Судьба кочевой культуры - Ннаталья Жуковская

А вот и объект 3. Метрах в пяти от каменной бабы стоит небольшой, не выше полуметра, камень с высеченной на нем тибетской буддийской надписью. Буквы чередуются с какими-то орнаментальными узорами, и порою трудно разобрать, где кончаются одни и начинаются другие. Видим знакомые по многочисленным надписям в горах слоги ом ма ни под ме хум. Это знаменитая полумолитва-полузаклинание, известная во всех странах буддийского мира. Наличие таких камней с надписями, в просторечии называемых мани, — явление опять-таки широко распространенное в Монголии. Надписи высекались в горных проходах, на перевалах, на отдельных камнях в окрестностях монастырей, выполняя роль оберегов, мемориалов и просто маркеров принадлежащих монастырю земель.

Итак, три разновременных культовых объекта по какой-то причине оказались рядом друг с другом. Случайно или нет? Пока мы зарисовывали, фотографировали и описывали всю культовую «наличность», появился всадник — дед Лхамсурэн, работающий сторожем селенгинского моста. Он уже давно наблюдал за нами и пожелал узнать, кто и чем занимается вблизи подведомственной ему территории, Он же оказался и весьма словоохотливым информантом по интересующему нас вопросу. Услышали мы от него следующее.

Давным-давно, еще до того как родился его дед, каменную статую принесла река и выбросила на этот остров. Так как остров периодически заливает водой, местные жители хотели перенести ее на берег, но статуя «не пожелала»: сколько ни пытались ее вытащить из земли, никому не удалось докопаться до ее основания, прочно зарывшегося в землю. Так и осталась она на острове. Дали ей имя — Далхи. А по ней и изгиб реки получил название — Далхийн тохой, что значит «Локоть Далхи». В те времена этот район Селенги был частью караванного пути из России через Северную Монголию в Китай. Селенга здесь бурная, многоводная, переправляться через нее было трудно. И родилась в этих местах необычная для Монголии и монголов профессия — усчин, перевозчик караванов через Селенгу. Караваны перевозили на катамаранах, сдвоенных лодках-долбленках, в каждою ставили по паре груженых верблюдов. Стремительное Течение реки требовало от усчинов особой сноровки, наверняка ничуть не меньшей, чем требовала того океанская волна. И, возможно, нередко стихия брала верх над человеком и его упорством.

Приплывшая откуда-то сверху и застрявшая на острове по соседству с караванной переправой каменная баба стала духом-хранителем усчинов. То, что она «приплыла», хотя всем известно, что камни не плавают, очевидно, сыграло не последнюю роль. Как это все произошло на самом деле, мы не узнаем никогда. Можно только предполагать: например, где-то размыло берег с тюркским погребением и стоявшим над ним каменным изваянием, а рядом росло дерево, корни которого за несколько веков оплели каменную фигуру; все вместе они обрушились с подмытого берега в воду и поплыли по Селенге, пока на излучине реки статуя не зацепилась за что-то и не осталась на мелководье, оказавшемся временно затопленным островком. В честь вновь обретенного духа-хранителя островка усчи-ны соорудили обо — традиционное святилище, такое, какие десятки поколений монголов возводили в честь своих родовых духов. Жертвы, приносившиеся ему, тоже были такими, какие предписывала традиция, — молочные продукты, кусочки тканей, позднее появились спички, конфеты.

Определенного дня для почитания Далхи не существовало. Каждый приходил к ней тогда, когда у него была в этом необходимость. Кроме того, паломники, шедшие из Южной Монголии в Прихубсугулье на поклонение одному из главных шаманских духов Северной Монголии — патрону шаманских инициации Даян Дерхе, останавливались здесь на острове и совершали обязательное поклонение духу караванной переправы Далхи.

Усчины просуществовали в этих местах до начала тридцатых годов XX века. Именно тогда на Селенге был построен паром и надобность в катамаранах и людях, умеющих ими управлять, отпала. Усчины исчезли, но каменная баба по имени Далхи по-прежнему стоит на своем месте и по-прежнему является объектом почитания. Чаще всего сюда наведываются участники надомских скачек. Именно они вешают на шею Далхи пучки волос из гривы своих коней — вдруг да поможет им это выйти победителями в соревнованиях. Что это? Новый культ? Суеверие? Мрачное наследие феодального прошлого? Нет, безобидная дань традиции. Мне, этнографу, она понятна и даже приятна.

Вот так и произошла встреча катамарана с каменной бабой, наверное единственная в истории. Что же касается камня с тибетской надписью, он действительно здесь не у места и к Далхи отношения не имеет. Как утверждают здешние старики — а кому же верить, как не им, — его поставил в начале века какой-то человек в память о своей умершей матери. Почему здесь? А почему бы и нет? Ведь два других культовых объекта здесь уже стоят, так пусть стоит и третий.

Гоби как Гоби

В экспедиции все дни насыщены до предела, каждый по-своему. Но есть такие, которые остаются в памяти надолго, то ли потому, что события в них слишком плотно спрессованы, то ли невольно выносишь для себя из них какой-то урок. Трудно сказать…

Сентябрь 1983 года. Подходил к концу очередной полевой сезон. Он был дождливый, холодный, ветреный и на севере — в Прихубсугулье, и на западе — в Гоби-Алтае. Оставалась неделя. Хотелось провести ее с пользой, заодно и немного погреться. Нас было четверо — археолог Евгений Николаевич Черных, молодой монгольский этнограф Г. Мэнэс, я и водитель нашей машины Андрей Калянс. Сообща решили, что Южная Гоби для нас наиболее подходящее место: там и стоянки древних обитателей Монголии, и специфический образ жизни современных жителей пустыни. Кроме того, еще два объекта притягивали нас к себе как магнит — руины мертвого города-монастыря Улгий-хийд и роща окаменевших деревьев, возраст которых, по мнению геологов, более двухсот миллионов лет. Расположены они рядом возле скалистого Улгийского массива в шестистах километрах к югу от Улан-Батора.

После тяжелого и утомительного сезона мы предвкушали спокойную, развлекательную поездку. Дороги Южной Монголии, в отличие от северных, ровные и гладкие, рек с трудными бродами там нет. Бензина и продовольствия у нас было достаточно, все члены отряда — опытные полевики, и у каждого свое хобби. Мэнэс за пятнадцать минут в одиночку мог поставить большую экспедиционную палатку. Все попытки помочь ему он гордо пресекал вежливым, но твердым «не надо», и мы смирялись: не надо, так не надо. Женя на маленьком «шмеле» так жарил картошку с неизменной тушенкой, что пальчики оближешь. Андрей каждую свободную от машины и от нас минуту погружался в недавно приобретенный им томик Плутарха, и мы старались не отвлекать его от этого занятия. Я была у мужчин на подхвате и старалась скрасить их жизнь каким-нибудь анекдотом, хотя жизнь и без того казалась нам прекрасной и удивительной.