Возвращение грифона - Евгений Щепетнов

— А зачем? Зачем такой диагноз?

— Чтобы не болтали лишнего. Политические. Не хочу участвовать в этом. Устроюсь куда-нибудь в поликлинику психиатром, буду брать шоколадки у благодарных посетителей, выписывать справки и уходить домой вовремя. Здесь до поликлиники идти пятнадцать минут. А я езжу черт-те куда… зачем это мне надо?

— А научная работа, а зарплата — ведь урежут небось?

— Научная работа? Да какой из меня ученый… по инерции уже занимаюсь. Для зарплаты. За степень надбавку получить. А много ли мне одной надо денег? На трусы и кусок хлеба хватит. А наряжаться — к чему? Старовата уже для новой семьи. Вот если бы ты остался…

— Маш… я чувствую, что мне придется уйти. Зачем ты рвешь сердце себе и мне? Ты мне не безразлична, наверное, даже я в тебя влюблен. Мне хорошо с тобой, и не только в постели. С тобой интересно поговорить, ты умная, образованная. Ты очень красива — в клинике я это не замечал, ты там всегда ненакрашенная ходила, а чуть подкрашиваешься — ты просто отпадная красавица!

— Какая красавица? Как ты сказал?

— Отпадная. Так — похоже, психиатр в тебе неистребим. Может, как-то можно его заглушить, а? Ну-ка, ну-ка… — Я сдвинул с груди женщины одеяло и стал целовать соски, тут же собравшиеся в тугие розово-коричневые ягодки. Она поежилась и покрылась мурашками, тяжело и прерывисто задышала, с упреком сказав:

— Ну что ты со мной делаешь?! Я и так уже просто булькаю внутри… после наших игрищ. И ты опять?!

— А нечего было будить. Зачем меня разговорами разогрела? Нет уж, теперь поздно… держись!

И она держалась. Полчаса. А после заснула, разбросав руки и ноги — левую ногу перекинула через меня, правая рука висит до пола, влажные красные губы полуоткрыты и время от времени пошлепывают, как будто пытаются поцеловать что-то, витающее в воздухе. Вырубилась напрочь, утомленная сексом и переживаниями. Наконец-то!

Я осторожно снял с себя ее голую ногу и положил поближе к другой, накрыл одеялом, поправив руку, и убрал со лба всклокоченные, намокшие от пота волосы. Полюбовался картиной спящей любовницы — нет ничего красивее спящих детишек и любимых женщин. Они чем-то сродни друг другу — во сне такие беззащитные, такие милые, хочется укрыть их от всех опасностей в мире, от зла и печали. Увы, не всегда это удается…

Помучившись минут пятнадцать — сон куда-то улетучился, — я осторожно слез с кровати и пошел во двор, как есть, голышом. На улице еще темно, так что никто не увидит. Вода в душе уже остыла, но была еще довольно теплой. Помылся, постоял под струями воды, решив утром наполнить бак доверху — напор слабоват, видно, вода кончается. Пока стоял, думал. Что меня ждет? И что в моих отношениях с Машей? Люблю ли я ее? Хммм… не знаю. Мне с ней комфортно, она хороший товарищ — если можно так сказать о женщине. У нее великолепное тело, она неистощима в постели и правда меня любит. Так что же мне еще надо? Но вот нет чего-то такого… неуловимого… вероятно — это называется «любовь». Нет любви. Настоящей любви, ради которой хочется умереть или свернуть горы. Спокойная дружба-любовь без безумства и горения. Вероятно, все-таки место в моей душе занято другой женщиной, совсем другой. И с этим ничего не поделаешь.

Я вздохнул, закрыл кран душа. По коже пошли мурашки — поднялся утренний ветерок и похолодил мою остывшую в воде кожу. Полотенце рядом с душем на веревке уже высохло после ночных водных процедур, я насухо растерся и побрел в дом, глядя на розовеющий рассвет. Прикинув время, цокнул языком и решил, что все-таки стоило бы поспать пару часов, иначе завтра буду сонный, как зимняя муха.

С этой мыслью я побрел к постели, отодвинул на другой край Машу, снова разбросавшуюся по всей постели, чуть не поперек, пристроился на краешек дивана… и, как ни странно, почти тут же уснул. Вода смыла с меня груз мыслей и грязь ночных похождений. Мне ничего не снилось (спасибо, Оле Лукойе, он же Морфей!), и я как следует отдохнул за эти недолгие часы сна.

— Ваня, вставай! Да ну вставай же, обед на столе! — в носу чего-то засвербило, и я, не выдержав, чихнул и открыл глаза. Надо мной наклонилось смеющееся лицо Маши. Она держала в руке перышко, которым, негодяйка, щекотала у меня в носу.

— Наконец-то! Спишь, как мертвый! Пора обедать, а ты еще не завтракал. Так истощаешь, как скелет, надо хорошо питаться.

— Не делай из еды культа, Киса!

