Новый расклад в Покерхаусе - Том Шарп

Казначей жил не в колледже. Но благодаря кулинарным способностям своей жены предпочитал обедать не дома, а в Покерхаусе. Лишь случайно он задержался в тот день у себя в кабинете. Было о чем подумать. Во-первых, пессимизм Декана и, во-вторых, неудачная попытка заручиться помощью сэра Кошкарта. Не плюнуть ли теперь на свою и без того нетвердую преданность Совету колледжа, не перейти ли в стан сэра Богдера? Ректор уже показал себя человеком решительным – Казначей не забыл его ультиматум Совету колледжа, – и, если с ним поладить как следует, тот воздаст должное за оказанные услуги. В конце концов, кто, как не он, Казначей, снабдил сэра Богдера сведениями, которыми тот запугивает Совет колледжа? Об этом стоит подумать. Он уже собирался надеть пальто и отправиться домой, как на лестнице послышались шаги какого-то позднего гостя. Казначей снова уселся за стол и притворился погруженным в работу. Раздался стук в дверь.

– Войдите, – пригласил Казначей.

В дверь заглянул сэр Богдер.

– Казначей, – сказал он извиняющимся тоном, – надеюсь, не помешаю? Я тут шел через двор, смотрю – свет горит, дай, думаю, заскочу.

Казначей поднялся и поприветствовал Ректора с радушием, сильно смахивающим на раболепие.

– И хорошо, что зашли, господин Ректор, – сказал он и поспешил помочь сэру Богдеру снять пальто. – Я как раз собирался черкнуть вам записку с просьбой о встрече.

– Что ж, я рад, что избавил вас от лишних хлопот, – ответил сэр Богдер.

– Пожалуйста, присаживайтесь.

Сэр Богдер сел в кресло у огня и приветливо улыбнулся. Радушный прием Казначея и бедная обстановка пришлись ему по вкусу. Он осмотрелся и с одобрением заметил изрядно потертый ковер, завалящие гравюры на стенах – очевидно, из старинного календаря – и ощутил под собой сломанную пружину. Сэр Богдер знал, как унизительна бедность. За годы работы в правительстве он научился сразу распознавать тех, кто нуждается в покровительстве. А отказывать в покровительстве сэр Богдер не собирался.

– Не желаете выпить? – спросил Казначей. Он неуверенно топтался у графина с неважнецким портвейном.

Мгновение сэр Богдер колебался. Мешать виски с портвейном? Но в угоду политике он плюнул на печень.

– Спасибо, разве что рюмочку, – ответил он, достал трубку и набил ее табаком из видавшего виды кисета. Сэр Богдер не имел обыкновения курить трубку – от нее у него горел язык, но он обладал талантом общения с людьми из разных слоев общества.

– Ну и дел натворил этот бедняга Пупсер, – посетовал Казначей, подавая портвейн. – Восстановление башни будет делом дорогостоящим.

Сэр Богдер раскурил трубку:

– Как раз насчет этого я и хотел с вами посоветоваться. Казначей. Думаю, нам придется учредить фонд восстановления.

– Боюсь, что так, господин Ректор.

Сэр Богдер потягивал портвейн.

– При обычных обстоятельствах, – сказал он, – и, если бы колледж был менее... мм... скажем... занял менее консервативную позицию, полагаю, я бы использовал свое влияние в Лондоне, чтобы собрать значительную сумму. Но при нынешнем положении дел я оказался в двусмысленной ситуации.

Он ловко повернул тему, дав Казначею почувствовать, что у него огромные связи в сфере финансов.

– Увы, нам придется полагаться на свои ресурсы, – продолжал он.

– Но их так мало, – приуныл Казначей.

– Придется подумать, как можно их максимально использовать, – ответил сэр Богдер, – пока не наступит время, когда колледж решится принять более современный облик. Я, конечно, сделаю все возможное, но ведь один в поле не воин. Разве что Совет поймет, насколько важны перемены. – Он улыбнулся и посмотрел на Казначея:

– Но вы, как видно, одного мнения с Деканом.

