Повседневная жизнь алхимиков в средние века - Серж Ютен

Алхимик наблюдал за тем, как действуют божественные законы, коим подчиняются в равной мере и космос, и человек.

Наш друг Арнольд Вальдштейн имел возможность изучить арабский манускрипт, который хранится в Тегеранской библиотеке и авторство которого приписывается знаменитому мистику и суфистскому мученику аль-Халладжу. Этот манускрипт носит весьма поэтическое название: «Раскрытие тайн золотых блесток». По поводу этого сочинения можно было бы сказать, что восхищение, которое испытывал алхимик, раскрывший великий секрет появления золота, выходит, и весьма далеко, за пределы простого очарования тем, что блестит.[21]

Если же мы обратимся к биографиям средневековых алхимиков (учитывая тот факт, что невозможно проверить их успехи, прибегая к критериям современного научного знания), которым традиция приписывает действительное открытие секрета Великого Делания, то увидим, что они не поддавались соблазну владения огромными богатствами, никогда не осуществляли трансмутацию металлов в больших количествах и делали это исключительно в благотворительных целях — биография Николя Фламеля весьма показательна в этом отношении.

Адепт обретал способность — ибо он мог наблюдать действие даже космических законов — воспроизводить, имитировать все тайные операции в трех царствах природы. Отсюда проистекает символическое уподобление адепта «знаку природы».

Уточним (ибо это совершенно необходимо, чтобы не допустить путаницы, порождаемой анахронизмом), что подобное алхимическое понимание природы было противоположно количественному видению мира, которое позднее, когда зародится современная наука, возобладает, и что оно коренным образом отличалось от того, как, например, современные жители городов воспринимают природу.

Весьма знаменательно то, как алхимики проводили параллель между реализацией Великого минерального Делания (процессы которого ориентировались на согласование с самими законами материального мира, а не на ломку, нарушение их) и этапами зарождения нового человеческого существа: совокупление, зачатие, беременность, роды и — наконец — специальное кормление, необходимое для младенца. Имела место также и ассоциация возможности реализовать Великое Делание с сезонными ритмами обновления земной растительности.

Мы уже отмечали ту основополагающую роль — одной ее хватило бы, чтобы показать коренное отличие средневековой алхимии от современной химии, — которую играла у адепта чудесная надежда на возрождение как материи, так и человеческого существа, на спасение того и другого от ужасных последствий первобытного грехопадения. Процитируем характерный в этом отношении текст — начало «Розового куста философов», главного алхимического трактата Арнольда из Виллановы:

«Сердце наше пребудет в тревоге, пока мы не возвратимся к Нему (к Божеству), ибо высшая сущность элементов возносится к Огню, который выше звезд. И мы, вышедшие от Него, с полным правом можем уповать на возвращение к Нему, единственному истоку всего сущего».

Мы знаем, что повседневная жизнь средневековых алхимиков была жизнью глубоко верующих людей, все поступки которых удивительным образом укладывались в жизненный стандарт, главным регулятором которого было святое чувство.

Видение мира в средневековой алхимии всегда было видением мира иерархического, божественного по своим законам, в котором Божественный Свет мог зримым образом являть себя во всей своей славе — именно то, что происходило в реторте или тигле в момент триумфального, успешного завершения операций Великого Делания. Но вместе с тем это было и трагическое видение падшего мира (не одного только человеческого существа). Отсюда проистекала фантастическая надежда вновь обрести золотой век и даже суметь преодолеть само время, дабы достичь бессмертия, высшей цели алхимических устремлений. Преуспеть в увековечении счастливого момента, когда все получилось в реторте или тигле, когда воссиял Божественный Свет — такова была традиционная алхимическая установка, отрицавшая столь дорогую для людей нашего времени идею прогресса (а точнее говоря, игнорировавшая ее), отвергавшая историю. Впрочем, интересно посмотреть, каким образом традиционная алхимия на протяжении всей эпохи Средних веков (и даже после нее) избегала развития. Время от времени в ходе опытов, проводившихся алхимиками, открывались новые химические вещества, однако последовательность алхимических операций оставалась неизменной, а ремесленный по своему характеру инструментарий всегда был тем же самым. Хотя одежда, которую носили алхимики, и могла меняться с течением времени, однако то, что они делали и в лаборатории, и перед алтарем своей молельни, совершенно не менялось, в неизменном виде переходя по наследству от отца к сыну, от учителя к ученику. Алхимия на протяжении всех Средних веков (и даже позже) решительным образом была противоположна современной нам химии, равно как и современной технике, благодаря тому, что никогда не меняла собственных целей, точно так же, как и присущих ей методов и чаяний.

