Развод. Уходи навсегда (СИ) - Полякова Лана

– Я разведена, и сын будет жить со мной! – прокричала я над водой.

Мимо проезжала какая-то молодёжь на машине, и в приоткрытые окна раздавалась на всю улицу латиноамериканская мелодия. Что-то в стиле румбы.

И мы с Яром, не сговариваясь, сделали первый, длинный и плавный шаг друг навстречу другу.

Шаг, шаг, поворот. Прогиб. Шаг. Поворот. Поворот.

Танец зарождающейся скрытой страсти. Танец-обещание.

Танец возможных надежд.

Тридцать четвертая глава

Дача Игнатьевых располагалась на северо-западе Москвы. Огороженный гектар сосен и небольшой, по нынешним меркам, скромный дом. Одноэтажный, но с мансардой в центральной части и балконом, нависающим над входом.

Всё добротное. Построенное ещё в начале прошлого века дедом Игоря Александровича.

Даже оконные рамы не привычно-пластиковые, а деревянные. Отлично подогнанные и прокрашенные. В верхней части дроблёные планками на более мелкие стёкла. А в средней части окон устроены маленькие открывающиеся створки – форточки. Для проветривания.

На территории я не заметила особых грядок, как это принято у огородников. Да и клумб тоже не было видно.

Немного вдали, вдоль дорожки, виднелась небольшая теплица и ещё крошечный домик. Баня, наверное.

Воздух! Изумительный воздух соснового бора. Прогретого солнцем и продуваемого ветрами. Высоченные красавицы, сияя солнечными жёлто-оранжевыми стволами шумели кронами в вышине, дразня ускользающим смолистым запахом и тихонечко поскрипывая. Вроде совсем недалеко от Москвы, но какой же упоительный здесь воздух! Свежий и терпкий. До головокружения. Его можно было пить, как нектар.

Нас встречали.

Софья Владимировна куталась в пуховый платок на крыльце, прислонясь к дверному косяку.

Пока я парковала машину и выгружалась, помогая выйти Данилке, Ярослав уже подошёл к матери и выговаривал ей, бережно обнимая за плечи.

Поскуливал, радуясь встрече, его пес рядом. Виляя всем собой сразу от счастья и тыкаясь холодным носом во всех гостей скопом.

– Мама! Зачем ты вышла? Сидела бы в тепле, а то ещё простудишься. Долго ли прихватить на ветру!

Софья Владимировна улыбалась сыну, поглаживая его руку, и немного покачивала головой.

– Вероника! Я так рада, что ты согласилась приехать! – протянула она ко мне свои сухие маленькие ладошки. – Здравствуй! Проходите, будьте как дома. Мы рады вам!

Данечка немного смущался в незнакомой обстановке первое время. Затем Яр увёл его показывать кабинет, и они там застряли надолго.

Когда я из любопытства заглянула в комнату, то увидела увлечённо разговаривающего с Ярославом сына. Они стояли напротив большого глобуса, и что-то с интересом на нём рассматривали, водя пальцами по невидимым с моего расстояния линиям.

Так увлекательно, что мне немедленно захотелось присоединиться. Но я аккуратно отступила из кабинета, оставив мальчишек одних под понимающим взглядом хозяйки дома.

– Не волнуйся! – произнесла она, улыбаясь, – там настоящая комната сокровищ для мальчишек с пытливым умом. Ещё придётся вызволять их оттуда на обед.

Мы ушли с Софьей Владимировной на кухню, неожиданно очень современную и лаконичную. Со шкафами до потолка и пустыми рабочими поверхностями. Металл, стекло, пластик. Никаких лишних деталей. Только кружевные занавески на окне контрастом подчёркивали эргономичность комнаты приветом из прошлого.

За чаем с вареньем с неизменными за десять прошедших лет пирожками я рассказала этой уютной женщине с понимающими глазами всю свою семейную жизнь. Незаметно для себя. Уже перейдя к разводу и мерзости тех событий, я очнулась, что, пожалуй, не стоило грузить так пусть доброжелательного, но всё-таки чужого пожилого человека. Но Софья Владимировна успокоила меня, уверяя, что ей интересна моя жизнь, а мне необходимо выговориться. И желательно с нейтральным человеком.

