Восход - Виктория Хислоп

Разошелся слух, что назначен новый президент – Никос Сампсон, бывший борец ЭOKA.

Безутешная Ирини Георгиу рыдала. Она относилась к Макариосу с большой симпатией. Изменение его позиции в отношении энозиса смутило ее, но вне зависимости от политических целей президента она верила, что человек духовного сана должен быть по определению хорошим.

– Вот еще одна утрата, – пожаловалась она дочери. – Ужасная смерть! Бедный, бедный… Когда же это все закончится?

Они с Марией, которая была снова беременна, слушали новости весь день. Малыш Василакис без устали играл деревянными кубиками, погрузившись в собственный мир. Макариоса обвиняли в том, что он привел страну к такой ситуации. Диктор сообщил, что Национальная гвардия захватила власть, чтобы не допустить гражданской войны.

Когда Паникос вернулся домой из своего магазина электротоваров пораньше, чтобы побыть с женой и сыном, Ирини Георгиу осталась одна. Никого из ее мужчин не было дома. Муж и оба сына еще не вернулись.

– Где же они, как вы думаете? – Она в отчаянии заламывала руки. – Когда же они вернутся? Думаете, с ними все в порядке?

Никто не мог ответить на ее вопросы. Мария и Паникос бормотали лишь бесполезные слова утешения.

Ирини металась по комнате взад-вперед, выходила из дому, шагала по улице, словно надеясь их там встретить, возвращалась в дом, присаживалась на минутку и повторяла все сначала.

– Что нам делать? – непрестанно повторяла она.

Ирини была на грани истерики и постоянно крестилась.

– Уверен, они скоро придут. – Паникос успокаивающе гладил тещу по руке.

Время тянулось невыносимо медленно. Первым вернулся Василис.

– Агапи му, прости. На дороге всюду блокпосты, проехать невозможно. Ты, наверное, волновалась?

Они обнялись, и Ирини расплакалась.

– И почему мы не установили телефон? – сокрушался Василис. – Я бы мог тебе позвонить.

Вскоре явился Маркос. Ему и в голову не пришло, что мать будет так тревожиться.

– Я был вынужден задержаться в отеле, – объяснил он. – Нужно было успокоить гостей. Объяснить, что все в порядке.

Теперь ждали только Христоса.

– Мама, он скоро явится, – успокаивал ее Маркос, хотя сам слабо в это верил.

Ирини начала готовить. Она не знала другого способа отвлечься и перестать думать о сыне. Накрыла на стол, положив приборы и для Христоса, и все сели есть. Входную дверь оставили открытой, чтобы увидеть его сразу, как только он появится на пороге.

Ирини с Марией убирали со стола, когда в дверях показалась мужская фигура. Ирини уронила нож, спеша навстречу сыну. Христос стиснул мать в объятиях. Он был широкоплечим и на фут выше ее ростом.

Ирини вдохнула запах пота и машинного масла, которым пропах ее младший сын, и прижалась к нему еще крепче. Наконец он ее отпустил.

– Ты наверняка голоден, – сказала она.

– Еще как! Как волк, – ответил он.

– Ты в курсе, что творится? – Василис не знал, слышал сын о перевороте или нет.

– Разумеется, в курсе, – подтвердил Христос, стараясь не показывать свою радость, которая росла в нем с каждым днем.

Ирини Георгиу поняла, что младший сын не разделяет ее печали по поводу смерти Макариоса. Все его поведение в тот вечер подтверждало то, о чем она и так давно догадывалась.

Паникос возился с радио, пытаясь уменьшить помехи, и настроился на другой канал.

Вдруг они услышали голос, который тотчас узнали. Это был голос Макариоса. Судя по всему, похоронили его преждевременно. Президент рассказывал репортеру, как ему удалось выбраться из дворца во время штурма. Он остановил проезжающую машину, и та увезла его в горы Троодос. Оттуда он перебрался в монастырь, а потом в Пафос, откуда сейчас ведет вещание нелегальная радиостанция.

«Вместе мы выполним священную миссию сопротивления и завоюем свободу, – закончил выступление президент. – Да здравствует свобода! Да здравствует Кипр!»

Воскресение Макариоса поразило Ирини даже больше, чем известие о его смерти. Она была уверена, что все они свидетели чуда, и вечером плакала даже больше, чем утром. Все ее любимые мужчины вернулись.

– Господь на стороне Макариоса! – ликовала она.

Василис взглянул на жену. Когда Ирини Георгиу говорила о Макариосе, она рисовала в своем воображении благодушного бородатого священника. Его богобоязненная жена благоговела перед кем угодно в церковном облачении. Василис же видел политика с хитрыми глазами и был убежден, что у этого человека есть два абсолютно разных лица.

