Дикобраз - Джулиан Барнс

То же самое повторяется и сейчас. Каждый присутствующий на этом суде и каждый, наблюдающий это шоу по телевидению, отлично знает, что обвинения против меня – просто ловкая фальсификация. Я стоял у штурвала этой страны тридцать три года, я был коммунистом, я посвятил всю жизнь народу, и потому я преступник в представлении людей, которые совсем недавно давали те обещания и присягали тем идеалам, которым они сейчас изменили. Но на самом деле, и это знают все, меня обвиняют в том, что я остался социалистом и коммунистом, что я горжусь тем, что я социалист и коммунист. Так давайте не будем ходить вокруг да около, бывшие мои товарищи. Я признаю себя виновным в том, за что меня действительно судят. А теперь выносите свой приговор, он у вас давно готов.

Яростно сверкнув глазами на своих обвинителей, Стойо Петканов решительно опустился на место. Председатель взглянул на часы. Один час и семь минут.

Судебное следствие кончилось к концу февраля. Солнечные лучи все чаще прорывались сквозь смог. Бабка-веснянка вот-вот пожалует. Всем известно, как капризна эта старушка, но когда она улыбнется, жди хорошей погоды.

Петр Солинский купил две мартеницы: кисточки шерсти наполовину красные, наполовину белые; красный и белый – лучшее средство против сглаза, красный и белый цвета приносят удачу и здоровье. Но Мария в этом году не захотела, как обычно, приколоть их.

– Мы же в прошлом году прикалывали. Мы их каждый год прикалывали.

– В прошлом году я любила тебя. И уважала.

Петр позвонил, вызвал такси. Ну что ж, пусть будет так.

В конце концов среди новых свобод и у него теперь есть свобода не выражать фальшивую признательность за то, что дочь выдающегося антифашиста соблаговолила стать его женой. Это она должна быть ему благодарной, а не фыркать с презрением: «Телевизионный юрист». Даже если суд не сочтет нужным добавить к обвинительному акту убийство, он отлично поработал, очень хорошо. Это каждый скажет. Его coup de théâtre[4] решительно изменил настроение общества. Карикатуристы изображали его в виде святого Георгия, поражающего дракона. Юридический факультет дал обед в его честь. Ему улыбались теперь женщины, даже незнакомые. И единственными его критиками оставались жена Мария, издатели «Правды» да еще анонимный автор открытки, доставленной ему позавчера. На открытке было изображено здание бывшего комитета компартии в Сливене, короткий текст: ДАЕШЬ РАСПРАВУ ВМЕСТО ПРАВОСУДИЯ.

Он попросил таксиста отвезти его к Северным холмам.

– Ну что, прощаемся, начальник?

– Прощаемся. – Неужели по его лицу видно, что он снова только что ссорился с Марией?

– С Алешей. Говорят, его собираются убирать. Как вы думаете, это правильно?

– Товарищ начальник. – Таксист и не думал скрывать иронию, он лишь слегка повернулся к пассажиру, и Солинский увидел его жилистую шею, засаленную кепчонку да прилипший к губам окурок. – Товарищ начальник, раз теперь у нас свобода и можно говорить все, что думаешь, позвольте мне сообщить вам, что мне начхать и на тех, и на этих.

Машина остановилась. Таксист подождет его. Он прошел через городской сквер и стал подниматься по гранитным ступеням. Недолго уже осталось Алеше призывать своим сверкающим штыком светлое будущее; и бравым пулеметчикам вокруг пьедестала тоже уже недолго держать оборону и готовиться к атаке с любой стороны. А потом? Поставят что-нибудь другое на место Алеши, или эпоха монументов миновала?

Солинский глянул вниз на обнаженные ветви лип и каштанов, тополей и орешника. К западу высилась вершина Рыкоши, там была исполнена когда-то патетическая рапсодия юного Петканова (если он просто не придумал все это). К югу лежал город, покрытый смогом, охраняемый жилыми бастионами. «Дружба-1», «Дружба-2», «Дружба-3», «Дружба-4»… Пожалуй, в самом деле надо бы подыскать новое жилье, как предлагает Мария. Можно поговорить об этом с заместителем министра жилищного строительства, они оба старые члены Партии зеленых. Из того, что ему придется жить одному, вовсе не следует, что он переберется в какую-то дыру. Комнат шесть, может быть? Генеральный прокурор должен время от времени принимать высокопоставленных зарубежных гостей. И потом, не вечно же он будет разведенным холостяком…

Он вспомнил, как, вытянувшись по струнке, стоял здесь рядом с отцом; слушал, как играет оркестр; смотрел, как советский посол укладывает венок и кланяется. Вспомнил Стойо Петканова в сиянии его могущества. И Анну Петканову вспомнил: плоское лицо и волосы, перехваченные лентой. Лет десять, если не больше, он был издали влюблен в Путеводную Звезду Молодого Поколения. На журнальных фотографиях она выглядела стильно, все знали, что она интересуется джазом… Неужели ее и вправду убили? Неужели мы докатились до такого? Неужели это можно было сделать? Кто ответит. Сталин убил Кирова: добро пожаловать в новый, современный мир!

