А жизнь идет... - Кнут Гамсун

Но Осе этого не хочет, в то же мгновение она оборачивается, протягивает руку со скрюченными пальцами и впивается ими в лицо доктора.

Глухой рёв. Доктор подпрыгивает на месте и обеими руками хватается за глаза, в то время как Осе спускается с лестницы.

Он стоит некоторое время, нагнувшись вперёд, стоит, словно собирается с духом.

— Что такое? — дрожа от ужаса спрашивает Эстер. — Она повредила тебе?

— Повредила? — Он выпрямляется и отнимает руки от лица. — Погляди сама!

Один глаз у него, весь в крови, висит вдоль щеки.

XII

Сколько времени у занятого старосты отнимают самым нелепым образом! Августа зовут то туда, то сюда, с ним советуются и его отвлекают ненужными разговорами; иногда подходит шеф и задаёт ему вопрос, но Август не в состоянии покрывать цементом стены гаража и отвечать, он может отвечать, только стоя навытяжку перед своим шефом.

— Умеешь ли ты сам управлять автомобилем, На-все-руки?

— У меня нет на это бумаги.

— Удостоверения? У меня оно есть, — говорит шеф, — но только на английском языке. Узнай, пожалуйста, что нам обоим необходимо проделать, чтобы получить разрешение ездить на автомобиле. Мне бы хотелось, чтобы в случае нужды ты мог заменять меня. Отличный выходит гараж.

— Только бы мы успели его сделать.

— Надеюсь, что успеете. Какая досадная история с этим мальчиком, который упал!

На-все-руки: — Я предостерегал мальчиков не два, а десять раз, но это не помогло.

— Они совсем дикие. К тому же и у самого доктора вырвали глаз, и ему надо в больницу. Пароход отходит завтра. Знаете что, вы бы трое могли пойти на пристань и помочь доктору и мальчику подняться на борт.

— Будет сделано.

— Отлично, На-все-руки, и пожалуйста, разузнай, как нам добыть удостоверение. Кажется, нужно обратиться к ленсману или к окружному судье...

Немного погодя пришёл начальник телеграфа, книжный червяк, и Августу опять пришлось стоять навытяжку.

— Нет, больше нет русских книг, и никаких других редких книг.

— Дело в том, — говорит начальник телеграфа, — что я купил русскую библию.

— Ах, так! Ну, я так и знал! — восклицает Август. — Он обратил её в деньги!

— Он сам принёс её мне.

— Сколько вы за неё заплатили?

— Скажите мне раньше, сколько он сам заплатил?

— Свинство по отношению к святой книге! — сказал Август. — Если б я это знал, я никогда бы её не отдал ему.

— Я заплатил пять крон. Пожалуй, слишком много?

Август: — Больше я не пущу его к себе. Однажды он попробовал утащить у меня совершенно новую... то есть я хочу сказать молитвенник, старинный молитвенник.

— На каком он языке?

Август принимается теперь за работу и говорит:

— Больше его ноги не будет у меня...

Потом у дорожных рабочих произошло недоразумение с кузнецом. Пришёл Адольф и пожаловался: кузнец этот — безбожный человек, пусть На-все-руки сам потолкует с ним.

Прекрасно. На-все-руки бранился с кузнецом, — это неумелый парень, буравы ломаются, он не умеет их закаливать.

— Я не умею закаливать?

— Да, не умеешь. А если ты не будешь лучше работать, то ты получишь от нас заказ на последний бурав и последний крюк.

Кузнец смеётся:

— Я здесь единственный кузнец, и другого я не знаю. Может, ты хочешь звонаря попросить оттачивать твои инструменты?

— Я телеграфирую, чтобы мне прислали кузнечный горн, и буду работать сам. И как бы там ни было, но консул достаточно влиятелен, чтобы пригласить в Сегельфосс порядочного кузнеца.

Кузнец бледнеет:

— Порядочного кузнеца? Я учился у самого корабельных дел мастера Орне из Тромсё.

— Но ты не умеешь закалить бурав так, чтобы он не ломался.

— Прекрасно, я не умею. Но если ты умеешь, то в таком случае поучи меня, как делать! Ха-ха-ха!

На-все-руки некогда, совершенно некогда, но он крестится, кладёт на огонь железный прут и велит Адольфу раздувать меха.

Кузнец злорадно созерцает. На-все-руки не кузнец, но он мастер на все руки, также и кузнец. Дело, к которому он прикасается своими руками, не может не удаться; да ему и прежде случалось сталкиваться с каждым ремеслом, случалось стоять и перед наковальней и закалять даже сталь.

И конечно, ему удаётся. Он делает прут более тонким, внимательно следит за жаром, держит наготове горсть песку на тот случай, если жар будет слишком силён, сплющивает прут, поколачивает тоненьким молотком, кладёт в третий раз на огонь, на этот раз на малый огонь, — до чего осторожно, до чего обдуманно!

