Златовласка - Эд Макбейн

Мы со Сьюзен вернулись в комнату. Кот все еще находился на верхней полке. Теперь он совершал туалет, вылизывая себя с ног до головы. Мы стояли рядом с клеткой и наблюдали за ним.

– Ну так что? – спросил я.

– Ну, я не знаю, – ответила Сьюзен. – Я надеялась, что мы подберем белого кота.

– Он действительно такой огромный или мне это снится?

– Просто гигант!..

– Эй, Себастьян, – позвал я, и кот снова мяукнул в ответ.

Десять минут спустя мы везли его домой, упаковав в картонный ящик. Мы заплатили двадцать пять долларов, и у нас уже начали возникать дурные предчувствия по поводу этого таинственного кота без каких бы то ни было документов и родословной.

Не успели мы проехать и пяти миль, как Себастьян выбрался из ящика. Сначала показались уши, потом зеленые глаза, широко раскрытые от любопытства, и, наконец, целиком вся морда в белой полумаске. Он вскарабкался на заднее сиденье и осмотрелся.

– Кот уже на свободе, – заметила Сьюзен.

– Ох, черт, – выругался я.

Но Себастьян только прыгнул на полочку у заднего окна и вытянулся там, чтобы с удобством обозревать проносящиеся мимо пейзажи. Лежал, не издав ни единого звука, не мечась туда-сюда, как большинство котов в движущемся автомобиле. Растянулся себе преспокойненько и наблюдал. Он никогда не боялся машин. Однажды утром – к тому времени мы уже год как жили в Калузе – я залез в машину и на полпути к месту работы услышал сзади какой-то посторонний звук. Я оглянулся и увидел Себастьяна, развалившегося на заднем сиденье. Я улыбнулся и окликнул его:

– Эй, Себастьян, ты что там делаешь?

Он подмигнул мне в ответ. Джоанна играла с ним, как со щенком. В прятки, в веревочку. Носилась с ним по газону. Как-то раз, сияя, она заявилась в спальню и рассказала нам, как они с Себастьяном играют.

– Мы просто умотались, – поведала она. – Я гоняла его кругом кушетки, а он покатывался со смеху…

Она была убеждена, что он на самом деле смеялся. Наверное, я тоже в это верил. Не знаю почему, но поскольку мы приобрели его накануне дня Святого Патрика, мы всегда считали его ирландцем. Я иногда разговаривал с ним с резким ирландским акцентом, при этом он всегда переворачивался на спину, открывая для обозрения белый, мягкий, пушистый живот, и я щекотал его, – а он… он смеялся. Вот именно – он смеялся!

Я просто обожал этого кота.

На одной улице с ветеринарной лечебницей располагались три стоянки для подержанных машин и магазин, торгующий моделями самолетов. Я поставил свою машину рядом с фургоном марки «шевроле», принадлежавшем миссис Танненбаум, и направился к входной двери. Из псарни, расположенной за красным кирпичным зданием, доносился собачий гвалт. Я сразу же подумал, что этот дикий шум не может не отозваться на нервах Себастьяна. И тут я осознал, что он наверняка все еще без сознания, и шаг мой по мере приближения к входной двери все замедлялся. У меня рука не поднималась открыть эту дверь. Я боялся, что, как только войду, кто-нибудь тут же сообщит мне, что Себастьян умер.

Сразу же напротив входа располагался стол. За ним сидела медсестра в белом накрахмаленном халате, и как только я вошел, она посмотрела на меня. Слева на кушетке сидели Джоанна вместе с миссис Танненбаум. Над их головами на стене висела картина в раме, на которой был изображен кокер-спаниель. Я сразу же подошел к дочери, присел рядом с ней и обнял.

– Как он? – спросил я.

– Операция еще не кончилась.

Мы говорили шепотом.

Я наклонился вперед и обратился к пожилой даме:

– Не знаю, как вас и благодарить, миссис Танненбаум.

– Рада, что смогла помочь, – отозвалась она. Ее звали Гертруда. Я никогда не называл ее этим именем. Ей было семьдесят два, но выглядела она на шестьдесят и в катерах разбиралась лучше любого мужчины. Ее муж умер лет десять назад, оставив в наследство двухдизельный катер, к которому она не знала как подступиться, поэтому срочно записалась на курсы управления катеров при береговой охране, а уже год спустя прошла на катере от Калузы мимо Шарлотт-Харбор в устье Калузахатчи-ривер, поднялась вверх по течению и вышла в озеро Окечубей, далее прошла каналом Сент-Люси до озера Уорт, а оттуда пересекла Гольфстрим и вышла к Бимини. У нее были волосы цвета лаванды, голубые глаза, и сама она была стройной и худенькой. Однако когда ее сорокашестифутовик заходил в док, можно было подумать, что она стоит на капитанском мостике авианосца.

– Расскажи, что, собственно, произошло? – спросил я.