Нам всем так не хватает понимающего нейтрального и неосуждающего человека рядом.

– Я вчера в обед встречалась со своим адвокатом. И попросила его, чтобы он сам вёл моё дело о разделе имущества с бывшим мужем. Не привлекая меня, – пригревшись среди доброжелательного окружения, разоткровенничалась я.

– Знаете, я поняла, что частые встречи на судах с моим бывшим вредны для меня. Та ненависть и злость, что он излучает, разрушает меня. Немотивированная ненависть. Желание сделать мне больно. Обидеть.

Это порождает во мне ответную реакцию. Ответную ненависть, – говорила я, горячась, видя в глазах сидящей напротив женщины понимание.

– Дело мужчин воевать и сражаться. Тем более, если есть возможность поручить специалисту то, что не приносит тебе счастья, – проговорила Софья Владимировна, чуть улыбаясь.

– Я не хочу ненавидеть. Обида мешает мне счастливо жить. У меня нет цели наказать бывшего мужа. Пусть он живёт так, как может! Я не прокурор и не вершитель судеб! Не нужно мне такой ответственности. Хочу жить спокойной и счастливой жизнью. Растить сына и радоваться жизни.

Мне не приносит удовольствие несчастье другого. Я не хочу мести. Я хочу справедливости. По закону, – сформулировала я свои желания.

Я замолчала. Затем посмотрев с благодарностью на Софью Владимировну, сказала с чувством:

– Спасибо!

Пока я говорила, сам собой на столе материализовался обед. На плите разогревался борщ, а в духовке пеклось мясо.

Мы решили накрыть большой стол в гостиной, потому как ждали к обеду Игоря Александровича.

Гостиная сохранила в себе черты ещё той, далёкой дачной жизни. Очень светлая, с закрытой сейчас, но всё равно дающей ощущение пространства верандой, расположенной на тыльной стороне дома окнами на сосновый бор, укутанный снегом.

Белоснежная скатерть, хрусталь, фарфор.

Неспешный разговор.

Привычные, заботливые манеры мужчин.

Покой.

Семья, сохраняющая традиции и память поколений. Уважение друг к другу. Взгляды, ласкающие и понимающие.

Я к вечеру засобиралась домой, но Софья Владимировна, улыбаясь, попросила меня остаться, обещая утром птичьи трели приближающейся весны и прогулку среди сосен.

И я соблазнилась. Сложно устоять.

Тем более, если этого хочется мне самой.

Тридцать пятая глава

Я проснулась, не понимая, где я и что происходит. Открыла глаза и увидела только смутные очертания предметов. Темнеющие балки на более светлом потолке. Вдохнула, вытянув руку из-под одеяла, и замерла.

В приоткрытую форточку большого полукруглого окна на мансарде пахнуло прохладой и послышались несмелые звуки пичуг. Я встала, зацепив за собой одеяло, и подошла босиком к окну.

Сквозь кроны сосен виднелась зарождающаяся утренняя заря и только-только посветлевший край неба.

Смешно перебирали лапками синички на балконе и тихонько посвистывали, собираясь в стайки и разбегаясь вновь, суетясь по своим важным птичьим делам. Недалеко поскрипывал и вздыхал ещё какой-то птиц. На ближайшей ветке, возможно, мне показалось в неверном свете раннего утра, но я увидела снегиря.

Такого, как рисовали на старых немного шершавых и фактурных открытках. Вспушенного и напыщенного. Важного.

Природа вздыхала, просыпаясь, встречая рассвет. Как жаль, что не видно горизонта за деревьями и нет возможности разглядеть детали. Полюбоваться, как поднимается солнце. Но и того кусочка, что виднелся в проёме крон огромных сосен, мне было достаточно, чтобы проникнуться величием и радостью рассвета.

Радостью жизни.

Жизнь есть! И будет. И даже под снегом в морозное утро всё равно уже поют птицы! Зовут свою пару, продолжают вечность существования.

Небо значительно посветлело. И бор за окном из неведомого и страшного сказочного леса проступал знакомыми ухоженными деревьями. Нестрашными. Домашними.

Я поняла, что мои ноги сильно замёрзли, и нырнула обратно в тёплую постель. Полюбовалась с минуту на сопящего в этой же комнате Данилку, улыбнулась, да и уснула вновь, пригревшись.