Катюша - Воронина Марина

— Извини, Степаныч, — сказал он прапорщику, — придется сделать перерыв. Погоди, я сейчас.

Он сбегал к себе за пистолетом и, вернувшись к соседу, в течение получаса поддерживал весьма содержательный разговор ни о чем, после чего прокрался к двери и занял наблюдательный пост у глазка. Вскоре появился Славик — один. Пропустив его мимо и выждав для верности еще пару минут, Валерий поднялся наверх и впустил слегка недоумевающего визитера к себе в квартиру. Славик явно нервничал и торопился, усиливая тем самым подозрения Валерия.

— Ну, — неприветливо сказал Валерий, — с чем пришел? Только не вздумай дурака валять. Так уж вышло, что я сейчас немножко на осадном положении, поэтому нервишки у меня ни к черту.

И он показал Славику пистолет.

Славик пожал плечами и вынул из внутреннего кармана фотографию — слегка помятую и надорванную, с четким отпечатком перепачканного шоколадом, явно женского пальца недалеко от центра. Он был удивлен, увидев, как изменилось лицо Студента, но удивился еще больше, когда известный легкостью характера и слегка презрительным добродушием Студент вдруг метнулся к нему, сгреб за грудки, больно упер в подбородок холодный и жесткий ствол пистолета и спросил, дыша прямо в лицо ядовитыми парами технического спирта:

— Кто тебя послал, сучонок? Говори или вышибу мозги.

Катя открыла глаза. Как всегда, когда ей случалось уснуть днем, самочувствие было отвратительное: болела голова, во всем теле чувствовалась противная слабость, а под диафрагмой было такое ощущение, словно, пока она спала, туда под давлением закачали пару кубометров воздуха.

Надо же, подумала она, неужто я и впрямь уснула? Получалось, что так оно и было. Сосед за стенкой угомонился, за окном опять хлестал дождь, а часы показывали без малого час. Нашаривая на полочке сигареты, Катя смутно припомнила, что будто бы было что-то, от чего она проснулась: вроде бы какой-то звук. Она задумалась. Какой звук может разбудить человека, уснувшего под неутомимый стук молотка в бетонную стену? Наверняка это был какой-то особенный звук, заставивший ее внутреннего сторожа навострить уши. Что же это могло быть?

И тут звук повторился. Тихое, осторожное царапанье ключа в замочной скважине длилось несколько секунд, затем прервалось, сменившись характерным позвякиваньем связки ключей, и возобновилось опять. Сомнений быть не могло: кто-то подбирал ключ к ее замку, намереваясь проникнуть в квартиру. Катя осторожно опустила сигареты обратно на полочку, бесшумно и стремительно вскочила и замерла в нерешительности, не зная, что предпринять. Ее еще ни разу не грабили, и опыта в подобных делах у нее не было.

Впрочем, грабителям в Катиной квартире делать было нечего. Денег она дома не хранила, а идти на риск ради музыкального центра... Нет, чепуха. Грабители стараются выбирать квартиры побогаче, работая по наводке или хотя бы ориентируясь по внешним признакам, вроде внешнего вида входных дверей. Чтобы навести кого-то на ее квартиру, надо быть стопроцентным идиотом. А дверь у нее самая обыкновенная, такая же, как у всех, и даже еще более обшарпанная из-за дурной Катиной привычки пинать ее ногами, когда барахлит замок. И потом, насколько ей было известно, грабители всегда проверяют, есть ли кто-нибудь дома. У них это называется “прозвонить квартиру”. Нет, вряд ли это были грабители. Человеку, который все еще возился с замком, наверняка не был нужен Катин музыкальный центр. Судя по всему, ему нужна была именно Катя. Видимо, он каким-то образом узнал, что утром дал маху, и пришел, чтобы исправить ошибку.

Проклиная себя за глупость и самонадеянность, Катя на цыпочках метнулась в прихожую и сорвала трубку с телефона. Трубка молчала, словно Катя по ошибке схватилась за душевую насадку вместо телефонной трубки — не было не только гудков, но даже характерного потрескивания, свидетельствовавшего о том, что аппарат подключен к линии. Это было уже по-настоящему страшно, и Катя снова горячо и искренне прокляла себя за то, что ввязалась в это дело и отвергла помощь майора Селиванова, а вместе с ним и всего уголовного розыска, по недомыслию вообразив, что сможет самостоятельно кого-то отыскать и кому-то отомстить. Она вдруг показалась себе до неприличия маленькой и жалкой со своим дзюдо, своей нарочито небрежной, полумужской манерой одеваться и разговаривать и тщательно скрываемой слабостью к американским боевикам, насквозь пропитанным одной идеей: настоящий человек, если он по-настоящему захочет, способен противостоять кому угодно и сколь угодно долго, вплоть до победного конца.