В «Восходе» в тот день было спокойно. Персоналу было велено сообщать гостям, что перемены в руководстве страны на их отдыхе не скажутся. Порты и аэропорты временно закрыты, но вскоре все вернется к обычной жизни. Никосия находится на расстоянии более тридцати миль, и беспорядки тут им не грозят.

В день, когда свершился переворот, все отдыхающие, как прежде, загорали на пляже. Туристы слышали, что назначен новый президент, но эта новость их не потрясла. Американцев и европейцев больше занимал скандал, разразившийся в Вашингтоне. Решалась судьба очередного президента, Ричарда Никсона, и это могло в большей степени повлиять на их судьбы.

На следующий день впервые за многие месяцы в «Восходе» появился Саввас. Многие его рабочие не вышли на работу, и стройка застопорилась. Он был крайне обеспокоен.

– Где Маркос? – строго спросил он Костаса Франгоса.

– Наверное, где-то поблизости, – ответил тот. – Я видел его часов в десять.

Как обычно, Маркос и Афродити должны были встретиться утром, но он задерживался. В таких случаях она всегда нервничала – страсть делала ее нетерпеливой. Сегодня у Афродити был дополнительный повод для волнения. Она понимала, что последние политические события на острове грозили разрушить ее повседневную жизнь, и безумно этого боялась. Никогда еще Афродити не была так счастлива, не чувствовала себя столь полной жизни, не испытывала большего удовольствия. Она ничего не хотела менять. В объятиях Маркоса она забывала обо всем: о нарядах, туфлях, иногда даже об украшениях. Все это становилось не важным. Они никогда не зашторивали окна, когда занимались любовью, на каком бы этаже ни были – на девятом, одиннадцатом или четырнадцатом. По утрам солнце стояло высоко, и его лучи, отражаясь от морской глади, освещали каждый квадратный дюйм ее кожи. С мужем они всегда задергивали шторы и приглушали свет.

В то время как его жена и первый помощник спешно натягивали одежду, Саввас созвал персонал на собрание в бальном зале. Он хотел еще раз напомнить о том, чтобы все продолжали работать как обычно. Еще важнее было сделать все возможное, чтобы гости не уезжали. Папакоста убедился, что все работает в обычном режиме, и попросил, чтобы так продолжалось и впредь.

– Вы все знаете, что мы перестраиваем «Новый Парадиз-бич», – сказал он. – Успешная работа «Восхода» и завершение строительства нового отеля целиком в ваших руках.

Маркос стоял в задних рядах и слушал. В голосе Савваса Папакосты явно слышалась борьба жадности с паникой.

«Босс, как всегда, краток», – подумал Маркос. Он подозревал, что продолжать работать как обычно будет не так-то легко. Утром он заезжал в гараж, чтобы отвезти несколько посылок. Брата на месте не было, его напарник работал один.

– Его отряду приказали отбыть в Никосию, – сообщил тот. – Христос уехал.

– Разве все уже не закончилось? – удивился Маркос.

– Оппозиция еще сопротивляется, – пояснил механик. – Горстка левых не хочет подчиниться новому президенту.

Было ли это так, или ситуация была гораздо серьезнее, не имело значения. Через несколько часов Фамагусту захлестнули слухи о происходящем в столице, которая находилась совсем рядом, но всегда казалась другим миром.

С Никосом Сампсоном Маркос встречался лишь однажды – еще когда был активным сторонником первой ЭОКА. Тот был родом из Фамагусты и в свое время произвел большое впечатление на подростка. Сампсон был мужественным, красивым и харизматичным. Его обожали и боялись как мужчины, так и женщины. Ходили слухи, что он лично убивал своих противников, и беспощадность была его отличительной чертой, которой он гордился. Она была неотъемлемой частью его натуры, как и суровый взгляд.

Маркос знал, что Сампсон не пощадит тех, кто оказал сопротивление путчу.

Вскоре просочились слухи, что больницы в Никосии переполнены ранеными. Шли уличные бои, доносились пулеметные очереди и выстрелы из танковых пушек. В коридорах стонали умирающие, и врачи боролись за их жизнь, не разбирая, сторонники они Макариоса, члены ЭОКА-Б или зачинщики вчерашнего военного переворота. Раны оставались ранами, и не имело значения, кому принадлежала разорванная пулями или шрапнелью плоть. У медиков не было времени записывать фамилии или вглядываться в лица. Они чистили и обрабатывали раны, накладывали жгуты. У каждого врача и медсестры, грека или турка-киприота, было свое мнение по поводу происходящего на улицах, но они выполняли свой долг, не делая ни для кого различия.