Избранное - Василий Нарежный

Вняв речи сии, Велькар улыбнулся. Не сделав обычного преклонения пред повелителем, быстро исторгся он из храмины. Негодование разлилось во взорах князя и советников. Таковая дерзость была неслыханная, и Миродар предвидел в ней ясное объявление войны кровавой. В кротком сердце его вращались чувства различные. Как соединит муж добродетельный две противоборствующие страсти:

любовь ко дщери и любовь к народу! Он зрел милую Гликерию, со слезою восхищения восходящую на ложе брачное; но, увы! ложе сие плавало в крови народа, и огнь свирепствовал в чертогах.

Не мог он произнесть еще ни единого слова, как является витязь величественный, в стальной броне, украшенной сребром и златом. Вокруг тяжелого шлема его иссечена была хитрою рукой златая диадима княжеская. Приближась к князю, преклонил он колено и вещал: «Если правдивы слова твои, повелитель Мурома, что сердце Гликерии прелестной склонно к Радиму, то сей благополучный смертный предстоит пред тобою. Познай в госте твоем, Радиме — Любослава Туровского!»

Восстал он. Миродар с радостным криком пал на выю его. Витязи и советники восплескали; веселые трубные звуки раздались повсюду.

Скоро вняла Гликерия вине толикой радости, и сердце ее, дотоле оледенелое, сладостно затрепетало в груди лебединой.

В тот же день благословение священнослужителя соединило их узами любви и счастия.

Так Любослав познал наконец, что единая кротость и милосердие к народу могут осчастливить повелителя.

Протекли дни пиршеств обычных, Любослав оставил веселые чертоги Миродаровы, потек ко граду отеческому и с кроткою, прелестною супругою воссел на престоле отцов своих. Явился к нему праведный пустынножитель Иоил и вещал:

«Благословение неба и земли да почиет на главе твоей, повелитель! Днесь уверилась душа твоя, что не в победах бранных, не в торжествах кровавых, не в имени завоевателя приобретается счастие владык земли! Пройдут месяцы и годы, пройдут веки целые; медь и мрамор сокрушатся, истлеют кости и в прах обратятся; все исчезнет, кроме воспоминания добродетели или злодейства. Отдаленнейшее потомство или прославит или предаст проклятию души наши».

Блажен, стократно блажен тот, кто целыми племенами, по разрушении земного бытия своего, от беспристрастного потомства наречен будет добродетельным! Истинный, великий судия мира не отринет его от отеческих взоров своих.

Вечер XIII

Игорь

Быстротекущие крылия твои, о счастие! Полет твой есть полет молнии! Кто из сынов и дщерей земли дерзнет подать законы твоему стремлению? Кто из великих мира сего наложит цепи на легкокрылые ноги твои и прикует к жизненной колеснице своей? Никто, ниже из багряноносцев земли Славеновой! Единый перст обладателя вселенной указывает пути полету твоему, вратящееся счастие!

Туманом покрыты были власы востекающего над градом Киевом Световида. Сизый Днепр с глухим ревом медленно катил в берегах волны свои; умолкло пение птиц сладкогласных. Один вран чернокрылый издавал вопли по дубраве, и хищный волк вторил ему грозным завыванием.

Востекла юная супруга воюющего Игоря, князя Киевского, прекрасная Ольга, с одра златотканого. Мрачными взорами узрела она с высокого терема своего и горы и долы киевские, и волны днепровские, и дубравы тенистые. Воздохнула она об отсутствии супруга своего, ратующего в пределах земли Древлянской. Давно уже златоверхий терем ее обезлюдел, и ложе брачное охладело.

«Друзья мои и советники, — вещала она к избранным старейшинам двора Князева, — сердце мое ноет в груди мятущейся, и слезы текут из очей моих, дабы, подобно перловому ожерелью, унизать выю мою. Горькое чувство скорби непредвидимой ослабило руки мои, и я не могу простерть их для объятий юного Святослава. Знамения утра сего суть отголоски ночи той, в которую узрел меня впервые Игорь воинственный. Ах! они были тогда предтечами моего счастия; теперь должны быть, по вещанию премудрых, вестниками горести безутешной! Внемлите словам моим и, если можно, советами своими утешьте сердце жены любящей и любимой.

Ревел мутный Волхов в берегах своих; молнии терзали покров неба ярящегося; град сбивал ветви с дубов и елей долговечных; гром рыкал среди областей небесных ужасно и заглушал рев бесчисленных стай медведей, обитателей лесов великого Новаграда. В дожде беспредельном горько рыдала природа, подобно сетующей невесте, грядущей за гробом жениха своего, несомого с поля брани.