– Я вернулась из школы примерно в полчетвертого, – начала рассказывать Джоанна, – и принялась искать Себастьяна. Его нигде не было видно. Я направилась к почтовому ящику посмотреть, нет ли чего-нибудь для меня, и случайно глянула на противоположную сторону улицы – знаешь, туда, где большое дерево на газоне у доктора Летти? Прямо там, возле поворота… Себастьян… он просто лежал в канаве. Я сначала подумала… даже не знаю! Наверное, что он… играет со мной. А потом я увидела кровь… о. Господи, папа! Я не знала, что делать. Я подбежала к нему, я умоляла… «Себастьян? Что… что случилось, малыш?» А его взгляд… знаешь, у него бывает такой взгляд, когда он дремлет… И у него было именно такое сонное выражение на лице… только… о, папа, он выглядел таким… изломанным и поникшим, что я… я просто не знала, как ему помочь. Тогда я вернулась в дом и позвонила тебе в контору, но мне сказали, что ты на катере… А что ты делал на катере, папа?

– Беседовал с подружкой Майкла, – ответил я, и, в общем-то, это прозвучало достаточно правдоподобно. Правда, в полчетвертого я ушел с катера и поспешил в постель к Эгги. Я снова начал размышлять об алиби Джейми на прошлую ночь. Интересно, погибли бы его жена и дочери, если бы он, вместо того чтобы переспать в коттедже с женой хирурга, отправился прямо домой? И, если уж не то пошло, смог бы я помочь Себастьяну, если бы находился в конторе, когда звонила Джоанна?

– Я не знала, как быть, – продолжала Джоанна. – Не знала, где мама, не могла связаться с тобой. Тогда я отправилась в спальню и включила сигнал тревоги. Я думала, на этот сигнал сбежится вся округа. Прибежал мистер Соумс, а потом миссис Танненбаум…

– Когда я услышала сирену, то подумала, что какие-то лунатики вздумали грабить наш дом средь бела дня. Могло быть и так, поверь мне.

– Она подъехала туда, где на обочине лежал Себастьян…

– Мы осторожно подняли его и положили на доску, найденную в гараже. Мы только чуть-чуть приподняли его – для того, чтобы переложить на доску, – подхватила миссис Танненбаум.

– И мы сразу же поехали. Я знала, куда ехать, потому что здесь ему делали в последний раз уколы.

– Что сказал доктор Ресслер?

– Папа, он не надеется, что Себастьян выживет.

– Он так и сказал?

– Да, папа.

Больше говорить было не о чем. Я снова поблагодарил миссис Танненбаум и заметил, что ей, наверное, нужно домой. Она попросила меня позвонить ей, как только вернемся. Мы остались вдвоем с дочерью. На другом конце приемной медсестра с деловым видом засовывала счета в конверты. Справа от нее находилась запертая дверь. Слева стоял аквариум с тропическими рыбками. Его внутренние стенки безжизненно облепили воздушные пузырьки.

Последний раз я был в больнице года два назад. Это было, когда умерла мать Сьюзен. Ей было пятьдесят шесть лет и она в жизни не выкурила ни единой сигареты, однако ее легкие были источены раком. Ей сделали операцию, потом поместили в палату, а нам сообщили, что больше они сделать не в состоянии. Брат Сьюзен принял решение не говорить матери, что она умирает. Я и до этого его недолюбливал, а тут уж вовсе возненавидел. Она была изумительной женщиной и восприняла бы это известие спокойно – более того, она бы приветствовала возможность умереть с достоинством. А вместо этого… о, Господи!

Я вспомнил, как однажды отправился в больницу к ней один. Не помню, где при этом была Сьюзен. По-моему, ей просто нужно было немного отдохнуть от посещений – они ее изматывали. Я отправился один и увидел свою тещу сидящей в кровати с подложенными под спину подушками. Ее лицо было повернуто в сторону солнечных лучей, пробивающихся сквозь жалюзи. У нее был тот же цвет лица и те же черты, что и у Сьюзен, темные глаза и каштановые волосы, полный чувственный рот с возрастными морщинками по краям, красивый подбородок и шея, хотя кое-где кожа уже висела складками. В молодости она была красавицей, и следы былой красоты сохранялись до сих пор, несмотря на то, что болезнь и приближающаяся смерть уже наложили свой отпечаток. Когда я зашел в комнату, она плакала. Я присел на стул рядом с кроватью и спросил:

– Мама, что с вами? Что случилось?

Она сжала мою ладонь обеими руками. Слезы текли по ее лицу. Она проговорила сквозь слезы:

– Мэттью, скажи им, пожалуйста, что я стараюсь изо всех сил.

– Кому сказать, мама?

– Врачам.

– Что вы имеете в виду?

– Они думают, что я не стараюсь. Но это не так, я действительно хочу поправиться. Просто у меня не осталось сил, Мэттью.