Этой минуты Казначей только и ждал.

– У Декана свои взгляды, господин Ректор, – заверил он, – а у меня свои.

Брови сэра Богдера выражали поддержку, но пока не безоговорочную.

– У меня всегда было чувство, что мы отстали от времени, – продолжал Казначей, которому не терпелось окончательно завоевать доверие суровых бровей, – но как Казначей я занимался административными вопросами, и на политику времени не оставалось. Вы понимаете, влияние Декана необыкновенно велико, да еще этот сэр Кошкарт.

– Сэр Кошкарт вроде бы собирается созвать заседание общества выпускников Покерхауса, – вспомнил сэр Богдер.

– Он отменил его после заварухи с Пупсером.

– Интересно. Итак, Декан остался один.

Казначей кивнул:

– Некоторые члены Совета тоже в душе несогласны. Молодые преподаватели хотели бы перемен, но им не хватает авторитета. К тому же их так мало, да и средств на научные исследования отпускается всего ничего. Ни денег, ни репутации – вот молодые кадры к нам и не идут. Я предлагал... но Декан... – И он беспомощно развел руками.

Сэр Богдер глотнул портвейна. Он не жалел, что пришел, пусть даже пришлось пить такую гадость. Казначей запел по-иному. Сэр Богдер был доволен. Настало время поговорить начистоту. Он выбил из трубки табак и всем телом подался вперед.

– Между нами говоря, я уверен, что Декана мы проведем, – сказал он и с плебейской самонадеянностью постучал указательным пальцем по колену Казначея. – Помяните мое слово. Он у нас попляшет.

Казначей уставился на сэра Богдера со страхом и восхищением. Внезапное панибратство, переход от напускной учтивости к замашкам матерого интригана ошеломили его. Сэр Богдер с удовлетворением заметил удивление собеседника. Сколько лет он называл рабочих, которых презирал, «братьями», и теперь эта привычка пригодилась. Но в мрачном дружелюбии ясно звучала угроза.

– Мы ему задницу-то на уши натянем, – пообещал он.

Казначей робко кивнул. Сэр Богдер пододвинул кресло поближе и принялся излагать свои планы.

Кухмистер стоял во дворе и гадал, почему в комнате Казначея до сих пор горит свет.

«Допоздна засиделся – размышлял он. – Обычно как девять, так домой». Он закрыл задние ворота и с надеждой взглянул на железные прутья, венчавшие стену. Потом пошел обратно через сад к новому двору. Кухмистер ступал медленно, слегка прихрамывая. Напряженная ночная беготня измотала его до смерти, все тело ныло, к тому же он еще не оправился от шока, полученного во время взрыва башни. «Старею», – пробормотал он и остановился раскурить трубку. Он стоял в тени большого вяза, задумчиво сосал трубку и пальцем приминал в ней табак. Свет в комнате Казначея погас. Привратник уже собирался покинуть свое убежище под вязом, как вдруг раздался скрип гравия, и он передумал. С нового двора появились две фигуры. Оживленно беседуя, они поравнялись с Кухмистером. Он узнал голос Ректора и забился глубже в темноту, чтобы остаться незамеченным.

– Декан будет возражать, сомнений нет, – говорил сэр Богдер, – но, столкнувшись с fait accompli <Свершившийся факт (фр.)>, ничего не сможет поделать. Влиянию Декана конец. Его деньки сочтены.

– Давно пора, – согласился Казначей.