Средневековые свидетельства о свойствах, кои приписывались философскому камню

Напомним, что служило главной целью операций, совершавшихся в ходе Великого Делания: добиться успеха в осуществлении трансмутации металлов. Вернее говоря, следовало различать — по крайней мере в случае реализации долгого процесса, который получил название влажного пути, — два этапа. Малое Делание, или малый магистерий,[22] называвшийся также малым эликсиром, должно было завершаться трансмутацией простых металлов в серебро, собственно же Великое Делание, или великий магистерий, великий эликсир,[23] имело своей целью трансмутацию в наиболее совершенный из металлов, в золото, этот блестящий минеральный символ совершенства.

Но как же все-таки выглядел философский камень, чудесный и живой агент металлических трансмутаций?

На первый взгляд кажется, что свидетельства адептов расходятся.[24] Согласно Беригарду Пизанскому (он говорил о порошке проекции, полученном от неизвестного ему адепта, совершившего проекцию, превращение, прямо у него на глазах), философский камень имел запах кальцинированной морской соли и цвет дикого мака («Colore поп absimilis flore papaveris sylvestris odore vero sal marinum adnsturn referens».[25]

Согласно Раймонду Луллию, философский камень имеет цвет красного рубина (отсюда термин русификация, которым обозначается завершающая фаза метаморфоз, происходящих с первичной материей) или карбункула (по-латыни carbunculus). Этот камень мудрых обладает свойством светиться в темноте.

Калид же, еще раньше вышеупомянутых двух алхимиков, писал: «Этот камень объединяет в себе все цвета. Он — белый, красный, желтый, небесно-голубой, зеленый».

Следует различать три формы философского камня. Прежде всего его великолепное, славное состояние, в котором он является, когда алхимик наконец, после стольких трудов и бдений, зачастую напрасных, изумленно видит «чудесный минерал», внезапно озаряющий всю лабораторию необычайно ярким светом.

Свидетельства о форме философского камня также могут не совпадать в различных алхимических текстах. Одни из них позволяют представить его как некую полутвердую — полужидкую субстанцию, быстро кристаллизующуюся в реторте или тигле. Другие свидетельствуют о философском камне как имеющем замечательную форму многогранника (как правило, икосаэдра), излучающего то ослепительно белый свет (ведь он заключает в себе все прочие цвета), то ярко-красный, а то и блистательный фейерверк разнообразных цветовых оттенков.

Однако потом можно приготовить из философского камня его жидкую форму, эликсир, обладающий чудодейственными лечебными свойствами.

Философский камень мог также принимать и порошкообразную форму, называвшуюся порошком проекции. Точнее говоря, он принимал две последовательные формы: в случае успешного завершения Малого Делания, или малого магистерия, получался белый порошок, способный превращать простые металлы в серебро, а затем, после успешного осуществления Великого Делания, появлялся красный порошок, способный привести к триумфальной цели — превращению в золото свинца или ртути.

Если профанам строго запрещалось наблюдать за последовательностью операций — с самого начала до триумфального их завершения — Великого Делания в лаборатории, то позднее адепт мог, если считал это необходимым, использовать порошок проекции для публичных демонстраций превращения простых металлов в золото, дабы убедить скептиков. Некоторые адепты с этой целью даже давали небольшое количество порошка проекции тем или иным избранным лицам.

Титул адепта традиционно должен был присваиваться (вопреки широко распространенной практике использования его для обозначения настоящих алхимиков, дабы противопоставить их вульгарным суфлерам-эмпирикам) алхимику, преуспевшему в реализации Великого минерального Делания.