, как изваяние, стоял в полумраке, широко расставив передние ноги и как бы в задумчивости низко опустив бунтарскую голову. Поведение было совершенно необычным. Мы безмолвно переглядывались, пожимая плечами в ожидании окрика Тимофея. Как вдруг — никто не поверил своим глазам — страшилище, приносившее столько хлопот и страданий в течение многих лет, спокойно, без принуждения, гордо подняв увенчанную прекрасными пантами голову, вошло в станок и остановилось.

Все были так поражены, что в первый момент забыли потянуть рукоятку зажима и нажать педаль, освобождающую пол. А он стоял и ждал. И когда, опомнившись, сдавили ему бока, опустили пол, взяли за спину и даже за уши — не шелохнулся.

Отдав панты, дал окатить голову холодной водой, раскрыть защитные устройства и не прыжком, а спокойно и невозмутимо вышел размеренным шагом…

С того дня в течение всей жизни, не колеблясь, входил в подготовленный станок, подавая отличный пример молодым пантачам.

Чем объяснить такой поворот в поведении животного? Очевидно, логичным выводом, что повиновение неизбежно, что раз в год он должен отдавать людям свою драгоценную корону. А раз так, легче делать это без жестокой борьбы и бессмысленного сопротивления. Понял и покорился раз и навсегда.

Олени часто пищат, стонут во время прикосновения к нежным рогам безжалостной холодной пилы. Заячья Губа при этой болезненной операции никогда не издавал ни звука. Кажется, это животное имело свой, ярко выраженный характер и, похоже, ум.

Когда олени начали нормально размножаться в домашних условиях, отпала, естественно, необходимость прибегать к услугам легендарных кавандо. Да и диких пятнистых оленей к тому времени в горах почти не осталось.