Выпуск 2. Пьесы для небогатых театров - Алла Соколова

Тимофеева сидит, подперев щеку кулачком, внимательно слушает. Видно, что ее совершенно не беспокоит то, что мысль Горчичникова скачет, меняет направление. Ее прежде всего интересует «запальчивость». Она как бы слушает музыку. В этом ее глубина.

ГОРЧИЧНИКОВ. Но самое мучительное и самое главное происходит в отношениях мужчин и женщин. Да. Кажется, что это для удовольствий человек стремится, а оказывается, именно это стремление улучшить свою природу и выделило его из остальных живых сообществ и устремляет вперед. И его как бы посылают вперед по этому пути рыбы и насекомые, птицы и млекопитающие, как бы машут ему прощально платочком. И жалеют его. Ведь на этом пути, Алена Васильевна, кроме наслаждений и комфорта мыслей, человека с ранних детских лет начинает мучить и доводить до отчаяния знание о своей скорой смерти. Да!

Входит Коляскин.

КОЛЯСКИН. Это, оказывается, город Отрадное. Следующая — Мга.

Пауза.

ТИМОФЕЕВА. Ты что, на станции был?

КОЛЯСКИН. Что ты? Я ж только вышел.

ТИМОФЕЕВА. Ну и иди. (Горчичникову.) А еще?

ГОРЧИЧНИКОВ. А еще… Я не хотел без Петра Викторовича говорить, потому что это получится как бы попытка украсть, или можно назвать — исподтишка, хотя эти дела почему-то так делают и считают, что это правильно…

КОЛЯСКИН. Я пойду, там посижу. Или — поехали домой, Алена!

ТИМОФЕЕВА. Можешь ехать совсем.

Коляскин, вздохнув, остается.

ГОРЧИЧНИКОВ. Мне бы не хотелось, Петр Викторович, пользоваться также своим преимуществом в умении выразить себя. Но я утешаюсь тем, что в человеческих отношениях речь значит меньше, чем взаимные откровенности или неприязнь в поведении, во взгляде, даже, бывает, на расстоянии. Я замечал. Вдруг появляется неприятный тебе человек метров за двести от твоего дома, и у тебя мгновенно портится настроение, и тут — вот он, через четыре-пять минут стучит в дверь.

ТИМОФЕЕВА (встает, подходит к двери комнаты, открывает ее, Горчичникову). Ты здесь ночуешь, Толя?

Коляскин и Горчичников одинаково ошеломлены.

ГОРЧИЧНИКОВ. Да… Это я с детства здесь… живу.

ТИМОФЕЕВА. И здесь-то книг сколько… (Оборачивается, Горчичникову). А ты любишь уют, оказывается. Одна лампа на столе, одна люстра, и одна над изголовьем. И коврик перед диваном. Вот только обои лапастые. Надо переклеить.

ГОРЧИЧНИКОВ (встает, топчется около Тимофеевой). Да… Наверно…

ТИМОФЕЕВА. А чтобы тебе было удобно заниматься, надо купить кресло. А здесь встанет швейная машина.

КОЛЯСКИН. Он что, сам шьет?

ТИМОФЕЕВА. Не знаю. Это моя машина.

КОЛЯСКИН. Зачем? Ты же недавно купила.

ТИМОФЕЕВА. Недавно.

КОЛЯСКИН. Ну вот. А уже продаешь.

ТИМОФЕЕВА. Я не продаю. С чего ты взял?

КОЛЯСКИН. А что?

ТИМОФЕЕВА. Ничего. (Закрывает дверь, садится на стул.)

КОЛЯСКИН. Ему зачем машинка?.. Матери его, что ли?

ТИМОФЕЕВА. Ты, Петя, иногда становишься, как сундук: на тебе хоть прыгай, хоть в карты играй. (Горчичникову.) Толя, объясни ему.

ГОРЧИЧНИКОВ (он бледен, торжествен). Насколько я понимаю, Петр Викторович, в образовавшейся ситуации мне предстоит установить статут…

КОЛЯСКИН. Ох, да замолчи ты! (Закрывает уши ладонями.) Куда я попал, а?.. Давай отсюда как-нибудь сваливать!.. Что это ты про машинку, Алена?.. Про машинку-то ты что?..

Крутит у нее перед глазами ладонью, привлекая внимание.

Она в досаде бьет его по руке.

ТИМОФЕЕВА. Ты слушай, что тебе человек объясняет!

КОЛЯСКИН. Да какой это человек? Это… две программы на одном канале! (Горчичникову.) Сейчас как дам сверху — нормально заговоришь!

ТИМОФЕЕВА. Ах, та-ак! Хорошо. Тогда я тебе объясню. Мы с Толей решили пожениться.

Пауза.

КОЛЯСКИН. С каким Толей?

ТИМОФЕЕВА (кивая на Горчичникова). С ним.

КОЛЯСКИН (пауза). Поехали домой, Алена.

ТИМОФЕЕВА. Езжай. Я уже там не живу.