Фигуры завернули за угол. Кухмистер вышел на дорожку и стал смотреть им вслед. В голове бушевали мысли. Итак, Казначей переметнулся на сторону сэра Богдера. Впрочем, Кухмистер не удивился. Он Казначея никогда не жаловал. Во-первых, тот к высшему обществу не принадлежал, во-вторых, это он ведает выплатой жалованья прислуге колледжа. И какой он член Совета? Кухмистер скорее приравнял бы его к бригадиру. Кассир – вот он кто, и притом большая скотина. Кроме того, привратник возлагал на него вину за то, что получает жалкие гроши. И вот Казначей переметнулся к сэру Богдеру. Кухмистер пошел на новый двор, в его душе разгоралась обида, смешанная с растерянностью. Нужно предупредить Декана. Но сказать открытым текстом нельзя: Декан не любит, когда подслушивают. Он истинный джентльмен. Одно было неясно Кухмистеру: что такое «Фу ты компли». Утром он подумает, как предупредить Декана. Он вернулся к себе и приготовил какао. Значит, они думают, что дни Декана сочтены. Это еще посмотрим. Кто такие сэр Богдер Эванс и совсем уж ничтожный Казначей, чтобы менять порядки? А сэр Кошкарт на что? В случае чего он их живо к ногтю. На сэра Кошкарта он полагался всей душой. Около полуночи он встал и пошел запирать главные ворота. Днем установилась оттепель, и снег начал таять, но вечером изменился ветер, и снова подморозило. Кухмистер с минуту стоял на пороге, глядя на улицу. Прямо напротив него на тротуаре поскользнулся какой-то мужчина средних лет. Кухмистер равнодушно наблюдал за его падением. Не его это дело, что там происходит за оградой Покерхауса. Ему вдруг захотелось, чтобы поскользнулся Ректор, чтобы шею себе сломал. С этими мыслями он зашел в ворота и запер дверь. Часы на башне пробили полночь.

11

Декан стоял на берегу, кутаясь в пальто. За спиной у него вздрагивали, клонились от ветра ивы. По холодной неспокойной реке гребли изо всех сил восьмерки, каждую сопровождали тренеры и болельщики, неслись, выкрикивая указания и поощрения, на велосипедах прямо по лужам. Вот лодки скользят все в ряд, взмах весел, загребной подается назад, лодка вырывается вперед, взрыв аплодисментов, одна из восьмерок ударилась носом в переднюю, обе идут вровень, а потом победители срывают ивовую ветвь и втыкают ее в нос лодки. В стройной процессии появляются бреши, там, куда пришлись удары, и вот уже другая восьмерка делает отчаянную попытку вырваться вперед. Джизус-колледж, Покерхаус. Леди Маргарет, Пембрук, Тринити, СентКатеринз, Крайст, Черчилль, Модлин, Кайис, Клэр, Питерхаус. Славные имена, чтимые имена, повторять их, будто перебирать четки, читать молитвы в Великий Пост и после Пасхи. Священный ритуал, великое событие, Декан не может его пропустить, ничего, что холодно и сыро, он должен быть здесь, должен в память здоровых спортивных традиций прошлого, в память юности... Регата – как возрождение: сейчас он вновь обрел спокойствие, вновь не знает сомнений, как когда-то давно, когда сам греб на восьмерке и чувствовал, что все хорошо, просто хорошо. Не физически и не духовно, а просто, в целом – он принимает жизнь, и жизнь принимает его, и нет в ней коварных вопросов и опасных теорий, которых столько развелось теперь. Старые, добрые довоенные времена, тогда был мед к чаю и был слуга, подававший чай. И в память о них Декан стоял здесь, бросал вызов ветру и холоду, а восьмерки плыли и плыли мимо, и велосипедисты забрызгивали грязью его ботинки. Наконец регата кончилась, и Декан поплелся к «Щуке и угрю», где он оставил свою машину. Вместе с ним по дорожке тянулись вереницей такие же старички, воротники подняты, головы втянуты в плечи, спешат скорее домой, в тепло, а все-таки что-то такое весеннее появилось в походке. Декан дошел до железнодорожного моста. Впереди мелькнула знакомая фигура.