Загадки истории - Эдвард Радзинский

Я прочел этот декрет войскам. Под тревожный барабанный бой его расклеили по всем кварталам Парижа... А потом из города тронулась кавалькада. Ехали экипажи с депутатами, за ними гарцевала конная гвардия. И когда они покинули город, находчивый Фуше, как и обещал, приказал опустить шлагбаумы на всех заставах. Все шло, как по маслу!

Заседания обеих Палат были назначены на девятнадцатое брюмера. Депутаты, участвовавшие в нашем деле, должны были выступить с речами о тяжелом положении в стране. После чего предложить Палатам самораспуститься, а мне – составить проект новой Конституции.

Утром девятнадцатого брюмера в открытой коляске, сопровождаемый эскортом офицеров, я прибыл в Сен-Клу. Я ожидал решений Палат в парке. Но время шло, а они не принимали нужных декретов. Более того, вскоре они все поняли. И уже зазвучали голоса: «Почему мы окружены войсками?»

И тогда я решил выступить перед ними. Говорил я очень дурно... это можно записать. В Совете Старейшин я сказал что-то вроде «Я не Кромвель. И коли я вас обманываю, пусть найдется Брут...» и прочее в этом духе. Они меня явно не слушали. И уже уходя из зала, я жалко прокричал им: «Кто любит меня, тот пойдет со мной!»

Да, готов признать: в этом заговоре хуже всех вел себя я. Знаю, историки будут писать, что я попросту растерялся, что привык держать речи перед солдатами и потому не сумел обратиться к депутатам... и прочую чепуху. Неправда! Здесь – совсем иное... Во мне были живы дух революции и ненависть к диктатуре, олицетворенной в имени Кромвеля. И в то же время я...должен был стать Кромвелем! Чтобы спасти завоевания революции и страну, которую толкали в пропасть! Вот почему я говорил жалко и не убедительно...

Но если Совет Старейшин проводил меня мрачным молчанием, то в Совете Пятисот меня ждала настоящая головомойка. Я вошел, окруженный несколькими гренадерами, и сразу же почувствовал ярость зала. Я успел бросить генералу Ожеро: «Помнишь Аркольский мост?» Больше я не смог сказать ничего. Депутаты набросились на меня, они кричали мне в лицо:«Генерал, неужели ваши великие победы были для этого?! Позор! Изменник!..» И уже послышался любимый и страшный клич революции: «Вне закона его! На гильотину!»

Тщетно мой брат Люсьен, который в этот день был очередным председателем Совета, пытался их успокоить. Его слова тонули в яростных криках. Кровавые мантии окружили меня... теснили... кто-то огромный схватил меня за горло, нечем стало дышать... я терял сознание...

Очнулся я уже в парке... Гренадеры во главе с Мюратом с трудом меня отстояли. Люсьен рассказал мне потом, будто я выскочил из зала с криком:«К оружию!» Но я ничего не помнил... Сам Люсьен появился следом за мной. Когда они объявили меня вне закона, он догадался сбросить с себя тогу председателя и выбежал из зала, выкрикивая: «Заговор! Измена!»

От нервности меня сжигала чесотка, которую я подцепил под Тулоном. Видимо, машинально я расчесал лицо... оно было в крови. И находчивый Люсьен закричал гренадерам: «Вот что сделали заговорщики с вашим генералом! Вот – награда за все победы! Кучка „бешеных“ снова мутит воду, Совет живет под постоянной угрозой кинжалов якобинцев. Во имя народа, который столько лет служит игрушкой этим презренным остаткам времен ужаса, я, председатель Совета Пятисот, поручаю вам избавить собрание от этих преступников! Пусть ваши штыки оградят честных депутатов от кинжалов, чтобы они могли свободно заниматься делами республики!»

Это был приказ председателя Совета (мой они уже получили). К солдатам вернулась уверенность. И Мюрат, захохотав, смог весело скомандовать: «А ну-ка, ребята, вышвырните эту публику к такой-то матери!»

Гренадеры с ружьями наперевес вошли в Совет Пятисот. Под неумолчный барабанный бой, заглушавший проклятья и призывы депутатов, они в три минуты очистили помещение. На моих глазах депутаты выпрыгивали из окон, их красные мантии цеплялись за ветви..

Правда, гренадеры немножко погорячились, выгнав из зала всех депутатов – надо же было кому-то принять нужный закон. К счастью, к вечеру погода сильно испортилась, пошел холодный дождь. И когда солдаты отловили нескольких продрогших, совершенно мокрых депутатов, те с большим удовольствием вернулись в теплый зал. И единодушно за все проголосовали – в том числе и за собственный роспуск.