— О! Ты любишь «Двенадцать стульев»? — восхитилась Маша. — Я обожаю Ильфа и Петрова! Вставай, Ванечка. Я таких щей свежих наварила, густые — ложка стоит! Мяса полкастрюли. Тебе надо хорошо кушать. Ты вон как ночью трудился…

— Ты про что, — подозрительно осведомился я, — ты помалкивай о том, о чем говорить нельзя. Забудь.

— Не могу забыть! — невинно похлопала глазками Мария. — Ты был великолепен в постели. А ты о чем, вообще-то? Кстати, за мясом ходила на базар, к тетке Гале. Она мясом торгует и яйцами. Так вот, эта самая тетя Галя что-то вроде справочника, или, как это лучше сказать — информбюро. Что у нас в поселке происходит — все знает. Все новости на базар стекаются. Понимаешь?

— Понимаю, — усмехнулся я, — сейчас расскажешь, чего там узнала. Или я тебя сейчас кину в постель и затрахаю до смерти.

— Хмм… многообещающе. Может, не рассказывать? — томно сказала Маша и потянулась, как сытая кошка. — Нет уж, пошли есть. Пока ешь, я тебе все и расскажу.

— Пару слов — как там обстановка?

— Ничего не скажу, пока не сядешь за стол. Иди, надевай трусы, мой руки и обедать. Белье вон там, на стуле возьми, я тебе приготовила.

Щи и правда были знатными. На что уж я не особый гурман и любитель поесть, но запах от тарелки шел такой, что захлебнулся слюнями.

Маша заметила мое состояние и рассмеялась:

— То-то же… а то — завалю, завалю — без таких щей через неделю уже желания заваливать не будет. Впрочем, ты-то, может, и подольше выдержишь, — оценивающе-задумчиво осмотрела она меня.

— Хватит издеваться! — дуя на горячие щи в ложке, буркнул я. — Рассказывай сейчас же! Садистка…

— Ладно уж… слушай. В общем, выждала я время — пошла на базар к одиннадцати часам. Сейчас, к сведению, уже два часа. Ну — почти два. К одиннадцати все новости уже должны разойтись по всем закоулкам. Как покойный муж говаривал — в нашей деревне на одном конце чихнут, а на другом конце уже знают. Вроде город, но и не город. Итак — иду я к тете Гале. Она аж светится вся, ее информация распирает, будто гной из нарыва хочет вырваться. А я не спрашиваю — мясо у нее рассматриваю, косточки говяжьи тереблю. А потом так невзначай говорю:

— Тихо, как у нас летом, правда, теть Галь? Скукотища. Улица как вымерла, жарко.

Тетя Галя где-то в деревне покупает мясо и потихоньку продает. Прибавка к пенсии. Участковый вот только гоняет — базарчик-то только для цветов и овощей, а она мясом торгует. Ну да ладно. Не о том речь. Как только я сказала, тетя Галя аж взвилась:

— Это у нас скучно?! У нас тихо?! Ты что, не знаешь, что ночью-то случилось?!

— Что, теть Галь, — спрашиваю я, — неужто водопровод опять прорвало?

— Водопровод! Вы поглядите на нее! Для нее водопровод самое главное в жизни! А тебе не интересно, кто на самом деле убил Светку, за которую твоего сожителя таскали в ментовку? Неужто не интересно?

— Хмм… интересно. А откуда ты знаешь, кто это был?

— Тетя Галя все знает! От тети Гали ничего не укроется! — Она понизила голос и нахмурила брови, нарочито сокрушенно покачав головой. — Такое страшное дело, ой, какое страшное… Братья убили Светку-то! Вот! Насиловали и убили! И Ольгу ночью снасильничали и хотели убить. А она как-то изловчилась, развязалась, схватила ножик и порубила их, как свиней! Говорят, одного милиционера стошнило, когда он увидел — кровь по полу, везде — на полу, на стульях. А они валяются — головы отрезанные, все изрезанные полосками и кусочками. И это… мужское достоинство она им вырезала и повесила на улице, на бельевую веревку. Ужас какой! Зыков, с пятого дома, шел на работу, видит: из калитки выходит Ольга, голая, вся в крови, с ножом в руках. Вышла и встала у калитки, дальше не идет. Он перепугался, а Ольга-то ему и говорит — вызови милицию, я их всех убила! Он побежал в магазин — телефоны-то у нас все повыдирали, хулиганье, ручки бы у них поотваливались поганые! Милиция приехала, Ольгу забрали на спертизу. «Скорая» еще приезжала. Бабу-то они порезали сильно, кровь пили у нее. Сектанты оказались. Как она, милая, выжила — только Господь знает! Нашу русскую бабу так просто сектантам не одолеть — сразу письки поотрезает!

— Так откуда стало известно, что они убили Светку? С чего ты это взяла?

— А вот с чего, они, когда ее насильничали, все и сказали. Слышь, — бабка снова понизила голос, — они так ее накачали, что она шла враскоряку и по ногам текло! Вот! Люди говорят, чуть не порвали ей там все! Теперь спертизу будут делать, черпать у нее.