Все это было просто чудесно: и героические теории американских режиссеров и сценаристов, и Катино жестокое самобичевание, но все это была голая теория. Практика же пока безуспешно, но весьма настойчиво ломилась в дверь квартиры, и с этим следовало безотлагательно что-то делать. Катя с трудом подавила в себе первое, самое естественное побуждение: забиться в угол и завизжать так, чтобы повылетали стекла. Во-первых, стекла не повылетают, а если бы даже и повылетали, то что толку? Ей вспомнились репортажи о нашумевших убийствах и ее собственные выезды с милицией на места убийств менее громких, но не менее от этого смертоносных. Людей убивали в подъездах и на улицах, расстреливали в упор, порой при большом стечении народа, после чего киллер уходил, а толпа жадно тянула шеи, пытаясь через головы впередистоящих разглядеть кровавую лужу. Нет, визжать было бесполезно. Тот, кто ковырялся сейчас в замке, мог попросту выстрелить прямо через дверь, ориентируясь по звуку ее голоса.

Все эти размышления заняли не более секунды. Резко тряхнув головой, Катя отбросила все ненужное и заставила себя отлепиться от стены. По-прежнему бесшумно она пересекло прихожую и вошла на кухню. В мойке по-прежнему громоздилась гора посуды, но сейчас Кате было не до того. Осторожно, стараясь не греметь, она извлекла из ящика стола топорик для разделки мяса, оснащенный с одной стороны красиво выгнутым лезвием, а с другой — шипастым набалдашником для отбивания все того же мяса. Ни к селу ни к городу ей подумалось, что такие вот топорики — любимое средство самозащиты домохозяек во множестве детективов и триллеров, которые ей так или иначе доводилось читать, смотреть или прослушивать в чьем-нибудь пересказе. Оружие это не казалось ей ни чересчур грозным, ни даже удобным — скверно сбалансированная поделка какого-то из гигантов отечественной тяжелой промышленности так и норовила вывернуться из разом вспотевшей ладони, и лезвие упорно смотрело куда-то вбок, сколько она ни силилась держать топорик прямо.

Она бесшумно проскользнула обратно в прихожую и затаилась за дверью, заранее занося над головой свое смехотворное оружие и изо всех сил стараясь унять противную дрожь в коленях. Надежда на то, что ей удастся как следует воспользоваться тем единственным шансом, который будет у нее, когда взломщик войдет в квартиру, была ничтожно мала — она почти не ощущала своего вдруг ставшего каким-то чужим тела, — но это, поняла она вдруг, была ее единственная надежда. От этого понимания легче ей почему-то не стало, хотя, если верить все тем же голливудским сценаристам, должно было стать. Руки по-прежнему оставались не своими, и она начала бояться, что, пока взломщик будет возиться с замком, онемевшие пальцы разожмутся, и топор упадет ей прямо на голову.

Замок, наконец, уступил с будничным, тысячи раз слышанным Катей щелчком, и дверь сразу открылась. Катя почти задохнулась от адреналинового взрыва, сотрясшего каждую клеточку ее тела. Она стояла за открывшейся дверью, и когда в поле ее зрения появились широкая, округлая спина с жирными плечами и показавшийся ей ненормально плоским, заросший спутанными рыжеватыми волосами затылок, она шагнула вперед и изо всех сил обрушила свое оружие на этот затылок.

Она тут же убедилась в том, что недооценила противника. Эта огромная гиппопотамья туша, как выяснилось, обладала весьма тонким слухом и по-звериному быстрой реакцией. В последний момент вошедший успел развернуться и своей окорокоподобной лапищей смахнуть Катину руку вместе с топориком в сторону. Проделано это было так, словно он от мухи отмахнулся, но Катю развернуло вокруг своей оси и впечатало лицом в стену, а вырвавшийся из ее руки топорик, ударившись о дверь, безобидно отскочил на середину прихожей.