КОЛЯСКИН. А где ты живешь?

ТИМОФЕЕВА. Здесь.

Пауза.

КОЛЯСКИН. Здесь. А почему здесь? С кем?

ТИМОФЕЕВА. Ну что за сундук, действительно!.. С ним! С Анатолием!

КОЛЯСКИН. Да брось ты. Хватит, Алена. Едем домой.

ТИМОФЕЕВА. Толя, подойди.

Горчичников подходит. Тимофеева обнимает его и целует.

Коляскин хохочет.

ТИМОФЕЕВА (гневно). Выйди отсюда! Уходи! Не хочу тебя видеть ни сегодня, ни завтра — никогда! А за машинкой Трансагентство пришлю!

КОЛЯСКИН. Может, вы еще туда (Кивает на спальню.) заглянете? Я — ничего! Вот здесь посижу, книжку почитаю! (Раскрывает книгу, читает.) «Не колокольный звон и не кукование кукушки слышны с башни в одном из городов близ Сан-Франциско, где установлены часы. После реставрации они обрели голос коровы. Каждый час звучит теперь здесь мычание одной коровы, а в полдень и в полночь слышен рев целого стада».

ГОРЧИЧНИКОВ. Конечно, реакция у вас, Петр Викторович, самая неожиданная…

ТИМОФЕЕВА. Подожди!.. Так говоришь — «может, туда заглянете»? И заглянем! Это теперь наш дом. Вот еще с мамой познакомлюсь, а потом и вообще в этом пригороде устроюсь на работу. Чтобы таких, всяких городских в глаза не видеть! Пойдем, Толя. Пусть он сидит.

За руку отводит Горчичникова в спальню. Закрывает за собой двери. Коляскин усмехается. Глядя в потолок, посвистывает. Затем берет книгу, подходит к двери.

КОЛЯСКИН (читает). «Кашляют ли рыбы? Да еще как! К такому выводу пришли американские ученые. Как оказалось, рыбы в загрязненной воде кашляют и хрипят. По интенсивности рыбьего кашля можно судить о степени загрязнения воды в реке, озере либо морском заливе. Услышать рыбий кашель можно только с помощью специальной аппаратуры». (Пауза.) Ну ладно, Алена. (Пауза.) Ладно, я говорю! Хорош! Пора ехать!

Дверь открывается, входит Горчичников.

ГОРЧИЧНИКОВ (Тимофеевой). Так он не поймет, Алена Васильевна. Этим мы как бы подстраиваемся, тогда как надо жить естественно, без оглядки. (Коляскину.) Напрасно вы думаете, Петр Викторович, что все в жизни либо со знаком минус, либо со знаком плюс. Вот я в ваших глазах как бы чудак, а во мне, как оказалось, есть качества, интеллектуальные и душевные, которые в считанные минуты…

Коляскин неожиданно бьет Горчичникова ладонью в лоб. Тот летит под стол.

КОЛЯСКИН. Качества в нем!.. Завез в свою деревню, издевается!.. Ты в гости приглашаешь, так знай, что чужая жена — не твоя! Понял?.. Заполоскал, заполоскал! Я всяких видал студентов! Одного кандидата даже через Львиный мостик гнал!.. У-у!

Хватает Тимофееву за руку, тащит из дома.

ГОРЧИЧНИКОВ (сидя на полу). Конец… всему конец!

Голос ТИМОФЕЕВОЙ. Я вернусь, Анатолий!.. Жди!..

Голос КОЛЯСКИНA. Жди, жди! Я тогда вас всех спалю!

Голос ТИМОФЕЕВОЙ (удаляясь). Анатолий!.. Я вернусь!

Голос КОЛЯСКИНA (удаляясь). Устрою вам… атомный полигон!..

Пауза.

ГОРЧИЧНИКОВ (поднимая руку). Нет!.. Это неразрешимо!

«ВСЕ КОШКИ СЕРЫ»

Пьеса

Тарасова, 30 лет

Голицин, 35 лет

Дилленбург, 46 лет

Крохотный железнодорожный пригородный вокзальчик. Три жесткие скамьи, желтые, лакированные. Печка. Окошечко кассы. Расписание на стене, таблица стоимости билетов там же. Плакат «Не ходите через железнодорожные пути!» Два окна.

Грохот удаляющейся электрички. На скамье сидит Голицин. Он не спеша развязывает рюкзак, достает оттуда надувной матрац, легкое одеяло, полиэтиленовый пакет с провизией. Входит Тарасова. Молча садится на другую скамью. Прячет лицо в воротник шубки. Голицин шумно начинает надувать матрац. Затем пробует его рукой, нерешительно смотрит на Тарасову, незаметно зевает.

ГОЛИЦИН. Простите… как вас… не знаю… девушка!

Тарасова молча смотрит на него.

ГОЛИЦИН. Не подумайте, что я пытаюсь с вами познакомиться таким образом, но… если хотите, то вот, можете прилечь.