Пассажир из Франкфурта - Агата Кристи

Стэффорд Най перебил ее:

– Я хочу кое-что узнать.

– Что именно?

– Куда мы едем теперь?

– В Южную Америку. По пути, возможно, заедем в Пакистан или Индию. Кроме того, нам обязательно нужно попасть в США: там происходит много интересного, особенно в Калифорнии…

– В университетах? – Сэр Стэффорд вздохнул. – До чего надоели эти университеты, в них повсюду одно и то же.

Несколько минут они сидели молча. Вечерело, но вершина горы светилась мягким красным светом.

С ноткой ностальгии в голосе Стэффорд Най произнес:

– Если бы сейчас была возможность послушать музыку, знаете, что бы я заказал?

– Еще Вагнера? Или вы с ним покончили?

– Нет, вы совершенно правы, именно Вагнера. Я бы послушал песню Ганса Сакса, когда он сидит под кустом бузины и поет про окружающий мир: «Безумны, безумны, все безумны».

– Да, это подходящее выражение, да и музыка хороша. Но мы-то с вами в своем уме!

– Исключительно в своем уме, – согласился Стэффорд Най. – В этом-то и трудность. И я хочу еще кое-что спросить.

– Да?

– Может быть, вы мне и не скажете, но мне действительно нужно это знать. Сможем ли мы получить удовольствие от этого безумного предприятия?

– Безусловно. Почему бы нет?

– Безумны, безумны, все безумны, но нам все это очень нравится. Долго ли мы проживем, Мэри-Энн?

– Может быть, и нет, – ответила она.

– Вот и здорово. Я с вами, мой товарищ и проводник. Интересно, станет ли мир лучше в результате наших усилий?

– Не думаю, но, возможно, он станет добрее. В нем сейчас много идей и совсем нет доброты.

– Прекрасно, – подытожил Стэффорд Най. – Вперед!

Книга третья

Дома и за границей

Глава 13

Конференция в Париже

В некоей комнате в Париже собралось пятеро мужчин. В этой комнате уже имели место довольно многие исторические совещания; сегодняшняя встреча носила несколько иной характер, но тоже обещала войти в историю.

Председательствовал мсье Гросжан, изо всех сил старавшийся обходить щекотливые вопросы с легкостью и очарованием, часто выручавшими его в прошлом: однако сегодня они не очень-то ему помогали, и он был этим весьма озабочен. Синьор Вителли, только час назад прибывший самолетом из Италии, был взволнован и отчаянно жестикулировал.

– Это выше всяческого понимания, – твердил он, – просто невообразимо!

– Да, студенты, но разве не все мы страдаем от этой проблемы? – возразил мсье Гросжан.

– Это не просто студенты, это гораздо хуже! С чем бы это сравнить? Пчелиный рой, страшное стихийное бедствие, масштабы которого просто невозможно представить. Они маршируют по улицам, у них есть пулеметы и даже самолеты! Они грозят захватить всю Северную Италию. Но это же просто безумие! Они ведь всего-навсего дети, не более того, и все же у них есть бомбы и взрывчатка. Да только в одном Милане их число уже превышает весь штат городской полиции! Что же нам делать, я вас спрашиваю? Военные? Но армия тоже восстала, солдаты говорят, что мир спасет только анархия! Они твердят о каком-то «третьем мире», но этого же не может быть!

Мсье Гросжан вздохнул и произнес:

– Молодежь любит анархию. Вспомните хотя бы Алжир, все те неприятности, которые испытала наша страна и вся колониальная империя. И что же мы можем сделать? Военные? В конце концов они всегда оказываются на стороне студентов.

– Ох уж эти студенты, – вздохнул мсье Пуассоньер.

Он был членом французского правительства, и для него слово «студент» звучало как проклятие. Будь у него выбор, он бы предпочел азиатский грипп или даже эпидемию бубонной чумы: для него не было ничего ужаснее студенческих выступлений. Мир без студентов – вот что снилось иногда мсье Пуассоньеру. К сожалению, сей счастливый сон посещал его не очень часто.

– А городские магистраты, – сказал мсье Гросжан, – что происходит с нашими судами? Полиция – да, она пока еще лояльна, но судьи – они же не выносят обвинительных приговоров этим юнцам, уничтожающим имущество, государственное, частное – любое! А почему, хотелось бы знать? Я в последнее время пытался это выяснить, и вот что мне в префектуре ответили: мол, нужно поднять уровень жизни судейских служащих, особенно в провинции.

– Ну-ну, что вы, – возразил мсье Пуассоньер, – поосторожнее.

– Почему это я должен осторожничать? Нужно обо всем говорить открыто. Нас уже обманывали, и еще как, а сейчас вокруг крутятся деньги, и мы не знаем, откуда они идут, но в префектуре мне сказали, и я им верю, что они начинают понимать, куда эти деньги уходят. Не наблюдаем ли мы коррумпированную структуру, финансируемую из какого-то внешнего источника?

