Непарад (СИ) - Воронков Александр Владимирович

- Какую бумагу?

- А! Ещё и бумаги нет?! Бумаги нет, жетон отпускной не кажешь, погоны снял, рубаху перекрасил, чтоб дурни не догадались! Ан Егор Горохов - не из тех, кого провести можно! Меня дурить - только время тратить. Что, шинель, небось, пропил?

Да что они все к этой шинели докопались? То водовоз: 'пропил, мол', теперь этот... Не было у меня шинели на реконструкции. Не-бы-ло!!! Весна потому что!' Кто ж знал...

- Потерял.

- Врёшь, пёсья морда! Шинель вещь казённая, её терять не полагается. Не спичка. Пропил! И бумаг у тебя нет. Уж не беглый ли ты, солдат? Много сейчас дезинтёров шляется, не хотят японца бить.

Тут ментовский прародитель чуть склонился поближе к моему лицу и, 'благоухая' ароматом недавно сожранного сала с чесноком - или, скорее, чеснока с салом, судя по консистенции, снизив голос спросил:

- Ну что, беглый? Как решать будем? Полюбовно или в часть пойдём?

- Слушай, командир, отстал бы ты, а? Нет тут моей части. А документы у меня с шинелью вместе пропали.

- Ха, да ты шутник, беглый! Не в твою часть, а в мою, в полицейскую! Иль тебе кутузка - дом родной? Ну, раз тебе трёшницы для меня жаль - пойдём-ка, родимый, куда положено. Там ты всё расскажешь, и про то, как с полка бежал, и кто тебе помогал, и где шинельку пропил... Давай, солдатик, топай!

С этими словами полицейский зашагнул чуть за спину, видимо, намереваясь выкрутить мою руку.

Вот только этого мне не хватало: всю жизнь прям мечтал угодить в полицию времён пра-прадедушек! Мало мне было одного раза? Но тогда хоть виноват был. А сейчас-то за что?

Согнув ноги в коленях, я провис, чтоб масса тела сконцентрировалась в месте хвата полицейского. Похоже, Горохов не ожидал противодействия, потому что пальцы его ослабли и, когда я, разворачиваясь против часовой, толкнул 'борца с дезертирами' в область диафрагмы - нанести полноценный удар помешало толстое шинельное сукно - и, не выпрямляясь, кинулся бежать - только треснула прочная ткань гимнастёрки, расходясь по шву и холодный зимний воздух плесканул по коже.

Я бежал, оскальзываясь кожаными подошвами аутентичных яловых сапог по утоптанному снегу. Позади раздавался топот сапожищ полицая и его ругань, а после неё - требовательный переливчатый звук свистка. Ладно, свист - не пуля, не подстрелит!

Вдруг, прямо перед моим лицом из-за угла выскочил мужик в фартуке с медной бляхой, поверх рыжего полушубка и с рыжей же, отороченной мехом, шапкой на голове. Не успел я как-то отреагировать на его появление, оттолкнув в сторону или обогнув сам, как прямо перед своим лицом увидел стремительно приближающийся кулак в рукавице - и тут же мир вокруг резко выключился...

***

Слегка прочухался я от швырка, когда сильные руки пихнули меня резко вниз. Открыв правый глаз, - от попыток сделать то же самое с левым пришлось отказаться из-за сильной боли - я попытался оценить своё положение. Впрочем, особо ценного узнать не удалось: я лежал ничком на дне каких-то саней, перед лицом буквально в десяти сантиметрах проносился укрывший мостовую снег, ветер игрался толстой красной ниткой из уголка кинутого под ноги извозчиком для удобства пассажиров половичка. Сами же ноги в благоухающих дёгтем сапогах грубых в количестве двух пар плотно придавили меня сверху. Руки мои были заведены за спину и стянуты на запястьях. Причём связан я был, судя по ощущениям, моим собственным брезентовым ремешком от солдатских шаровар. Похоже, мои пленители сделали выводы из моей излишней резвости и решили оградить себя от новой попытки побега. Зар-разы!

И вот какого чёрта этот городовой докопался именно до меня? Что я - кругом рыжий? Хотя, судя по упоминанию 'трёшницы' и предложения 'договориться по-хорошему', этот правоохренитель, недостойный потомок славного семейства слуг закона, как сказал бы шофёр Эдик из гайдаевской комедии, попросту захотел развести на бабки лоха ушастого, не относящегося, судя по внешнему виду, к 'чистой' публике. А когда не удалось - решил оформить задержание 'подозрительного' по всем правилам. Авось показатели вырастут... У-у, морда полицайская!