Пришлось не отстать и Совету Старейшин – там приняли декрет, по которому вся власть передавалась трем консулам. И в два часа ночи три консула – Сийес, Роже Дюко и я – принесли присягу республике...

Я уезжал из Сен-Клу в смутном настроении... Древние иудеи спрашивали: что правит миром – женщина, вино или истина? И отвечали – истина. Но, как правило, она торжествует после смерти тех, кто за нее борется. А обычно в этом мире правят меч и страх. Да, «большие батальоны всегда правы». Особенно в политике... И в ту ночь я окончательно убедился: политика – погрязнее самого грязного бивуака.

Я стал Кромвелем. Но иного пути не было! И сейчас, оглядываясь назад, могу только повторить слова великого римлянина: «Свидетельствую, в тот день мы спасли Отечество. Идите же вместе с нами благодарить за это богов»... Меня назовут «убийцей революции» те, кто не понимали ни меня, ни ее... Я дитя революции, я из эпохи крови, оттуда я родом... И я спас революцию, когда она валилась в яму... Жалкая Директория вела страну к неминуемому возврату Бурбонов. Недаром в те годы все больше людей вспоминали со вздохом королевскую Францию, где был хотя бы порядок!

Император походил по каюте и добавил:

– Расширим эту мысль. Это была великая революция, ибо она явилась не результатом борьбы династий, а плодом общего движения народа. И если до нее история Франции была историей королевского двора, после нее она стала историей двадцати пяти миллионов... И я пришел, чтобы уничтожить все излишества революции, сохранив ее благодеяния.

Вот так завершился девяносто девятый год. Накануне конца века закончилась и старая эпоха. Начиналось мое время – время великой новой Франции!

Теперь Бурбоны захотят уничтожить завоевания революции. Но попомните мои слова и запишите их: «Через двадцать лет, когда меня уже не будет на свете, Франция преподнесет миру новую революцию».

Боже мой, ведь так и случилось/

И вновь император вернулся в прошлое:

– Но оказалось, Фуше был прав: люди из бывшей Директории, участвовавшие со мной в перевороте, уже поделили власть между собой. Агенты Фуше подпоили секретаря Сийеса, и вскоре на столе у меня лежал плод их истинного представления обо мне – проект новой Конституции. Я прочитал и расхохотался. По сей Конституции я становился верной шпагой, защищавшей этих недоумков, этаким почетным болванчиком без власти. Я получал забавный титул «Великого Избирателя». Должен был жить в Версале, получать целых шесть миллионов, причем единственной моей обязанностью было назначать двух консулов, которые к тому же должны были утверждаться Сенатом» Да, они были уверены, что генерал, командовавший только своими солдатами, даст им вновь покомандовать Францией. Как они были счастливы в те первые дни!

Вскоре Сийес торжественно принес мне свою Конституцию. И, глядя на кипу страниц, написанных этим забавным фразером, я сказал ему:

«Конституция должна быть краткой».

«И ясной», – подобострастно добавил он, думая, что имеет дело с идиотом.

«И темной, – сказал я ему. – Ибо в ней всегда должно быть второе толкование, нужное правителю...»

Впервые он посмотрел на меня с уважением. Точнее – со страхом. Небрежно перелистав рукопись, я спросил напыщенного глупца:

«Неужели вы думаете, что человек, хоть сколько-нибудь честный, я уж не говорю – способный, согласится играть роль безмозглого барана за шесть миллионов? Побойтесь Бога! Впрочем, про вас говорят, что вы человек находчивый и у вас в кармане про запас всегда лежит нужная Конституция. Так что считайте, что эту нужную вы сейчас вынули».

И я положил перед ним свою Конституцию. Он был совершенно растерян. Согласно моей Конституции (которую, конечно же, им пришлось принять), вся полнота власти принадлежала отныне Первому консулу. А остальные двое становились куклами – роль, которую они посмели предназначить мне. Это было справедливо. Ибо так и должно быть в стране, где требуется быстро навести порядок, которого ждет все общество.

Власть оказалась в нужных руках. Я умел наслаждаться властью, как хороший музыкант– своим инструментом. Гамлет говорит: «На простой флейте трудно научиться играть, а вы хотите играть на мне – на человеке!»На самом деле, все наоборот! На людях играть куда проще, чем на флейте. Есть всего лишь два маленьких рычажка, которые прекрасно управляют людьми: страх и личный интерес... точнее – человеческая алчность. И когда мне говорят, что в некоем государстве подданные ничего не боятся, потому что некий король очень добр, я неизменно отвечаю: «Какое, однако, неудачное там царствование». Ибо страх – самый могущественный рычаг. Но им надо умело пользоваться. Правитель должен быть и львом, и лисой. Вся наука – это понять, когда и кем быть. И вначале я был, конечно же, львом.