Спустившись по гранитным ступеням, Петр Солинский вытащил из кармана плаща две мартеницы. Среди пожухлой травы он нашел большой камень на тропке, и под одобрительными взглядами трех пожилых муниципальных садовников подсунул под него красно-белые шерстяные кисточки. Так всегда поступают в деревне в это время года. А через несколько дней вернетесь туда, где оставили свои мартеницы. Если под камнем будут сновать муравьи – ждите хорошего приплода ягнят в хозяйстве. Дождевые черви и жуки предвещают лошадей и коров, пауки обернутся ослами. Всякая копошащаяся живность сулит вам, что все в вашем хозяйстве будет плодиться и размножаться, сулит вам новую жизнь.

– Ну как ты провел выходные, Петр? Что нового? Эти дефективные все еще протестуют против новой Конституции?

Он был неутомим, этот человек. Его нельзя было понять – он выжимал из вас все силы. Наверно, это оттого, что он питается йогуртом. И держит под кроватью дикую герань. Доброе здоровье и долгая жизнь: цветок столетних. Может быть, приказать милиционеру выкинуть этот цветок за окно, когда Петканов выйдет из комнаты?

Генеральный прокурор мало-помалу утратил свой боевой пыл. Оставалось только огласить приговор, процесс окончился, и он победитель. Странно, впрочем, что обвиняемый не проявляет к нему неприязни – вернее, явной, острой неприязни – после сенсационного заявления об Анне Петкановой. Что бы это могло значить? Неужели не случайно?

– Я ездил к отцу, – ответил Солинский.

– Ну и как он?

– Умирает, я вам уже говорил.

– Да-да… Что ж, все там будем. Но мне искренне жаль. Каковы бы ни были наши разногласия…

Нет уж, опять выслушивать нелепицы и сентиментальные байки о его семейном прошлом Солинский не намерен. Он резко прервал собеседника.

– Отец говорил о вас, – сказал он.

Петканов замер явно в предвкушении – вождь давно уже привык к лести. Но тут же понял, что обманулся: таким жестким, сухим, постаревшим выглядел Солинский. Нет, мальчиком его больше не назовешь.

– Отец не мог говорить много, но он хотел, чтобы кое-что я услышал. Он сказал, что, когда вы были молоды, когда вы оба были молоды, вы искренне верили в идею. И хотя вы были бешено честолюбивы, просто одержимы мыслью о власти, это не мешало вам верить в идею. Он сказал, что хотел бы узнать, когда вы утратили веру. Его жгло желание узнать, когда и как это произошло. Возможно, после смерти дочери, хотя он думает, что задолго, задолго до этого.

– Передай своему отцу, что я по-прежнему искренне предан социализму и коммунизму. И никогда не сворачивал с этой дороги.

– Тогда вам будет интересно, что сказал отец перед самым моим уходом. Он сказал: «Отгадай-ка загадку, Петр. Кто хуже: тот, кто искренне верит и продолжает верить вопреки очевидной реальности, или тот, кто принял эту реальность, но продолжает утверждать, будто он верит в идею?»

В кои-то веки Стойо Петканов постарался подавить в себе раздражение. Вот такой он был всегда, старик Солинский, всегда разыгрывал из себя гнилого интеллигента. Они завершают утверждение очередных экономических программ. Министры с ума сходят, как увязать плановые показатели, не поставит ли погода под угрозу урожай, не повлияет ли новый ближневосточный кризис на поставки сырья из России-матушки, а старик Солинский, попыхивая трубочкой и откинувшись на спинку стула, приступает к изложению своих высоколобых теорий. «Я сейчас перечитал, товарищи…» – так он обычно начинал свою тягомотину. Пере-чи-тал! Ты читаешь, ты изучаешь, само собой, как же без этого, но ты же еще и работаешь, действуешь! Научные принципы социализма известны, но ты применяешь их на практике. Разумеется, сообразуясь с местными условиями. Но когда вы решаете вопрос о завершении строительства гидроэлектростанции, или выясняете, почему крестьяне Северо-Запада утаивают зерно, или обсуждаете доклад ОВБ о венгерском национальном меньшинстве, ни хрена вам, товарищ доктор Солинский, профессор блядских наук, ни хрена, уж извините, вам не надо пepe-чи-тывать. А виноват был он, Петканов, уж слишком мягко, слишком терпеливо он обходился со старым дураком, которого давно уже пора было отправить в деревню к пчелкам. Он не был таким высокоумным теоретиком, когда они сидели вместе в варковской тюрьме. И не просил тогда у надсмотрщиков позволения пepe-чи-тать что-нибудь прежде, чем врезать нечаянно тому отбившемуся от своих железногвардейцу. В те дни старик Солинский умел сделать так, чтобы фашист взвыл от боли.