Спустя минут пять-семь поездки, санки остановились перед каким-то зданием со стенами охристо-жёлтого казённого цвета. Точно так же была выкрашена моя казарма в бытность моей приснопамятной армейской службы. Впрочем, из своего положения 'мордой долу' я успел рассмотреть только лючок вентиляции подвала возле самой земли и солидные каменные ступени с лежащей на площадке крыльца обснеженной мешковиной.

В четыре руки меня выдернули из саней и буквально поволокли, исподтишка довольно болезненно пихая в область почек, внутрь здания, мимо деловито придерживающего высокую дверь ещё одного полицейского чина. В конце достаточно просторного вестибюля находилась лестница с мощными перилами. На ведущей на второй этаж площадке, освещённые сверху светом из окон, висели два ростовых портрета. Я ожидал увидеть в казённом помещении портрет Николая Второго в преображенском мундире: в конце концов каждый уважающий себя реконструктор знает о реконструируемой эпохе 'немножечко' больше, чем средний гражданин РФ, в лучшем случае смотревший пару-тройку сериалов про доблестных царских сыщиков - борцов с 'бомбистами' и шпионами или - любитель советского ретро - про самих революционеров, и читавший Валентина нашего Пикуля. Не, Валентин Саввич, конечно, писатель авторитетный и популяризатор истории прекрасный - сам с удовольствием 'проглатывал' его романы - но 'сказочник' ещё тот! Но на то он и художник слова - а художник так видит! Но вот второй портрет, причём находящийся в центре взгляда, был необычен. На картине был изображен бородатый мужчина в кирасирской форме, опирающийся на спинку высокого кресла, изображающего, по-видимому, трон, на котором статично застыл розовощёкий младенец, задрапированный в царскую мантию с императорской короной над головой, которую - корону, а не голову - поддерживали какие-то аллегорические фигуры - то ли ангелы, то ли музы. Маленькие ручки царственного отрока крепко сжимали совершенно несоразмерные державу и скипетр. Кавалериста я узнал сразу: Великий Князь Николай Николаевич, в Великую войну - Верховный главнокомандующий русской армии, двоюродный дядя своего тёзки-императора. А вот ребёнок?.. Неужели царевич Алексей? Хотя какой 'царевич', раз в мантии? Царь Алексей Николаевич, за номером вторым этого имени. Блин, а разве он уже родился к девятьсот пятому году? Не помню, хоть убей. Ладно, будем считать, что родился. Тогда, выходит, Николай Николаевич - регент? А почему? Там в романовской семейке и до него несколько человек было, начиная с царского брата Михаила Александровича. На них что - мор напал, эпидемия среди Голштейн-Готторпов? Или я вообще в какой-то параллельной реальности, где они все вообще не понародились? Дурдом.

По лестнице вальяжно спускался какой-то важный полицейский чин в светлом офицерском пальто с узкими погонами. Молодое лицо с узенькой полоской отращиваемой бородки по контуру выражало безмятежность и презрение ко всему, находящемуся ниже по жизненному статусу. В руке он небрежно нёс форменную фуражку и пару перчаток.

Лениво окинув взглядом нашу живую картину 'Репин. Споймали', чин соизволил задержаться на нижней ступеньке, возвышаясь таким образом даже над 'шкафом'-городовым, уже тянущемся перед начальством, пытаясь одновременно и откозырять, и принять стойку 'смирно', продолжая левой рукой удерживать меня.

- Здорово, Горохов! Смотрю, бдишь, спозаранку вон кого-то словил. Молодец.

- Рад стараться, ваше благородие! - полицай от начальственной похвалы расцвёл, слово стопарь опрокинул.

- Сколько раз я говорил, Горохов: не орите, аки трубы иерихонские. - Офицер демонстративно поковырялся мизинцем в ухе, демонстрируя, что его от крика заложило. - За что ты его задержал?

- Так что, вашблагородь, подозрительный! Одет в солдатское, а перекрасил, погоны, кокарду снял, шинель не иначе, как пропил, ракалья! Бумаг никаких при себе не имеет, отпускного жетона - тоже. Значит, ваше благородие, либо дезинтёр беглый, от фронта скрывающийся, либо ещё какой гультяй. Но всяко - беспаспортный! Я его, ваше благородие, в городском саду остановил, где я есть должность сполнять приставленный. А он, р-распросук-кин сын, меня в самое солнышко как двинет, что я аж свету Божьего не взвидел, вырвался - и ну латата! Я, ясное дело, присягу сполняю, за ним бегу, свищу, потому как явственно сопротивление при сполнении и нанесение повреждениев. Слава Богу, дворник Новицкий тут же оказался, он-то его и приложил малость в харю. У Новицкого на такие случАи завсегда свинчатка в рукавицу вшита, верно я говорю? - обратился прото-мент к дворнику.