Змея, крокодил и собака - Барбара Мертц
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Эмерсон очень любезно позволил мне войти в одну такую гробницу (поскольку знал, что я всё равно так и поступлю).
Крутой наклонный скат при входе высотой всего в четыре фута был завален мусором. Он заканчивался шахтой, куда мне пришлось спускаться с помощью верёвки, удерживаемой Селимом, который по настоянию Эмерсона последовал за мной. Обычно для такой работы я использовала Селима, так как он был самым молодым и стройным из опытных рабочих. Постоянно обнаруживались узкие коридоры, через которые большое тело не могло протиснуться. А низкие потолки создавали трудности для высоких людей. Эмерсона не привлекали подобные гробницы – он постоянно ударялся головой и застревал в проходах.
Но я не должна позволить энтузиазму увлечь меня подробными описаниями, которые заставят читателей заскучать. И не так уж эти события важны для моего повествования. Достаточно сказать: когда я, задыхаясь, поднялась наверх (воздух в самых нижних помещениях таких гробниц исключительно жаркий и спёртый), покрытая какой-то смесью из пота, каменной пыли и помёта летучих мышей, то едва могла выразить свой восторг:
– Это было восхитительно, Эмерсон! Конечно, настенная роспись низкого качества, но среди обломков в погребальной камере я нашла обломки дерева и льняной одежды. Я уверена, что мы должны...
Эмерсон ждал у входа, чтобы вытащить меня. Как только это произошло, он поспешно отступил, сморщив нос:
– Не сейчас, Пибоди. Это был просто осмотр. У нас нет ни рабочей силы, ни времени на раскопки. Почему бы тебе не развлечься пирамидой?
Так я и поступила. Пирамида оказалась по-своему довольно приятной, хотя проходы не были настолько широкими или интересными, как в памятниках Гизы и Дахшура. Те, кто открыл эту пирамиду, обнаружили, что она, подобно другим, полностью разграблена ещё в древности.
На следующий день к полудню появилось ещё одно дополнение, благодаря чему мы превратились во что-то вроде небольшой толпы – пара из тех, кого Эмерсон называет проклятыми туристами. Впрочем, он немного оттаял, когда один из них представился как герр Эберфельт, немецкий учёный, с которым Эмерсон переписывался. Он был ожившей карикатурой на пруссака: с моноклем в глазу, жёсткий, как доска, и исключительно официальный в обращении.
Его сопровождал один из учеников – герр Шмидт, приятный, полноватый молодой человек. Он был бы очень красив, если бы не уродливый дуэльный шрам, обезображивавший щёку. Немецкие студенты очень гордятся такими шрамами, считая их свидетельствами мужества, хотя в действительности это просто глупость. Мне говорили, что студенты даже применяют различные болезненные и антисанитарные методы, предотвращая заживление ран, чтобы шрамы выглядели как можно заметнее. Манеры господина Шмидта, в отличие от лица, оказались безупречны. Он обратился ко мне на неуклюжем, но восхитительном английском языке и с величайшей охотой принял приглашение на чашку чая. Однако Эмерсон настоял на том, чтобы показать немцам весь участок, и молодой человек послушно последовал за своим начальником.
Я закончила пить чай и собиралась пойти за ними, но тут подошёл один из рабочих, смущённо глядя на меня из-под густых ресниц. Как и другие, во время работы он снимал халат, оставаясь в одной набедренной повязке. Гладкое тело лоснилось от пота.
– Я нашёл гробницу, почтенная ситт, – прошептал он. – Не хотите ли посмотреть, пока её не нашли другие и не потребовали бакшиш?
Я огляделась. Эмерсон, должно быть, удалился с гостями в пирамиду – их нигде не было видно. Дауд руководил группой рабочих, которые разыскивали гробницы рядом с дамбой, ведущей от пирамиды к реке.
– Где это? – спросила я.
– Недалеко, почтенная ситт. Рядом с Гусиной Гробницей. – Он имел в виду одну из самых знаменитых гробниц Мейдума, в которой нашли прекрасную картину, ныне выставленную в Каирском музее[97]. Она находилась среди других мастаб к северу от пирамиды. В этом районе трудилась команда Абдуллы, искавшая входы в различные гробницы; очевидно, мой собеседник был из их числа. Его таинственные манеры и подавляемое волнение во взгляде предполагали, что он обнаружил нечто замечательное и заслужил значительную награду, которую, естественно, не собирался делить со всеми остальными.
Меня охватил восторженный трепет, когда я представила чудесную картину, по красоте не уступающую гусям. А если ещё в другой мастабе на том же кладбище найдутся раскрашенные статуи в натуральную величину, изображающие высокородную пару… Я поднялась и махнула ему рукой.
Гортанное пение группы Дауда постепенно затихало по мере того, как мы пробирались сквозь упавшие каменные глыбы по неровной земле у основания пирамиды. Мы подошли к северо-восточному углу строения, и тут мой проводник остановился. Он протянул руку.
– Ситт, – начал он.
– Нет, – сказала я по-арабски. – Никакого бакшиша, пока ты не показал мне гробницу.
Он шагнул ко мне, сладко улыбаясь, будто застенчивая девушка.
Внезапно я услышала звук, похожий на резкий треск кнута. Затем последовал раскатистый грохот падающих камней, и дождь из обломков скалы и гальки обрушился на землю за моей спиной. Мой гид бросился наутёк. Я вряд ли могла винить его за это. С досадой подняв голову, я увидела круглое, встревоженное лицо, глядевшее на меня с вершины склона высотой примерно пятьдесят футов:
– Ach, Himmel, Frau Professor— verzeiben Sie, bitte![98] Я не заметил вас. Вы целы? Окоченели от страха?
Не прекращая говорить, он принялся спускаться по склону, размахивая руками, чтобы сохранить равновесие, и вызвал ещё одну миниатюрную лавину.
– Ничуть, – ответила я. – Но вашей заслуги в этом нет, герр Шмидт. Какого ч... То есть – зачем вы стреляли? И ради всех святых, уберите револьвер, пока не проделали дыру в себе или во мне.
Покраснев, молодой человек засунул оружие в кобуру.
– Это была eine Gazelle[99] – то есть... Как вы это называете?
– Глупости. Это не могла быть газель: они – робкие существа, которые не рискнули бы так близко подобраться к людям. Вы пытались застрелить козла из бедной деревни, герр Шмидт. К счастью для вас, вы промахнулись. Лучший стрелок в мире не смог бы попасть в такую далёкую мишень из пистолета.
Моя лекция была прервана Эмерсоном, который бросился к нам, требуя ответить, кто стрелял, в кого и для чего. Моё объяснение ничуть не облегчило его беспокойство, вызванное нежной заботой. Обращаясь к немецкому коллеге, следовавшему за ним