– В Италии то же самое, – снова вступил в разговор синьор Вителли, – ах, Италия… Я могу вам кое-что сказать. Да, я могу вам сказать о наших подозрениях. Но кто, кто развращает наш мир? Группа промышленников, группа финансовых магнатов? Как это вообще может быть?

– Этому нужно положить конец, – решительно заявил мсье Гросжан. – Необходимо принять меры. Военные меры. Задействовать военно-воздушные силы. Эти анархисты, эти мародеры – выходцы из всех классов общества. Этому надо положить конец.

– Неплохо было бы применить слезоточивый газ, – неуверенно предложил Пуассоньер.

– Этого недостаточно, – возразил мсье Гросжан. – С тем же успехом можно просто заставить этих студентов чистить лук, и у них тоже польются слезы.

– Уж не предлагаете ли вы использовать ядерное оружие? – ужаснулся мсье Пуассоньер.

– Ядерное оружие? Quel blague![2] Да вы представляете, что станет с землей и воздухом Франции, если мы прибегнем к ядерному оружию? Понятно, мы можем уничтожить Россию, но мы также знаем, что Россия может уничтожить нас.

– Вы же не думаете, что покончить с демонстрациями марширующих студентов могут наши авторитарные войска?

– Именно это я и думаю. Меня предупредили о том, что идет накопление запасов оружия, химических средств и так далее. Я получил сообщения от некоторых наших выдающихся ученых: секретные сведения разглашаются. Тайные склады оружия разграблены. Что будет дальше, я вас спрашиваю? Что будет дальше?

Ответ на этот вопрос последовал столь внезапно и стремительно, что мсье Гросжан и предположить не мог: дверь распахнулась, и вошел начальник его секретариата с весьма озабоченным видом. Мсье Гросжан бросил на него сердитый взгляд:

– Я же просил нам не мешать!

– Да, конечно, мсье президент, но произошло нечто необычное. – Он наклонился к уху своего шефа: – Пришел маршал. Он требует приема.

– Маршал? Вы имеете в виду?…

Начальник секретариата несколько раз энергично кивнул, подтверждая, что именно это он и имел в виду. Мсье Пуассоньер растерянно взглянул на своего коллегу.

– Он требует, чтобы его приняли. Отказать невозможно.

Двое других присутствующих посмотрели сначала на Гросжана, потом – на взволнованного итальянца.

– Не лучше ли будет, – предложил мсье Койн, министр внутренних дел, – если…

Он умолк на полуслове, потому что дверь вновь распахнулась и в комнату вошел человек. Очень известный человек, чье слово многие годы было во Франции не просто законом, а даже выше закона. Для собравшихся в этой комнате встреча с ним явилась неприятным сюрпризом.

– Приветствую вас, дорогие коллеги! – начал маршал. – Я пришел вам помочь. Наша страна в опасности. Необходимо действовать, и немедленно! Я поступаю в ваше распоряжение. Всю ответственность за действия в этом кризисе я принимаю на себя. Ситуация может быть опасной, я это знаю, но честь превыше опасности. Спасение Франции превыше опасности. Они направляются сюда, это огромное стадо студентов, преступников, выпущенных из тюрем, среди них – убийцы и поджигатели. Они распевают песни. Они выкрикивают имена своих учителей, своих философов, которые направили их на этот путь мятежа, тех, кто приведет Францию к гибели, если ничего не предпринимать. Вы сидите здесь, болтаете языком и льете слезы, когда надо действовать! Я уже вызвал два полка, поднял по тревоге военно-воздушные силы, послал шифровки нашему ближайшему союзнику, моим друзьям в Германию, потому что в этом кризисе она – наш союзник! Бунт должен быть подавлен. Восстание, мятеж! Угроза мужчинам, женщинам и детям, угроза собственности! Я иду к ним, чтобы подавить этот бунт, я буду говорить с ними как их отец, как их вождь. Ведь эти студенты, даже преступники, – мои дети, это будущее Франции, я скажу им об этом. Они непременно меня послушают. Надо сменить им руководство, ввести студенческое самоуправление. У них маленькие стипендии, они лишены возможности жить нормально, пообещаю им все это. Я буду говорить от своего собственного имени и от вашего тоже, от имени правительства. Вы сделали все, что могли, вы действовали, как считали нужным. Но требуется более сильное руководство. Я беру его на себя! Я иду. Мне предстоит еще послать несколько шифрованных телеграмм. Я придумал, как можно использовать ядерные средства. Мы взорвем их в пустынных местах и как следует напугаем толпы демонстрантов, но сами-то мы прекрасно знаем, что эти взрывы не будут представлять реальной опасности. Я все тщательно продумал. Мой план сработает наверняка. Идемте, мои верные друзья, идемте со мной.