В утлой хижине отца моего обитала я на брегу Волхова. За две весны пред тем сошел он в могилу, оставя мне хижину, ладию и сети рыболовные — все достояние рыбаря убогого. С трепещущим сердцем, преклонив колена, воссылала я мольбы пред скудельным изображением Перуна громовластителя. Мгновенно дверь хижины растворяется, — и, при беспрерывном блеске молнии, я зрю юного витязя, в броне серебряной, опоясанного мечом грозным. Ни сам свирепый Вий [Славенский бог ада. (Примеч. Нарежного.)] не потряс бы толико робкого сердца моего своим появлением.

«Дщерь славенская! — вещал витязь, — не покрова ищу я в хижине сей; сердце твое да успокоится! Воинства, мною предводимые, как скоро Зимцерла осветит мрачную ризу ночи сей, сразятся с врагами отечества. И враги и друзья на другом берегу Волхова. Без меня, вождя своего, рассеются они по дубравам и долинам, как стадо голубей от стада вранов хищных. Громы и молнии, бури и сумрак не воспятят вождю Росскому притечь к воинству своему в часы битвы кровавой; я должен быть на другом берегу. Знаю, сколь мышцы твои слабы рассекать веслом волны пенистые; я управлю ладиею; ты объявляй мне путь, по коему может течь она, не подвергшись мелям и преткновениям».

Мы взошли в ладию малую. Витязь напряг крепкие мышцы свои и по моему указанию рассекал волны свирепые. Долго боролся он с враждебными стихиями; наконец — благодарение грозному Посвисту [Славенский бог ветров.]! — восходящее из-за туч солнце осветило нас на другом берегу Волхова. Витязь долго взирал на меня взором внимательным и вопросил потом:

«Имя твое, прелесть незнакомая?»

«Ольга, имя мое», — ответствовала я; и непонятный трепет разлился в груди моей; и я чувствовала пурпур, озаривший мои ланиты.

«Кто располагает твоею участью?»

«Воля богов небожителей!»

«Богиня Лада не венчала тебя розовым венком своим?»

«Девический пояс мой не разрешен еще».

При сем витязь снимает с себя цепь златую, возлагает на выю мою и гласом, подобным гласу арфы сладкозвучной, вещает мне: «Ольга! я странник здесь и ничего не имею оставить тебе в знак памяти за твою услугу! Бреги цепь сию.

Если я паду теперь на битве кровавой, ты вручи ее жениху своему; если же останусь победителем, не замедлю явиться к тебе и обменю залог сей другим, тебя достойнейшим. Взойди в ладью свою и спеши в хижину. Скоро брега сии застонут от воплей поражающих и стонов пораженных».

Так вещал витязь, запечатлел поцелуй на ланите моей и скрылся в чаще дубравной. Медленно плыла я по укротившимся водам Волхова; течение струй его направляло ход ладии моей: ибо возможность управлять веслом моим — забыта.

В продолжении двух грустных дней, от зари утренней до зари вечерней, склоняся на пень дуба древнего, сидела я на брегу мутного Волхова. Прелестный Погода [Зефир славенский (Примечания Нарежного.)] развевал власы мои по груди трепещущей. Цветы благоухали; кроткие волны резвились в объятиях брегов своих; но я ничему не внимала. Блуждающие взоры мои обращены были на отдаленные леса и горы, отколе чаяла я узреть или любезного витязя, или величественную тень его: ибо он при расстании нашем обещал мне или то или другое. Мне казалось, что прощальный поцелуй его все еще пылал на моей ланите.

Настал и третий день, и при восшествии на небе нашем светила великого вняла я громким воплям на бреге отдаленном. Сердце мое содрогнулось, и я не дерзала возвесть взор свой на место опасное. Постепенно гул, шум и говор людской, ко мне приближающийся, меня ободряют; я восстаю от дерна цветущего — и зрю у ног моих витязя, мне любезного. Он окружен был мужами доблестными, в доспехах ратных. Изумление мое было неописано. Он берет цепь свою с выи моей и возлагает на свою. Снимает перстень с руки своей и, вручив мне, взывает: «Се залог благополучия славян и их племени. Ольга, сегодня будешь ты моею супругою! Я — Игорь, повелитель великого Новаграда и всей земли Славеиской».

В полубесчувствии пала я в объятия витязя державного; последовала за ним во град великий, в чертоги княжеские, и с слезящим взором благодарности к богам покровителям воззрела на восходящую звезду вечернюю с высокого ложа Игорева».

Быстротекущие крылия твои, о счастие! Полет твой ест!

полет молнии! Куда отвращаешь ты ясные взоры свои oт ложа Ольги державной?

Пыль подъемлется высоко на дворе княжеском, и задыхающийся вестник, вторгшийся к княгине, вещает: «Бери на руки младого сына своего Святослава и теки во сретение отца его. Он с дружиною стоит пред вратами града Киева. Грозно чело его, подобно туче, и безмолвны уста, кажется, предвещают удары гибельные. Иди ему во сретение».