— Ну, как ты поступишь в дальнейшем? — насмешливо спрашивает он кузнеца. — Конечно, ты отправляешь прут в ведро с водой — и готово! Но не так поступаю я.

Да, он поступил не так: На-все-руки воткнул прут в ящик с песком, подержал там чуть-чуть, — о, всего лишь полмгновенья! — поглядел, получился ли нужный голубоватый оттенок, потом осторожно и испытующе опустил самый кончик в воду, подождал, чтобы голубоватый оттенок совсем сошёл, опять опустил прут в воду, помешал тихонько в воде, дал ему постепенно остыть.

Они попробовали поточить его напильником, но напильник не взял. Кузнец одобрительно кивнул головой. Они попробовали твёрдость кончика о наковальню, кончик не согнулся. Кузнец опять кивнул головой.

— Хорошо, я попробую делать так же, — смиренно сказал он. — Теперь отточи бурав!

— Мне некогда. Но поступай приблизительно так же и с буравами, — поучал На-все-руки. — А крючья накаляй немного меньше, потому что они из сплава стали и железа. Ты должен научиться этому. И помни — осторожный и продолжительный закал!

На-все-руки повезло, и он заважничал, но неизвестно, повезло ли бы ему во второй раз. Может быть, он проделал несколько лишних манипуляций. Но он доказал свою правоту и остался победителем.

На-все-руки обратился к Адольфу:

— В некоторых местах нам следует проверить дорогу. А то, я боюсь, автомобиль с трудом проедет, крылья будут задевать за стену. Нам придётся или надстроить с левой стороны, или взорвать больше с правой. Я зайду к вечеру и посмотрю, что обойдётся дешевле. А так, верно, всё у вас обстоит благополучно?

Адольф ответил не сразу:

— Да все этот Франсис!

— Что с ним такое?

— Да он всё продолжает.

На-все-руки: — Что ты за чучело, Адольф, что позволяешь Франсису дразнить себя! Кланяйся ему от меня и передай, чтобы он не безобразничал на дороге и не ссорился.

Сделано...

Но сколько времени потеряно! Опять задержка, тоска. На следующий день на работу не является Александер.

— Час от часу не легче! — восклицает огорчённый На-все-руки.

— Он коптит лососей, — возражает ему на это Стеффен.

— Мы никогда не закончим гараж.

— Но консулу выгоднее отправить вовремя лососину.

— Выгоднее, выгоднее! — передразнивает его На-все-руки. — К чему вся эта мелочь? Я строю дорогу в горах и гараж в городе. Мало, что ли, я делаю для процветанья и прогресса всей местности, и города, и человечества? И как тебе не стыдно так говорить!

— Я только сказал, где Александер. Нечего из-за этого огрызаться.

— Ты хорошо знаешь Северную деревню? — спросил На-все-руки.

Стеффен: — Я сам из Северной деревни.

— Значит, ты знаешь парня, которого зовут Беньямином?

— Как же! Так сказать, наш сосед.

— Парень двадцати четырёх лет. У них свой двор?

— Да.

— Ступай и приведи его сюда.

— Как? сейчас?

— Да. Пусть он наденет рабочее платье и захватит с собой еду.

Беньямин пришёл только после обеда; полдня пропало даром. «Полдня!» — думает, вероятно, огорчённый староста. На-все-руки говорит кратко и повелительным тоном. Может быть, хочет порисоваться перед новым человеком, может быть, имеет на то особые причины. Беньямин приветливый парень, несколько медлительный, не особенно ловкий, но он делает то, что ему указывают. Это ему достанется Корнелия. Он обыкновенного роста и обыкновенной ширины в плечах, у него жирные чёрные волосы, веснушки на носу. — Это ему достанется Корнелия, но, впрочем, это ещё неизвестно. В нём нет ничего интересного, совсем ничего, ни капли.

Единственное, что в нём привлекательно, — это его молодость; но мужчина должен быть стар.

Они хорошо работают до самого вечера и затем подготовляют всё к следующему дню. Вероятно, утром придёт Александер, и их будет четверо. Это будет очень кстати. Только бы пароход пришёл вовремя. Тогда они ещё с вечера проводят доктора с сыном на пароход и не потеряют понапрасну рабочее время.

Но не тут-то было: на стене лавки появляется объявление о том, что пароход с севера запаздывает от самой Сеньи.

Утром они принимаются за работу, вчетвером им удаётся кое-что сделать, Беньямин здоровенный парень, правда, не семи пядей во лбу, — не стоит преувеличивать, и к тому же он отпустил себе бороду, — удивительно, чего только люди не выдумают! Но На-все-руки постепенно приглядывается к нему.