Комсомолец. Часть 1 - Андрей Анатольевич Федин

одобрила. Оба выслушали бы от неё, чем комсомолец отличается от капиталиста. Устроить вам такое счастье?

Он взглянул на Славку, потом на меня.

Улыбнулся. Ударил ладонью по стене вагона.

— Нет, вы бы видели свои лица, — сказал он. — Не бойтесь, парни, не брошу я вас на растерзание Пимочкиной. Тебе Аверин и вовсе не к лицу трусить. Ты ж смотрел в дула китайских автоматов! А тут — всего лишь девчонка. Успокойтесь. Так что вы там решили со Светкой?

— А что мы могли с ней решить? — спросил Слава. — Меня она как будто не замечает. Я на её весы уже столько гирек за последние дни выставил! Толку — никакого. Пока Санька рядом нет, то вроде и ничего так: улыбается, что-то рассказывает, слушает меня. А стоит ему появиться — всё, нету меня больше.

Пнул ногой кочан капусты.

— Предлагаю оставить Усика в этом вагоне, — сказал Могильный. — Пусть едет в Москву вместе с капустой. Доценту скажем: сбежал парень, не выдержал тягот колхозной жизни.

Аверин сплюнул через борт кузова.

— Не смешно, — сказал он.

— Полностью с тобой согласен, — сказал я.

— Скучные вы, не интересно с вами, — заявил Пашка. — Не цените вы хорошие идеи.

Он покачал головой.

— Тогда предлагаю разобраться: что есть в Усике такого, чего не хватает в тебе, Славка.

— Эээ… чего во мне нет? — спросил Аверин.

— Нет, на вид так… ты уж прости меня, Сашок, но это в тебе много недостаёт. Хлипковат ты, но это пройдёт: откормим. Может, и подрастёшь ещё; хоть на пару сантиметров. А Славка — уже сейчас парень хоть куда. Пусть и не такой красивый, как я.

— Тоже мне — Ален Делон!

— Не обо мне сейчас речь, — сказал Могильный. — Лучше подумай, Слава: что Светка нашла в Усике, чего не увидела в тебе?

— Что?

Парни принялись меня разглядывать.

— Горло у меня больное, — сказал я.

— Эээ… не ври.

— Она так считает.

— И что с того? — спросил Пашка.

— Есть девчонки, которым нравится испытывать жалость: к щеночкам, к больным, к мужчинам, — сказал я. — Света Пимочкина одна из них. Ей нравится меня жалеть.

Попытался вспомнить, что читал в интернете (как же мне его не хватало!) о подобных случаях: когда-то специально разбирался в вопросе, чтобы помочь выскочившей замуж за алкаша помощнице.

— Она чувствует свою значимость, когда мне помогает. Ощущает себя «хорошей», «правильно воспитанной». Ухаживает за мной — доказывает свою «хорошесть» окружающим. Наш комсорг боится, что её посчитают «плохой» — доказывает всем и себе обратное. Как-то так. Другого объяснения я не нахожу.

Парни снова принялись меня разглядывать.

Я представил, что они видели: тощего, невысокого паренька, наряженного в сильно поношенные вещички — да и те будто с чужого плеча. Усик, небось, потому и таскал повсюду комсомольский значок — чтобы придать себе каплю солидности. Ладно, я хоть будёновку не одел! Иначе мои соседи по комнате в общежитии точно бы не удержались от истеричного хохота.

— Ну… признаю: тебя есть за что жалеть, — сказал Могильный. — Даже несмотря на здоровое горло.

Посмотрел на Славку.

— А вот тебя, Слава… Ты б хоть лицо жалобное сделал!

— Больно надо, чтобы меня жалели, — проворчал Аверин.

* * *

А вечером наш староста подвернул ногу.

Причём, случилось это не на капустном поле и не на погрузке — в столовой, на виду у большей части группы… и у комсорга.

Аверин вполне правдоподобно застонал, захромал. Ухватился за стену, согнав ползавших там мух. Я поспешил ему на помощь — подставил товарищу плечо. Староста навалился на меня всем своим немалым весом (или это я был таким слабым?), с видимым трудом доковылял до лавки — с гримасой нестерпимой боли на лице. Я помог Славке присесть — спросил, что с его ногой. В ответ Аверин опять застонал, заявил, что перелома ноги нет… «я так думаю», что «всего лишь» потянул связки… «наверное».

Парни загалдели, обсуждая Славкину неловкость — девчонки сочувственно заохали. Усатый доцент схватился за сердце, подбежал к Аверину — попытался поставить диагноз, разглядывая обутую в сапог ногу. Света Пимочкина тоже дернулась было в нашу сторону. Но вдруг замерла, задумчиво посмотрела на ковш с большой деревянной ручкой, который держала в руке. Завертела головой, кого-то высматривая. Комсомольский значок блеснул на её груди, будто капля крови (в колхозе значки носили только комсорг и я).

Света замахала незанятой рукой, привлекая внимание кого-то из студентов.

— Надя! — крикнула Пимочкина. — Боброва!

Никогда не исчезавшая с горизонта старосты Надя Боброва ринулась к соседке по комнате, легко расталкивая студентов мощными плечами.

— Надя, — сказала комсорг. — Взгляни, будь добра, что там случилось со Славой. Ты же спортсмен — разбираешься в травмах. Я бы и сама посмотрела. Но не могу: мне нужно срочно подогреть питьё для Саши Усика.

Глава 7

Перед отъездом из колхоза я с удивлением узнал, что вкалывал неделю не бесплатно. Получил из рук суровой колхозницы три непривычно маленькие по размерам купюры — одну номиналом в три руля и две по рублю. Радовался деньгам не меньше прочих студентов. Потому как не был уверен, что найду в вещах Александра Усика золотые горы. А пять рублей пусть и не делали из меня богача, но обещали: я не помру от голода до того, как определюсь с путями решения бытовых проблем.

В автобус я заходил уже не чужаком — советским человеком (во всяком случае, за неделю научился таковым выглядеть: на меня не указывали руками, обзывая сумасшедшим или «буржуем»). Дым от папирос водителя пришёлся кстати — от собравшихся в салоне студентов попахивало вовсе не ароматами стиральных порошков и кондиционеров. Но ни от кого из первокурсников не несло алкогольным перегаром, как это было бы, отправься студенты в колхоз в девяностых.

Перекличку не устраивали. Должно быть, усатый доцент не поверил, что кто-либо из студентов захочет остаться в колхозе. Первокурсники неорганизованной толпой ринулись занимать места — те самые, на которых неделю назад покидали город. Нарушители «порядка» слышали гневные крики: «Я здесь сидел!». И не спорили — покорно уходили с «чужих» мест. Даже Пашка Могильный и Ольга Фролович не уселись вместе. Поддался этой странной тенденции и я: плюхнулся на сидение рядом с Надей